Есть такие мужчины, которые, как дорогой коньяк, с годами становятся только лучше и качественнее. Александр Анатольевич — из их числа. Для него и Пороховщиков с Ярмольником — студенты. Он был их педагогом в знаменитой «Щуке», хотя в это совершенно невозможно поверить. Впрочем, фактов, в которые трудно поверить, в его биографии великое множество. И «Атмосфера» решила убедиться, насколько они соответствуют действительности.

Например, Ширвиндт очень любит вареный лук. Много вы знаете таких людей? А он вот — да, любит. Его супруга, Наталия Николаевна, как-то призналась, что, к счастью для себя самой, узнала об этом невероятном пристрастии довольно поздно — иначе, по ее словам, семья могла бы не состояться. А после того как артист обмолвился об этом с голубого экрана, все соседи по подъезду стали ежедневно приносить по вареной луковице из бульона, чтоб порадовать народного любимца.

— В программке к новому спектаклю с вашим участием «Между светом и тенью» написано, что человек сейчас испытывает огромный дефицит любви и нежности…

Александр Ширвиндт: «Да, я наблюдаю этот дефицит вокруг себя. Современный человек превращается в робота. Душа атрофирована. Это ненужный орган».

Маленький Шура размышляет о высоком, 1935 год.

— А если говорить о вас лично? Есть дефицит любви и нежности?

Ширвиндт: «Обо мне лично говорить не приходится — все, что касается любви, ласки и нежности, я уже давно прошел».

— Но артисту нужно же чем-то вдохновляться.

Ширвиндт: «У меня должность каторжная, профессия остаточная… Я трудоголик. Всю жизнь работаю и никогда никуда не опаздываю. Это мой бич, моя катастрофа. Студентов я жду, артистов жду, друзей всегда ждал. Когда мы с покойным Андрюшей Мироновым играли творческие вечера, договаривались встретиться возле театра в пять. Я прихожу ровно в пять, а он — в десять минут шестого. Я думаю: в следующий раз приду тоже в десять минут. А он опаздывает на пятнадцать. И так до бесконечности. Пока я не махнул рукой и не стал опять приходить вовремя. Это я к тому говорю, что вынужденность служить — это инерция, а вдохновение — вещь немножко подозрительная, придуманная кем-то. „Кисть тянется к перу, перо к бумаге, секунда — и стихи свободно потекут…“ Ничего свободно не „текёт“!»

— Вы любите вспоминать свою юность? Мол, были когда-то и мы рысаками…

Ширвиндт: «Иногда приходится, когда спрашивают. Да, были рысаками, а как же! Я же беговик старый, очень много семейного бюджета, времени и нервов потратил на ипподроме. Тогда и мы были рысаками — когда смотрели на рысаков».

Саша и Наташа познакомились еще школьниками.

— Правда, что своей жене вы дарили букет сирени зимой? Байка или быль?

Ширвиндт: «Быль, но случилась эта быль шестьдесят лет назад. Можешь себе представить? Уже и цветов таких в Москве не осталось — сирени. Или она еще растет где-то? В любом случае сирень сейчас не дарят… Я предложение ей делал. Приперся в ботанический сад где-то за Останкино — старинный, с оранжереями… Не знаю, существует ли сейчас. Там зимой росла эта самая сирень. Я ее приобрел за довольно большие по тем временам деньги и страшно ударил по психике своей будущей жены».

— Интересно, как вам (или ей) удалось сохранить семейное гнездо «в этом мире бушующем»?

Ширвиндт: «Трудно сказать, в чем тут секрет. Основное — то, что мы совершенно разные люди. Говорят, что непременно должно быть в семье полное единение. А на самом деле, мне кажется, наоборот. Она архитектор, сейчас на пенсии, а раньше была довольно известна в своей области, много работала, у нее свои друзья… Она толком не знает, чем я занимаюсь, и это очень важно. Ну театр, премьеры… Жены, которые растворяются в своих мужьях, — наверное, это очень хорошо и большая помощь. Но, я думаю, в конце концов от этого можно сойти с ума — когда в тебе постоянно кто-то растворяется. А вот параллельное существование — это воздух: у нее свое творчество, у меня — свое. Получается, что не круглые сутки нос в нос. Так и набегает много лет…» Познакомились Александр Анатольевич и Наталия Николаевна в начале 50-х, когда они оба еще были школьниками, в дачном поселке НИЛ, который основал ее дед в свою бытность главным архитектором Москвы. Есть версия, что на начальной стадии знакомства с Наталией Николаевной Ширвиндта пленило в девушке прежде всего то, что у нее в хозяйстве имелась… корова. Будучи патологическим «молокоголиком», Ширвиндт не устоял. Однако, «полюбив» корову, он постепенно увлекся и ее хозяйкой. Говорят, решение о браке было принято скоропалительно — Александр просто ворвался в комнату и сказал: «Пошли в загс!» Впрочем, по словам Наталии Николаевны, до этого они уже семь лет были вместе. По профессии Наталия Николаевна — архитектор. А по своим корням — столбовая дворянка. Ее род по матери восходит к знаменитому Семенову-Тян-Шанскому, предки по отцу — из старого московского купечества.

