Елизавета Боярская: «Любви к роскоши у меня никогда не было»
Актриса — об отношениях с собой, Максимом Матвеевым, семьей и профессией
К тридцати годам у нее такой послужной список серьезных работ и в кино, и на сцене, что знает ее практически каждый у нас в стране, не апеллируя к громкой фамилии. Свое право на место в актерском цеху Лиза Боярская уже давно доказала. Она фанат своего дела, перфекционист до мозга костей, но абсолютное служение профессии не закрывает для нее остальную жизнь, в которой главное место занимает семья и еще остается пространство и для друзей, путешествий, благотворительности и саморазвития.
— Лиза, вы долго говорили, что живете на два города, а сейчас все больше времени проводите в Москве, играете здесь на сценах двух театров. Уже считаете домом Москву?
— Когда года полтора назад меня спрашивали: «Где у вас все-таки дом — в Петербурге или в Москве?» — то я отвечала, что и там, и здесь, а сейчас уже могу определенно сказать: в Москве. И даже этому рада. Долгое время говорила: «Поеду домой», и это значило — в Петербург. А все-таки дом должен быть там, где муж и ребенок. И мне стало проще, спокойнее и намного естественнее. А в Петербург я езжу на работу или в гости к родителям. Я приняла Москву окончательно, со всеми ее прелестями и недостатками. У нас ребенок ходит здесь в сад, и на автомобиле я уже сама управляюсь. (Улыбается.) За рулем я двенадцать лет, но в Москве все время либо просила мужа возить меня, либо пользовалась такси. И если раньше для меня приглашение в московский театр было исключением из правил, то сейчас я бы с удовольствием взялась еще за что-то интересное. Но мое сердце благополучно лежит в Малом драматическом театре — меня столько связывает с ним, с моим мастером, с моими коллегами, которых я обожаю, что мысль о том, чтобы вдруг оставить театр, совершенно не приходит мне в голову. Живя на два города, мы с Максимом виделись реже, а теперь достаточно часто проводим утро и вечер втроем. Я стараюсь освобождать от работы субботу и воскресенье, и если нет съемок, то занимаюсь исключительно семьей. Мы придумываем развлечения в зависимости от времени года, а сейчас столько возможностей для детей, что очень многое нам самим интересно. Мы то пилим, то лазаем где-нибудь, то в цирк идем, то в театры или музеи.
— У Андрея уже проявились какие-то интересы?
— Вот пиление ему очень нравится. Как ни странно, хотя, может быть, это и естественно в его возрасте, его не привлекают ни театр, ни цирк — все, что связано со сценой, он не очень любит, даже презирает. (Смеется.) Говорит: «Я не люблю театр, не люблю громкую музыку, не люблю, когда разговаривают громко». Но иногда его можно затащить в кино, и ему интересны интерактивные музеи, где можно все потрогать, изучить.
— А от чего у него возникло неприятие сцены, он же не рос за кулисами?
— Мне кажется, он не любит театр, потому что ревнует к нему нас с Максимом, мы же уходим туда надолго и возвращаемся поздно. Хотя сейчас уже бывает, я собираюсь на гастроли, и он спрашивает: «Ты меня с собой возьмешь?» — и я говорю: «Ты же вроде не любишь это?» — а он отвечает: «Ничего, за кулисами буду сидеть». Кстати, я тоже лет до десяти терпеть не могла театр, потом стала ходить туда как зритель, но все равно скептически относилась к актерской профессии, а гены все-таки победили.
— И в детстве у вас не было ощущения гордости, потому что родители — известные люди?
— Нет, мне было стыдно и ужасно неловко, что родители на сцене кривляются. Я видела, что в жизни они нормальные люди, нормально ходят, нормально разговаривают, а потом выходят на сцену и начинают что-то изображать. Мне это совершенно не нравилось, хотя я любила спектакль «Снежная королева», где мама была Гердой, да и то думала: «Почему мама играет девочку, а этот — оленя? Что за странные люди — взрослые, а ведут себя как дети». И Андрюше тоже не нравится, когда мы что-то показываем, сразу говорит: «Не надо, не надо…» При этом я обожала, когда у нас дома собиралась большая компания, эти посиделки, много гостей. Приходили артисты, режиссеры, операторы, дым стоял коромыслом. На этих застольях велись очень интересные разговоры. И хотя мне мало что было понятно, пока не повзрослела, сама атмосфера легкости, веселья, радости и интеллектуальной насыщенности мне невероятно нравилась.
