Да, хорошая все же работа — в оркестре играть!
Вот дядька сидит, скучает. Когда-никогда поднимет свою огромную трубу, дунет в нее — и опять сидит. Аж позевывает. Так три часа в день на спектакле отсидит — и все дела. В чистоте, в музыке. Красота! Вот только дома, наверное, мешает всем — дудит, репетирует… А так, видно, хороший муж. Чистый, ручки мягкие…

Милка при этой мысли засунула свои собственные обветренные руки глубже под сумку и разозлилась. Небось, этому трубачу не надо на рынке с утра до вечера стоять в любую погоду-непогоду. Небось, в оркестре неплохо платят, а то не сидел бы тут с трубищей этой… Ишь, опять схватил — и не видно его прямо за ней-то…

В опере Милка была впервые в жизни. И так сразу повезло — в заграничной! Поехали с Машей, соседкой по рынку, в Германию по путевке, Машка ее и потащила в театр. Машка, понятно, культурная, она до рынка в музыкальной школе преподавала, она эту оперу как по радио на рынке услышит — цепенеет просто. А Милке непонятно, что за прикол такой — поют все время, как будто нельзя просто поразговаривать? Но чтобы не обижать Машу, пошла с ней за компанию, тем более, что билеты были с какой-то групповой скидкой и места хорошие, весь оркестр как на ладони.

Оркестр-то Милка и разглядывала. Опера ей была неинтересна, ну поют и поют, а содержание Машка ей заранее рассказала, строго-настрого запретив во время спектакля задавать вопросы и вообще разговаривать. Русалка захотела стать простой девушкой, полюбила принца, он начал на другую засматриваться — обычная история, чего тут не понять, хоть и поют не по-русски! Милка вертела головой, оценивая наряды зрительниц вокруг, выискивала оркестрантов посимпатичнее, вытягивала голову, высматривая обручальные кольца у них на руках…

В антракте пошли в буфет, поглазели на аппетитные, незаветренные бутерброды и какие-то невиданные пирожные. Немцы пили шампанское, смеялись, многие женщины были в вечерних платьях. Милка с Машей тоже выпили кофе — а что, могут себе позволить!

Опера оказалась какая-то длинная, с двумя антрактами. Во втором они уже в буфет не пошли, чтобы не соблазняться, чинно погуляли по нарядным коридорам и залам театра. В туалет зашли — там пахло, как в хорошем парфюмерном магазине, аж расстроились…

В третьем акте Русалка — вот тут Милка не совсем поняла, а спрашивать нельзя было, — обезумев от несчастной любви, вернулась в свое озеро, но как-то застряла между девушкой и русалкой. Прямо ни то ни се. И мучилась очень.

Незаметно для себя Милка увлеклась спектаклем. Перед каждым зрителем светился маленький экранчик, где было написано все, что поют, но что толку-то: ни английского, ни немецкого Милка не понимала. Но даже не до конца понимая подробности, она испереживалась. Такая жизненная пьеса оказалась!

А «пьеса» близилась к развязке. Принц понял, что свалял дурака, умолял Русалку простить его и поцеловать, Русалка объясняла, что от поцелуя он умрет, принц соглашался, а Русалка все наматывала и наматывала на него широкую черную ленту… Потом поцеловала наконец. Принц как-то обмяк, и Русалка намотала эту ленту ему на лицо…

В это время в зале завыла женщина. Публика, которая сидела не шелохнувшись, испуганно зашушукалась, заоглядывалась.

Выла Милка. Музыка, так незаметно заполнившая ее, проникла в самую глубину, и Милка вдруг вспомнила то, о чем полжизни старалась забыть.

Ваську Сорокина, в которого она была влюблена с восьмого класса. А он в нее влюблен не был. Только подшучивал: «Эмилия, где твой Эмиль?». И добавлял обычно: «Ну и имечко тебе родители придумали!»… И больше ничего. Никаких знаков внимания, ни записок, ни ухаживаний — ничего!

И на выпускном это она, она сама затащила его в пустую — родители уехали на море — квартиру. И, собственно, что ему оставалось делать, как не оправдать ее ожидания?
И когда она забеременела, он, конечно, послал ее так далеко… И уехал сам — от греха — куда-то там поступать. Он отличник был, и поступил, конечно.

Потом, когда он приехал на первые каникулы, его сбила машина — ночью, так и не нашли кто. Не насмерть, но покалечили сильно. Говорят, он перевелся на заочное и остался дома, с родителями, которые его поднимали на ноги. Но Милка Сорокина после этого не видела — подалась в город торговать. После аборта она не очень-то хотела оставаться в поселке, хотя и сделала все по-тихому, но все же…

Милка, оглушенная воспоминаниями, выползла из зала. За спиной звучала музыка. Выскочившей следом Маше она махнула рукой:
— Извини, сама не знаю, что накатило. Иди, досмотри, я тебя на улице подожду.

Эмилия вышла из театра на сияющую огнями улицу, прислонилась к прохладной стене. Подышала, успокаиваясь.

Она так и не знает до сих пор, узнал ли тогда ее Васька за рулем той машины…