Михаил Ширвиндт с женой и дочкой. Когда-то этот солидный мужчина пил родительскую кровь литрами.

— У вас гладкая семейная жизнь была?

Ширвиндт: «Какая гладкость? Такое разве бывает? Шестьдесят лет гладкой жизни — это нужно быть кем? Амебой? Даже этот… как его… осьминог Пауль умер от стресса — его так замучили всякими предсказаниями, что он не выдержал. А человек уж посложнее устроен».

— А вы женщинам головы кружили?

Ширвиндт: «Ну, они кружились сами. Я сам не специализировался».

— Правда, что в музыкальной школе маленького Шуру Ширвиндта долго помнили педагоги?

Ширвиндт: «Да, в классе, по-моему, четвертом меня выдворили из этой школы. То есть я был совершенно невыносимый, ну как музыкант по крайней мере. Особенно кошмарным был для меня предмет сольфеджио — ужас, на нем я окончательно сломался. Меня долго терпели из-за папы, а потом ему сказали: „Извините — все!“ Я ненавидел это музыкальное образование: сначала за мной дома гонялись со скрипкой, потом еще и в школу отправили…»

Играть на скрипке Александр учился с детства и ненавидел это занятие люто, особенно сольфеджио.

— С той самой, знаменитой, — Амати?

Ширвиндт: «Нет, скрипка Амати появилась у нас уже после войны. Когда я уже был взрослым. А тогда была обычная маленькая скрипочка, меня учить-то начали сызмальства».

Мама Александра Анатольевича Раиса Самойловна была актрисой первой студии МХАТ. Отец, Анатолий Густавович, играл в оркестре Большого театра. Однажды во время войны, когда он выступал на фронте с концертной бригадой, осколок попал в скрипку. Находящийся рядом маршал Конев велел немедленно найти новую скрипку для артиста. И — о чудо! — нашли скрипку Амати. С тех пор она стала принадлежать папе Ширвиндта, потом перешла к Янкелевичу, от него — к Спивакову.

— В школе вы как себя вели?

Ширвиндт: «Плохо. А ты что, хочешь мой портрет создать? Полотно эпическое?»

— Мне просто интересно, как такой неправильный и непримерный мальчик вырос в такого достойного семьянина, уважаемого педагога, который вот уже много лет наставляет студентов на путь истинный.

Ширвиндт: «А что, обязательно должен быть паинька мальчик и отличник с измазанными чернилами пальцами? Нет, детство у меня было бурное, но счастливое. А в дальнейшем важен случай. Жизнь — лотерея».

— Вам выпал счастливый билет?

Ширвиндт: «Не очень. Но в основных каких-то вещах: родители, семья, брак, дети, внуки, правнуки — у меня все очень симпатично и счастливо. Хотя, конечно, это подозрительно. Другое дело, что очень быстро все проходит… Вчера еще вот были рысаками, а сегодня… уже правнуки. Это — в секунду».

С Державиным просто невозможно поссориться, утверждает Ширвиндт после 65 лет дружбы.

— Вы в свое время были такой головной болью для ваших родителей… Вам потом аукнулось это с вашим сыном?

Ширвиндт: «Сейчас он выровнялся и вон уже совсем взрослый дядька. А поначалу — да, тоже был шебутной. Он ведь у меня „окончил“ четыре средние шко-лы — у него „обширное“ образование. Постоянно приносил какие-то страшные записи в дневнике от учителей, взрывал унитазы… Юный химик! Нас, родителей, постоянно вызывали к директору, но ходить туда и краснеть приходилось в основном маме. А вот переводил его из школы в школу, конечно, я».