— А каким было отношение к вам одноклассников и учителей, ведь это было время огромной папиной популярности?
— Когда мы все в шесть лет поступили в школу, им было все равно, что я Боярская, мы вместе росли, и я там проучилась одиннадцать лет. Меня все знали, знали, какая я, и мы дружили. Поэтому никто ко мне как-то особенно не относился. И учителя тоже. Вот при поступлении в театральную академию ощущала определенное отношение к себе — ни у кого даже сомнений не было, что я поступаю по блату. Мне было ужасно обидно и хотелось доказать собственную состоятельность. С меня спрашивали по полной программе, но абитуриентов это все равно не лишало предвзятости по отношению ко мне. А через неделю после поступления мы все стали родными людьми и так и шли в одной упряжке пять лет.
— А вы были уверены в себе как в девочке, девушке?
— Я прошла через серьезный подростковый комплекс, потому что меня как девушку никто из мальчишек не воспринимал. Со мной дружили, ко мне обращались за советом, брали в компанию, могли повеселиться, посмеяться, но при этом, хоть я сама влюблялась не раз, взаимной любви в школе у меня не было. Может быть, потому что в этом возрасте я была гадким утенком, носила брекеты. Мне казалось, я из-за этого не переживаю, что это не болезненно, но тем не менее была достаточно замкнутой. И мы с мамой пришли к решению, что мне нужно пойти в модельную школу. Мне было тринадцать лет. Туда, хотя это было веянием моды, брали всех, кто заплатил, даже если ты сто килограммов весила. И надо сказать, эти занятия меня раскрепостили и прибавили уверенности в себе. Возможно, с того момента я стала задумываться о том, что мне интересна сцена, а раньше даже представить себе такого не могла. От стеснения. Хотя в театр к маме ходила постоянно, и мне уже все нравилось, но именно эти три месяца обучения очень сильно подтолкнули к первому шагу на сцену.
— Сейчас родители вами гордятся — вы хорошая и успешная актриса. А в школе им были важны ваши успехи?
— Папе было совершенно все равно, как я учусь, а мама все-таки старалась меня контролировать. Ей хотелось, чтобы из меня какой-то толк вышел. А папа считал, что для девочки образование вообще не имеет никакого значения, главное, чтобы она была добрая, милая и симпатичная.
— И вы это мировоззрение папы о том, что женщина должна быть приветливой, легкой и доброй, поддерживаете. Я всегда думала, что это у вас от мамы, оказывается, не только…
— Но папа тоже, по-моему, чуть-чуть лукавит. Мама обладает этими качествами, но она очень умная, и папе это нравится. А я вхожу в ступор, общаясь с недалекими девушками. Говорят, мужчины — другая планета, а для меня это поверхностные особы, для которых главная тема разговора — что надеть, сколько что стоит и какие косметические процедуры сейчас в моде. С такими дамами мне очень сложно поддерживать разговор, но против них я ничего не имею. Хотя мужчины очень часто любят милых, уютных, домашних «кошечек».
— И умные мужчины тоже?
— Да, тоже. Но для меня как для актрисы огромная составляющая жизни — это беседы. И в жизни, и в работе. Любую новую информацию, просмотренный фильм, прочитанную книгу мне обязательно нужно обсудить с кем-то. И мне очень нравится, что мы с Максимом обо всем разговариваем. Хотя если мужчине надо помолчать, то надо помолчать. Когда муж приходит домой, не нужно ему все вываливать или выносить мозг, что нужно сделать это, это и то. Конечно, должны быть какие-то обязанности у обоих, но тем не менее мужчина, возвращаясь с работы, имеет абсолютное право на личное пространство. И задача женщины — дать ему возможность расслабиться.
— Темы ваших разговоров отличаются здесь и на отдыхе?
