Запах осенней листвы и дождя выдергивали Левинсона из любых трудных ситуаций. Он вспоминал счастье, пригревшееся на груди пушистым котенком в тот далекий день, и будто открывал в душе потайную дверцу. Как только у него начинался творческий застой, Марк садился за руль и ехал в город своего детства. Бросив где-нибудь машину, колесил по центру пешком и вспоминал, вспоминал…

Новая песня всегда вскоре рождалась. Расплатой за вдохновение была приходившая вскоре мигрень, от которой Ливенсон потом болел неделями. На этот раз в 6:02 утра Марк решил, что заснуть не удастся, оделся, проглотил чашку кофе и двинулся в город Пушкин. Вот уже месяц у него не получалась песня, заказанная специально для нового сериала. Сериал был о друзьях, почти как фильм «Однажды в Америке», только действие разворачивалось там в девяностые годы и у нас.
Он даже придумал мелодию и первое четверостишие:

И вам одним на флейте обо всех, кто жив теперь,
Их болью я сыграю вновь, поверьте.
Вы только слез не лейте и мою входную дверь
Не заставляйте петь о лунном свете…

Но дальше дело не шло. Сидя в такси, Марк напевал и напевал эти слова, пытаясь повернуть сюжет хоть в какую-то сторону. Только в голову с ночи зачем-то стучалась совсем другая строчка, написанная давным-давно, в самый страшный для него день:

Разбиться и забыть, я научусь так жить…

Вот так странно, в рифму, он горевал сорок лет назад. Эта песня была единственной, не законченной до сих пор. Марк тогда только начал работать на «скорой» и приехал на один из первых своих вызовов. Он не знал, что спасать придется девушку с ножевым ранением. Сквозь тонкое шифоновое платье Ливенсон увидел знакомые веснушки на плечах и резко отупел от осознания того, что на полу лежит его первая любовь. Не было ни слов, ни боли, он действовал на автомате, как робот. Из аккуратного тонкого пореза в боку Таньки сочилась кровь. До больницы ее так и не довезли.

В тот же вечер он позвонил Игорьку, и они вместе напились, находясь на разных концах страны. Игорек рассказал то, чего не знал Марк. После своего выпускного Танька уехала в Москву, поступать в театральный институт, и обещала писать им, но быстро потерялась. Ее бабушка вскоре умерла, а мать, выйдя из тюрьмы, в Ленинград не вернулась. Спустя пару лет Игорек, уже поступивший в военное училище, случайно встретил Таньку в столичном ресторане, где вместе со знакомыми ребятами обмывал чьи-то погоны. Танька была явно подшофе, ярко накрашенная, она много курила, шумно смеялась, за талию ее держал какой-то «жиган». Да и вся компания явно была блатной. Танька сделала вид, что не узнала Игорька, и он понял: в театральное училище подруга не поступила. Она выбрала ту же дорожку, что ее мать.

После бессонной ночи на телефоне с Игорьком и выпитой бутылки коньяка Марк взял выходной. Провалялся весь день на диване — встать не было сил. Потом, придя на работу, выспросил у приятеля-патологоанатома, откуда у девушки, которую они везли, дырка под ребрами. Оказалось — случай криминальный. Таньку убил вор в законе Талгат. Приревновал, заподозрил в измене. Якобы подруга тайком уехала из Москвы в Ленинград к молодому любовнику, с которым тайно встречалась. Вот и расправился с ней «папа».

Марк не был на ее похоронах. Он даже не знал, в Ленинграде или в Москве опустили в землю Танькин гроб. С тех пор мигрень стала постоянной спутницей Ливенсона. Он так и не женился. Но настоял, чтобы администратор Люська, забеременевшая от него и отказавшаяся делать аборт, назвала дочь Татьяной. Сейчас дочери было уже 22, она окончила институт и собиралась на практику в Болгарию. Каждую субботу Марк встречался с Татьяной и ходил в одну и ту же кондитерскую, где на стене сейчас висела «Всадница» Брюллова — подарок барда любимому заведению. Много лет назад он кормил здесь Таньку мороженым, а дочке в детстве покупал пирожные и лимонад.

И был еще с той далекой страшной ночи у Марка запрет: проезжая мимо собственной школы, от которой остались одни стены, он закрывал глаза. Не хотел, чтобы нахлынули плохие воспоминания. В отличие от других уголков родного городка, этот почему-то неизменно наводил на него тоску и тревогу.

Ему до сих пор было стыдно за драку, которую он затеял в школе из-за Таньки с лучшим другом, и за то, какими словами обзывал Игорька за то, что тот подарил на день рождения подруге цветы и флакон дорогих духов «Ландыш».

Марк не вступился, когда здоровый Мишка с соседней улицы и его прихвостни отобрали у друга новенький перочинный нож. А Игорек, не помня обид, кинулся в драку, услышав, как Марка обзывают «жидом» и задирают пацаны у школьного туалета. Тогда здорово пострадали оба, Марку даже сломали кисть руки. Но друзья помирились, и драка того стоила.

Предыдущую главу книги читайте здесь, а следующую — здесь.