— Ну и как вы его воспитывали? Говорили: «Миша, опомнись, ты позоришь нашу фамилию»?

Ширвиндт: «Говорил. Хотя… Обычно ведь в таких случаях родители нудят: „А вот папа в твоем возрасте…“ И единственное, что я тогда понял, — ничего нельзя оставлять. Иначе весь твой воспитательный процесс… Потому что когда в очередной раз мой сын прослушал тираду на тему „Вот твой папа, а ты…“, он набрел на чудом сохранившиеся мои дневники. И тут же понял, что у него наследственный порок. Более того, по сравнению со мной он еще отличник. И на этом все мое воспитание закончилось. Так что архивы нужно сжигать!»

Широко известна еще одна история из юношеской биографии Михаила Ширвиндта. Он поступил в Щукинское театральное училище, но был исключен из него после того, как однажды ноябрьской ночью умудрился с группой товарищей сорвать советский флаг с Архитектурного института. Этот эпизод позже появился в фильме Сергея Урсуляка «Русский регтайм».

— Правда, что Андрей Миронов вашего сына в комсомоле восстанавливал?

Ширвиндт: «Нет, не восстанавливал. Комсомол так больше и не возник в его жизни. Андрюша просто вместе со мной страшно переживал эту историю, вообще все друзья пытались что-то сделать, помочь, но безрезультатно. Мишку так и не восстановили в институте, и полтора года он болтался рабочим сцены».

— Сейчас вы довольны тем, что из него выросло?

Ширвиндт: «Ну, а что же — он человек серьезный, у него своя фирма, он очень много работает. Когда он делал передачу „Браво, артист!“, мы даже одно время работали вместе, я ему помогал».

«Я женщинам головы не кружил – они кружились сами». Кадр из фильма «Миллион в брачной корзине».

— Что стало с этой передачей?

Ширвиндт: «Затихла она как-то. Сейчас слишком много таких идентичных программ о судьбах знаменитых людей. Мишина программа „Хочу знать!“ получилась симпатичная именно потому, что она оригинальная. А всех этих „воспоминательных“ — миллиард, и все похожи. Нужно что-то новое придумывать».

— Вас сегодня очень не хватает на телевидении.

Ширвиндт: «Да брось ты! Я все время мелькаю. Ты, наверное, не смотришь просто. Вот недавно в „Минуте славы“ сидел в жюри, „Кто хочет стать милли-онером“… Я все время где-то сижу».

— Ну, жюри — это не то.

Ширвиндт: «А кататься на коньках я уже не могу, извини. Вот Игорек Угольников меня удивил, мой друг. Ему ж тоже лет полсотни-то есть, но ведь катается. Вот что значит желание!»

— Чем вы развлекаетесь? Как расслабляетесь?

Ширвиндт: «Рыбалкой. А все эти страсти загульные — алкоголические, тусовочные… Лимит выбран. Потому что ну столько мы в свое время накрутили и со всякими шутейными делами, и с питейными, и с авантюрами всякими… Мы же вечно что-то придумывали!»

Александр Анатольевич так и не научился быть строгим худ-руком. На фото – со Спартаком Мишулиным в костюме Карлсона.

— Ну например? О чем можно рассказать наследникам?

Ширвиндт: «Нет, это не прививается. С этим надо родиться. Это во-первых. А во-вторых, сейчас совсем другая эпоха: захотелось выпить после спектакля — заверни за угол, и пожалуйста. А раньше был один ночной ресторан на весь город — в аэропорту Внуково. И дикое количество народа — всякой шпаны, ныне знаменитых стариков — набивалось в одну-единственную машину, в мою „Победу“. И пилили ночью во Внуково. Там ели, как сейчас помню, бефстроганов, естественно, с водкой. И это было… А сейчас, когда все под рукой… Действительно атрофируются желания».

— А в чем ваша авантюрность заключалась? Вы такой умиротворенный с виду, невозмутимый, ироничный.