— На практике рано или поздно, о чем бы ты ни говорил, хоть о прекрасной экскурсии или о чудесных видах, все равно все скатывается к кино и театру. Или, к примеру, мы с Максимом были в свадебном путешествии, я читала Бунина и он какую-то книгу, и мы все время живо делились тем, что прочитали, своими мыслями, и они так или иначе возвращали нас к профессии. От этого никуда не деться, потому что это одна из главных составляющих нашей жизни. Я спрашиваю у Максима совета, как сыграть сцену, или он у меня, и мы пытаемся ее разобрать. Обсуждаем новые фильмы, новые лица, интересные партнерства. Я делилась с Максимом своими невероятными впечатлениями от Жени Миронова, с которым впервые встретилась в работе над «Ивановым» в Театре Наций, рассказывала, что у меня получилось, что нет, какая у нас родилась интересная сцена.
— Вы говорите, что не нужно грузить мужчину проблемами. А если женщина пришла уставшей и эмоционально, и физически? Ей тоже хочется ласки, заботы, внимания…
— Если я прихожу уставшая, то меня все отправляют отдыхать, и после ночной смены никто не заставит вести ребенка в сад или готовить еду. А поскольку мы с Максимом опять же находимся внутри одной профессии, то знаем, как можно устать после спектакля и что такое легкая смена и тяжелая. Я по выражению лица входящего мужа сразу понимаю, какое у него настроение и, соответственно, можно ли продолжить вечер втроем, поделав что-то интересное, или ему нужно отдохнуть, а я сама займусь чем-то с ребенком. Мы друг друга очень хорошо чувствуем.
— Многократно слышала от ваших коллег, что Максим очень добрый человек…
— Это правда, и это очень важное качество для мужчины. Я тоже недурного характера (улыбается), меня вывести из себя очень и очень сложно, но, если это сделать, мало не покажется. Я всегда мечтала, чтобы рядом со мной был приветливый, добрый мужчина с колоссальным чувством юмора, собственно, каким Максим и является.
— Я сегодня случайно наткнулась на интересное интервью вашего папы. Он рассказывал, что, когда обратил внимание на Ларису Луппиан, думал, что она абсолютно хрупкая, беззащитная, ранимая, без внутреннего стержня, и это его тронуло. Действительно мама была такой или он ошибался?
— Мама действительно более хрупкая, более женственная, более нежная, чем я, но при этом у нее очень серьезный внутренний стержень. А в молодости она была и уязвимой, и трепетной, и трогательной. Поэтому играла принцесс и Герду. Во мне в определенной степени эти качества тоже есть, но у меня все равно более напористый характер. В чем-то мама очевидно сильнее папы, увереннее, и потому она легче идет на нужный компромисс. Но в том, что касалось семьи, даже нашей с Сережей учебы, она всегда была неуступчивой, бескомпромиссной, порой жесткой. При этом за все очень сильно переживает. А папа, хотя он тоже эмоциональный человек, более мягкий, отходчивый и уязвим меньше по большому счету. И свой темперамент он проявляет лишь дома, с близкими людьми. Я замечаю, что очень похожа и на маму, и на папу. Женскими чертами — на маму, не считая ее волнительности. А моя мягкотелость, нерешительность — в папу, и она часто выходила мне боком. Папа, как ни странно для многих это будет звучать, очень скромный и застенчивый человек. Однажды, это было достаточно давно, он стригся в парикмахерской, и девушка-практикантка случайно отстригла ему кусочек уха. И он ничего не сказал, даже не дернулся, потому что понимал, что девушка на его стрижке сдает экзамен. Я бы сделала то же самое. А вот это все: «Да как вы смеете! Дайте жалобную книгу! Не подходите ко мне!» — никогда в жизни, это не мое.
— Про папу и маму можно сказать: они сошлись, вода и камень, лед и пламень… А про вас с Максимом?
— То же самое, потому что, с одной стороны, я легкая и бесконфликтная, а Максим темпераментный и вспыльчивый, но отходчивый. С другой стороны, я могу доходить до исступления и сходить с ума на тот или иной счет, а Максим в этом плане спокойнее. В нас всех есть самые разные качества, и это то, чего мы так хотели добиться в «Анне Карениной»: чтобы не было однозначных характеров, мол, он хороший, а она плохая. Она жертва, он палач. Каждый день человек может меняться в связи с обстоятельствами. Какая-то трагедия может произвести на него колоссальное впечатление, а может, наоборот, опустошить. В то же время мелочь, нюанс могут сорвать голову и раз и навсегда испортить отношения. Любой человек обуреваем самыми разными чувствами: и благородными, и подлыми, и светлыми, и темными в разные периоды времени. К примеру, ребенок, плачущий в самолете, у меня, как правило, вызывает жалость и умиление, потому что я сама мама, но иногда и мне очень хочется, чтобы он помолчал.
