Прощай, прощай и помни обо мне…
Тень отца Гамлета играл народный и знаменитый. Он играл вообще всех действующих лиц пьесы, в том числе длинноволосую Офелию и брюнетку Гертруду, мастерски сражался на шпагах с тенью Лаэрта, менял парики и одежды не хуже Аркадия Райкина…

Народный и знаменитый был невероятно талантлив, но от спектакля возникало ощущение, что режиссер и народный меряются, кто талантливее, и режиссер народного как-то заслоняет.

Визуальные эффекты были впечатляющими, но все это больше походило на шоу, чем на спектакль, и Марьяна потеряла интерес к происходящему уже в середине действия. «Гамлет» был ее любимой пьесой, она видела десятки разных его воплощений в кино и театре. «Этот не станет любимым», — подумала она, наблюдая, как сидящая впереди парочка начала целоваться на монологе «Быть или не быть?»…

Прощай, прощай и помни обо мне…
Когда-то эту фразу написал в смске ее теперь уже бывший, а она тогда была такая дура, что даже не поняла, что это цитата, и в очередной раз подумала: «До чего же он талантлив»…

Он сделал ее, думала она. Он стал ее Пигмалионом. Когда они познакомились, она была юной, ничего не представляющей из себя студенткой журфака. А Стас уже был начинающим, подающим надежды писателем. «Собственно, сейчас, спустя десять лет, он по-прежнему ходит в подающих надежды», — иронично подумала Марьяна… А ведь молодому дарованию хорошо за сорок…

Но тогда, десять лет назад, он — худой, черноглазый, похожий на Пьера Ришара, намного старше Марьяны — казался ей небожителем. Гением, так счастливо попавшемся ей на пути. Он стал ее первым мужчиной, он научил ее слушать музыку и разбираться в стихах, он водил ее в театры и на выставки… Марьяна читала тонны книг — под его руководством — и вообще оказалась очень способной ученицей.

Они поженились. Первое время, захваченная новыми впечатлениями, ощущениями, чувствами, она была счастлива. И не замечала, что Стас относится к ней не просто покровительственно — это было бы, в общем, понятно, — а как-то так… Как к убогой. Ему, конечно, льстили ее восхищение и преклонение, он купался в ее восторге. Но он снисходил до нее, как бы сожалея: вот, такая дурочка мне досталась… И ясно же, что уже не поумнеет, бедняжка…

Потом у них родились близнецы, Габриэль и Семен. Имена выбирал, ясное дело, Стас. Ей они не нравились, казались вычурными, не подходящими ее мальчикам, но она привыкла уже не перечить мужу. Пусть будут Габриэль и Семен.

Первые три года дети ее просто измучили. Они спали в разное время, ели в разное время, капризничали в разное время. Она осунулась, похудела, стало совсем не до выставок и спектаклей.
Стас начал писать роман.

— Они все узнают, что такое настоящая литература, — втолковывал он ей между кормлениями. — Все эти графоманы, отхватывающие премии каждый год, я открою им глаза!

Марьяна кивала, верила в талант мужа и искренне говорила:
— Конечно, дорогой!

Стас смотрел на нее с сожалением и уходил работать в кабинет. Во время работы он становился нервным, злобным, она старалась лишний раз его не трогать и не просила дать почитать хотя бы отрывки, как раньше. Она прочла книгу вместе с обычными читателями, когда та уже вышла. Тиражом сто экземпляров. Для своих.

Прочла и вздрогнула.
Роман был о гениальном писателе, мятущемся, тонком, рефлексирующем. И о жене писателя, растолстевшей, обабившейся после родов, ничем не интересующейся особе, которая тянула писателя вниз и не давала развиваться.

Язык книги был мрачен, тяжел, на небе рвотного цвета ползли тошнотворные облака, лето мочилось в яму…
Но бог бы с ним, с летом. Марьяна поняла, что Стас видит ее такой — тупой неинтересной бабой. Ну да, наверное, она не Софья Андреевна.
Но и Стас — не Лев Толстой. Даже не ранний. Это Марьяна уже понимала.

Зинка, ее подруга, вообще назвала роман творческим высером, обсмеяв и книгу, и Стаса.
— Ты что, еще не поняла, что он всю жизнь так и будет подавать надежды — только непонятно кому и непонятно какие, — юморила Зинка. — Зачем он тебе нужен, этот рвотный гений?

Он был ей нужен. Как может существовать Галатея без Пигмалиона? После книги внутри нее как будто лопнула какая-то струна, соединяющая ее с мужем. Но она по-прежнему не представляла своей жизни без него. И потом, как же дети без отца?..

Можно было бы жить так и дальше, но Стас, не дождавшись ни оглушительного успеха книги, ни предложений издателей, начал пить. Три литра пива в день стали нормой, он растолстел, черты Пьера Ришара расползлись и утратили прежнюю загадочность. Марьяна, посмотрев на это, вышла на работу и неожиданно даже для себя начала делать большие успехи. Как будто то, что копилось внутри все эти годы, наконец оформилось и просилось наружу — знания, умения, вкус… Слава, которую так ждал Стас, не найдя к нему дорогу, пришла к Марьяне. Она работала на телевидении, в кадре, ее начали узнавать на улице, вместе с успехом росла и зарплата. Она ушла в работу, в детей, отношения со Стасом переживали мучительную трансформацию, что-то назревало…

Закончилось все неожиданно, банально и отвратительно. Она застукала его с любовницей. Ее и на ту пору единственный мужчина привел домой женщину и, лежа с ней в их с Марьяной постели, разливался соловьем на всю квартиру. Текст был знакомым и заезженным: о том, как трудно в «этой» стране пробиться гениям, о засилье бездарей и графоманов…

Она, так невовремя вернувшаяся домой (отменили всю вечернюю запись), молча постояла в прихожей, послушала. Распахнула дверь в спальню.
Увиденное ее сильно насмешило. Вообще, голые люди прекрасны только в эротических фильмах, а в жизни, да еще если их застать врасплох, да еще злоупотребляющие пивом, да еще и в безвкусном нижнем белье…

В Древней Спарте мужчин с лишним весом изгоняли из города, вспомнила она и развеселилась еще больше. Вот и решение.
-Никакой ты не Пигмалион, — сказала она мужу, улыбаясь. — Ты просто пигмей. Я слова в молодости перепутала от неграмотности.

Вышла в прихожую, взяла с вешалки пиджак.
-У тебя есть пара дней, чтобы найти квартиру, — сказала мужу, который так и не сказал ни слова. — Я вернусь послезавтра.

И поехала в Говорово к маме, где отвисали на каникулах мальчишки. На душе было спокойно и легко. Предыстория ее жизни закончилась. Начиналась жизнь.