Ширвиндт: «Вся моя жизнь — авантюра. Начиная с того, как я стал актером. Мои родители были категорически против того, чтобы я поступал в театральный. Тогда я придумал, что поступаю в юридический, и всячески делал вид, что исполняю родительскую волю. Пока тайное не стало явным. Дальше — больше. Мой друг Миша Козаков, уже тогда знаменитый… Хотя мы с ним одногодки, но он уже успел сняться в фильме „Убийство на улице Данте“, и популярность у него была титаническая. Так вот: он сразу же стал сниматься в следующей картине на „Ленфильме“. И тут Охлопков приглашает его играть Гамлета в Театре Маяковского. Он, конечно, от съемок отказался. И подсунул меня. Они тоже руками и ногами упирались: одно дело Козаков, а это кто? Но он настырный — убедил, а я авантюрный — влез. Это был 1957 год, картина „Она вас любит“. Если дальше считать, то не хватит твоего журнала, чтобы описать череду моих авантюр». (Между прочим, гонорар за небольшую роль молодого человека по фамилии Ухов позволил юному Шуре Ширвиндту приобрести свой знаменитый автомобиль «Победа». — Прим. авт.).

— Что нового в театре, какие премьеры ожидаются в ближайшее время?

Ширвиндт: «После драматичного „Между светом и тенью“ Теннесси Уильямса вышел спектакль „Нэнси“ — английская комедия в постановке Владимира Петрова. Весной Театр сатиры представит пьесу Виктора Шендеровича с нашим замечательным Федором Добронравовым. А 8 марта, в день рождения Андрея Миронова, на сцене Театра сатиры пройдет юбилейный вечер „Здравствуйте! Это я!“ — к Андрюшиному 70-летию… Это будет наше семейное воспоминание. Трогательное, с песнями, танцами и шутками».

Ася называет прадедушку Шурой и обожает заправлять для него зажигалки.

— Правда, что зрители от вас постоянно ждут искрометного веселья? Читала где-то, что даже когда вы выходили на сцену в роли Молчалина, люди в зале по инерции начинали смеяться.

Ширвиндт: «Не думаю… Откуда такие сведения? В Театре сатиры, еще при Плучеке, действительно существовала похожая проблема. Но она касалась только тех, кто участвовал в «Кабачке «13 стульев». Меня в нем не было, поэтому и ярлыков особых никто не приклеивал. А вот «кабачковцы», все наши паны и пани, были архипопулярны просто запредельно — пройти нельзя было, в них пальцем тыкали. Плучек этот «Кабачок» ненавидел всей душой, и логика у него была правильная. Тот же Спартак Мишулин, замечательный артист, но его пан Директор был настолько всенародно любим, что по-другому его уже никто не воспринимал. И когда в серьезном спектакле по Булгакову «Бег» он выходил в роли генерала Чарноты, все кричали из зала: «Пан Директор!» Разве это хорошо?»

— Вас тоже воспринимают как человека, который постоянно шутит.

Ширвиндт: «Конечно, есть у меня какой-то шлейф — юмористический, иронический. И тем не менее, когда я что-то серьезное играю (Мольера, например), вроде не смеются. Вспомнить того же Молчалина…»

— Его любимые качества — умеренность и аккуратность — вам свойственны?

Ширвиндт: «Умеренность, наверное, да, а аккуратность — нет. У меня все разбросано. Иногда просят: покажите вашу коллекцию трубок. Я говорю: у меня не коллекция, у меня свалка трубок».

Дуэт с Андреем Мироновым был настоящим фейерверком юмора и розыгрышей.

— Говорят, вы и табак какой-то свой делали, фирменный.

Ширвиндт: «Табак мы делали сами, но не от хорошей жизни, а от безвыходности — его просто не было. Продавалось три сорта на всю страну. Лист там был хороший, но „недоделанный“: его просто рубили, сушили, паковали в пачки, и „фанеру“ эту продавали. Мы покупали все три сорта, содержимое высыпалось на газетку, растиралось, капалось сверху немножко коньячку, потом брался целлофановый пакет… А целлофановый пакет тогда существовал только в одном виде — из-под китайских рубашек. Поэтому рубашка выбрасывалась в сторону, в пакет насыпался табак, туда же можно было нарезать несколько долек яблока, лучше всего антоновки. Или картошки. На окнах в то время были двойные рамы — и все это вывешивалось между ними на солнышко и прело. После этого лист снова растирался и отдаленно начинал напоминать фирменный табак».

— У вас два ордена государственных. В чем ваш вклад?

Ширвиндт: «Наверное, в выслуге лет… Фанаберия — ох, я создал то и сделал это — не по моей части».

— Вы ощущаете себя мэтром?

Ширвиндт: «Совсем нет. И это мой бич, мое горе».