— Ваша мама не раз говорила: «Я с мужем никогда не спорила, даже если он был не прав». Вы тоже придерживаетесь такой тактики с Максимом?
— Я в этом больше похожа на папу, потому что отстаиваю свою точку зрения. Просто когда понимаю, что не так уж это важно, могу уступить. На мой взгляд (я сейчас говорю с высоты пусть и небольшого, но все-таки опыта), нужно проговаривать все. Замалчивать свое мнение, считать его неважным — значит предавать себя. Но стараюсь делать это без криков и конфликтов, хотя мне важно высказаться. Могу, в конце концов, в итоге даже заявить: «Хорошо, мы сделаем так, но я не согласна».
— Сложно совместить отстаивание своего мнения с нелюбовью к конфликтам…
— Я вообще не люблю нервничать. И не выношу, когда нервничают рядом со мной. Для меня в жизни очень важен штиль, видимо, это опять же сублимация, потому что я испытываю столько зашкаливающих эмоций на сцене и в кино! Если, к примеру, сын упал и разбил коленку, стараюсь реагировать адекватно. Какой толк от волнения и суеты? Надо просто включить мозговой штурм и подумать, как разрешить ситуацию. Поэтому мне очень комфортно с людьми, которые мыслят и чувствуют подобно мне, и надеюсь, что и я даю им это ощущение покоя.
— Вам недавно исполнилось тридцать лет. Цифра, с одной стороны, радостная, прекрасная, но с другой, уже заставляющая о чем-то задуматься, что-то проанализировать…
— Когда я приближалась к тридцати, мысленно трепетала, мне тоже казалось, что это некий рубеж. Но когда он прошел, ничего не изменилось. У каждого человека есть свой внутренний возраст. Я стала себя гармонично ощущать лет в двадцать восемь, соответствуя реальным цифрам. Даже в шестнадцать не чувствовала себя совсем юной, никогда не была легкомысленной девчонкой. И вот сейчас, когда у меня уже сложилось свое мироощущение и взаимопонимание с профессией и даже появилась своя семья с созданным нами микроклиматом, я не чувствую никакого волнения по поводу возраста. В профессиональном смысле могло быть какое-то беспокойство, если бы я мало успела за прошедшее время. Но, тьфу-тьфу, много чего происходило и в театре, и в кино. Надеюсь, что и дальше так будет.
— Лиза, у вас вообще очень насыщенная жизнь: сыграно много ролей, объезжено много стран, приобретено много знакомств. Как в этом круговороте жить так, чтобы впечатления доставляли ту же радость, то же удивление, что и раньше?
— На мой взгляд, это зависит от характера, потому что есть люди, которые приезжают в новые места и только сидят в гостинице и лежат на пляже. А для меня удивляться и узнавать что-то — это ежедневная пища. Я просыпаюсь и, к примеру, включаю какой-нибудь портал с лекциями, даже научными. Приезжаю в новое место или даже туда, где уже была, — в Париж, Нью-Йорк или Милан, и все равно нахожу, чем заняться. Хотя иногда, когда я еду ненадолго в какой-нибудь город на гастроли, то из-за физической усталости тоже провожу время с утра до спектакля в гостинице.
— Вы все время хотите поднимать профессиональную планку и получать новые знания и впечатления, а вот особого стремления к улучшению уровня жизни, как вы говорите, у вас нет…
— Абсолютно точно. В общем, я всегда довольствовалась тем, что у меня есть. Но, думаю, мне грех жаловаться. В буквальном смысле я едва ли могу себе в чем-то отказать, если это не очень дорогая вещь. Но я просто не люблю украшения, шубы, мне абсолютно все равно, на какой машине ездить. То есть любви к роскоши у меня действительно никогда не было. Но если мне хочется купить интересную дизайнерскую вещь, то могу потратить чуть больше денег, чем обычно. А вообще за брендами и громкими дизайнерскими фамилиями я никогда не гналась. У меня полно очень прикольных и классных вещей с тайских или сингапурских базаров. И я буду одинаково счастлива в шикарном отеле на берегу озера в Швейцарии, где смогу наслаждаться видами природы и прочим, или же в походе, где мы будем спать в палатках, разжигать костер, печь картошку и варить уху. Имеют значение компания, отношения людей, доброжелательность, наслаждение моментом здесь и сейчас. Счастливым можно быть в любых обстоятельствах. Главное — ценить то, что с тобой происходит.
— А вам важно, как вы одеваетесь в обыденной жизни?
— В принципе, это не имеет для меня значения. Я почти все время с ног до головы в черном. Могу собраться надеть зеленую блузку, а потом думаю: нет, все-таки лучше черную (смеется), потому что так чувствую себя комфортнее. В общем, мой шкаф мог бы свестись к тотальному минимуму. Когда мне хочется произвести впечатление, я беру свое любимое классическое черное платье и надеваю туфли на небольшом каблучке. Хотя у меня есть одежда из серии «вау!». Собираюсь куда-то, думаю: «Надо выпендриться, надену эту юбку, каблуки». Оденусь, гляну на себя в зеркало и вижу, что это не я. А что мне дороже: быть естественной или эффектной? В жизни хочу быть самой собой.
— Вы как-то сказали, что для вас любовь — это в хорошем смысле спокойствие рядом с любимым человеком, а не когда выпрыгивает сердце и потеют ладошки.
— Да, но о такой любви можно говорить после какого-то количества прожитых вместе лет. К примеру, у Анны с Вронским они прервались на периоде, еще слишком близком к страсти. А вообще самое важное в отношениях — это уважение и восхищение человеком, которого ты любишь. Для мужчины же процесс завоевания наиболее привлекателен. Когда Анна вступила с Вронским в близкие отношения, она перестала быть ему столь же интересной, какой была. Как только крепость пала, несмотря на восхищение и привязанность, первая капелька охлаждения уже пролилась в этот колодец. У женщины все с точностью до наоборот — я отдала тебе все, теперь я принадлежу тебе. Она доверяет свою жизнь этому человеку. А надо ли это мужчине — большой вопрос.
— Вы умеете поддерживать отношения так, чтобы в них было и спокойствие, и ощущение, что Максим вас все равно завоевывает? Или опять же для этого нужно обладать женской мудростью?
— Все-таки мы с Максимом два равных партнера, у нас одна весовая категория в любви, условно говоря. А там Анна — стихия, и Вронский не смог совладать с ней, он даже не предполагал, что разбудит спящий вулкан. Он был серьезно влюблен, но масштаб чувств у них абсолютно разный. В результате она его измучила своей любовью и выжгла все вокруг себя.
— Скажите, а вы ничего специально не делаете, не вызываете у Максима ревность, чтобы он все еще добивался вас?
— Мы не приносили ничего в жертву во имя любви, наоборот, в результате у нас появилось еще одно создание. И от этого любовь стала только богаче. Анна же принесла Вронскому колоссальную жертву, оставив сына, а он не был способен понять масштаб этой жертвы, для него она ничего не значит. Я бы никогда не стала требовать от Максима ничего сверхъестественного и больше, чем он мне дает. Мне этого вполне достаточно. И ему от меня тоже. Мы оба очень занятые люди, поэтому у нас нет территории, которую мы должны делить.
— А подарки у вас в семье заведены? Если да, то чаще это сюрпризы?
— Это не очень в традициях нашей семьи, и моей, и родительской. Слово «сюрприз» у нас не в почете. (Улыбается.) Даже на день рождения мы дарим друг другу то, что заказываем. Бывает, я сама что-то покупаю, а мне за это деньги отдают. И мама может сказать: «Я купила себе на день рождения сумку. Ты мне ее подаришь». (Улыбается.) С Максимом у нас до такой степени не доходит, но я достаточно требовательна и, признаюсь, расстроюсь, если не получу то, на что рассчитывала. Поэтому я лучше заранее скажу, чего бы мне хотелось.
— Ваша любовь к Андрею проявляется в том числе и в желании радовать его подарками?