— У вас действительно золотые руки?

Ширвиндт: «В свое время я был специалистом по карбюраторам. В кругу интеллигенции слыл очень опытным. Ко мне приезжала вся наша шпана, и я чинил им карбюраторы. Это была моя страсть. А потом появились первые робкие возможности у отдельных граждан купить какую-нибудь списанную иномарку. Один мой друг покойный через свои дикие связи в Управлении дипкорпуса приобрел себе „Форд“ — огромный, 726-го года выпуска, но „Форд“! Все мы пришли смотреть на это чудо. „Форд“ проездил несколько дней и встал. Начались муки по его восстановлению из пепла. Прелесть ситуации состояла в том, что никаких запчастей для него, естественно, было не достать. Дошло до того, что машину, опять же через какие-то дикие связи, перевезли на ЗИЛ. И местные умельцы, которые собирали правительственные машины, взялись вытачивать своими руками некую деталь для коробки скоростей. И что бы ты думала? „Форд“ поехал с этой деталью! Проехал еще километров десять — и накрылся карбюратор. Ну и тут уж ко мне! Помню как сейчас — огромный двухкамерный карбюратор. Обычно-то я разбирал „Победу“, „Москвич“, немножко „Волгу“ — это я делал буквально с закрытыми глазами. А тут — карбюратор сам размером с „Победу“! Но я взялся. Разобрал его — а там миллиард деталей, винтиков, жиклеров. Я в панике: ну все! Вспомнить, что, как и где стояло, нереально. Но я его собрал. Правда, осталась гора лишнего. Я на простыне его разбирал, чтобы ничего не потерять. И под конец я простыню эту за края сложил примерно с двумя килограммами железа. И что ты думаешь? Она завелась, иномарка эта! И друг мой покойный смог отъ-ехать от моего дома. И даже метров двадцать он проехал точно… И тут она встала навсегда. Вот такая история».

«Сколько же мы в свое время накрутили и с шутейными делами, и с питейными, и с авантюрами всякими…»

— Вы с Державиным столько лет вместе… Уже неясно, кто вы друг другу — друзья или родственники. Кто вы?

Ширвиндт: «Совершенно непонятно. Такой пуповиной мы связаны, что нет смысла разбираться, что к чему. Я же знал его еще раньше своей супруги — то есть шестьдесят пять лет, не меньше. Он мне и друг, и товарищ, и коллега, а сейчас — и подчиненный».

— Вы вообще строгий шеф, жесткий?

Ширвиндт: «Нет. Вот Плучек мог быть жестким руководителем, когда надо. Он был умелый и настоящий худрук. Их очень мало. Худрук — это такое определенное животное, тут нужен точный конгломерат качеств».

— Коллеги из вас вьют веревки?

Ширвиндт: «Веревки не веревки, но канаты вяжут».

— А было такое, чтобы вы с Державиным поссорились, кошка пробежала?

Ширвиндт: «Нет. Это немыслимо. С ним невозможно поссориться. Он антиконфликтный совершенно, до безобразия».

В 2008 году супруги Ширвиндт сыграли золотую свадьбу.

— Чем занимаются ваши внуки?

Ширвиндт: «Саша, внучка, — искусствовед, специалист по итальянской живописи. Обожает Италию. А Андрюша — крупный юрист в сфере гражданского права, преподает в МГУ. Когда ему было пять лет, он снялся в кино, и на этом его актерская карьера благополучно завершилась. Сейчас он уже сделал меня прадедушкой очаровательной девочки Аси. Ей восемь лет».

— И каково вам в роли прадедушки?

Ширвиндт: «Она называет меня Шурой, а не прадедушкой. Мы с ней друзья, вместе стихи пишем: одну строчку — она, другую — я. Зажигалки она заправлять обожает. В моей свалке трубок есть еще и свалка зажигалок. Она знает — какая газовая, какая электрическая, и очень умело это делает».

— Стихи вы пишете…

Ширвиндт: «Бытовые».

— И давно?

Ширвиндт: «Ну как всегда — с детства. В основном это поздравления или какие-то шутейные куплеты. Ася тоже рифмами владеет и ко всем семейным праздникам обязательно поэму пишет: «Здравствуй, Шура, будь здоров, не забудь про докторов».

— А в стол? О высоком?

Ширвиндт: «Нет, о высоком ничего. Только о низком».