— Это естественное проявление любви. Я считаю, что если есть возможность, то почему бы не проявлять ее и таким образом. Другое дело, когда родители просто откупаются вместо любви и внимания. Тогда это портит ребенка и не способствует укреплению человеческих и семейных связей. А вообще я абсолютно спокойно отношусь к тому, чтобы покупать ребенку то, что он хочет. Мне никогда ни в чем не отказывали в детстве, и я не могу сказать, что теперь равнодушно отношусь к вещам, не ценю подарки и внимание. Правда, у меня и запросов особенных, запредельных никогда не было. И у Андрея пока их нет.
— Вы любите «плановое ведение хозяйства» во всех аспектах? Насколько расписаны у вас бытовые дела, встречи с друзьями, спортзал, шопинг и бывают ли спонтанные отклонения от ежедневника?
— Я ужасно не люблю подводить людей. У меня это чувство развито до болезненной степени. Если я, допустим, сдуру назначила себе на девять утра тренировку, то даже если у меня гири на веках повиснут, я встану и пойду, потому что мне будет перед тренером неудобно. И дружескую договоренность о встрече надо выдерживать. От спонтанного предложения можно и отказаться. Но истязать себя во имя мифической пунктуальности по отношению к самой себе я не стану. Если решила рано утром сделать генеральную уборку на кухне, но просыпаюсь и понимаю, что нет сил, то буду спать дальше, это даже не обсуждается.
— Но вообще-то вы аккуратистка и педант?
— Да, я люблю упорядоченность как в голове, так и дома. Не могу лечь спать, если у меня стоит грязная посуда, какой бы уставшей ни была. Мне это неприятно. Тем не менее полностью самостоятельно поддерживать порядок и чистоту в доме было бы невозможно. Нам с Максимом помогают, но мы очень педантичны и в этом, и в сборах в поездки, составляем списки, чтобы нужные вещи не остались дома и не были запихнуты в чемодан кое-как. И мы с легкостью расстаемся с вещами. Когда понимаем, что обрастаем всякого рода хламом, то симпатичные штучки отдаем, а остальное выбрасываем.
— Дисциплина — это тоже порядок. По отношению к сыну что подразумевается под этим понятием?
— Так как он ходит в садик, нужно, чтобы он высыпался и вовремя ел, чтобы ему не было тяжело спать с набитым желудком. Конечно, могут быть редкие отступления, но для его же пользы мы стараемся соблюдать режим. А если нужно, к примеру, собрать игрушки, то тут надо понимать, есть ли у тебя силы, чтобы стоять на своем до последнего. Если ребенок чем-то взволнован или возбужден и он не хочет это делать, тогда проще собрать их самой. Хуже, если ты скажешь «собирай», он начнет сопротивляться, и через пять минут ты сдашься: «Ладно, давай я». И слово «нет» надо говорить ребенку только на принципиальные и опасные вещи. Еще мы не сторонники того, чтобы загрузить Андрея всем на свете, от танцев до астрономии. На беззаботное детство дается очень мало времени, первые шесть-семь лет, и нужно его использовать только на необходимое обучение. А все остальное, английский, китайский, все это придет позже, захочет — выучит.
— А в вашем детстве родители так же относились к воспитанию вас с братом?
— Да. Они очень редко говорили «нет». Я вообще не вспомню, чтобы нам с братом что-то запрещали. Хотя… в подростковом возрасте у меня были порывы и татуировки сделать, и пупок проколоть, и язык. Но мама категорически сказала: «Нет. Ты сейчас на меня обижаешься, а потом скажешь спасибо». И она оказалась права. Мама нас могла поругать, но крика вообще никогда не было, как и никаких шлепков. А папа нас просто баловал, в хорошем смысле, и уделял, несмотря на безумную занятость, много внимания и времени. Возвращение папы с гастролей, со съемок всегда было большим событием, он приезжал счастливый, долгожданный, да еще и привозил что-то. И обязанностей у нас не было: ни выносить ведро, ни заправлять постели, ни мыть посуду за собой. Возможно, это и не очень хорошо, потому что мне потом пришлось нагонять все в самостоятельной жизни, но ничего страшного, все происходит естественным образом. Я не говорю про абсурд, но если ребенок в пять лет не умеет читать, так он научится, когда пойдет в школу. И есть не руками, а ножом и вилкой тоже жизнь заставит. Гнаться за тем, чтобы это случилось поскорее, не надо. Пусть он исследует жизнь с самых разных сторон.
