— Нет, я ненавижу домашние дела, и тем не менее я — человек очень упорядоченный и делаю все, что необходимо, — готовлю, стираю, убираю. Мое коронное блюдо — плов. Память о моей ташкентской молодости. И вот уже много лет гости, приходя ко мне домой, «вынуждены наслаждаться» этим пловом. Конечно, на столе достаточно и всего другого, но плов — это то, в чем я самовыражаюсь.

— Цель любого человека — самоотдача. И эта самоотдача может происходить в самых разных областях: творчество, работа, семья. Самоотдача — это даже не цель, а возможность наиболее полной реализации себя как личности.

— Это способ существования. Это такое постоянное собирательство различных черт и деталей, которое зачастую происходит на подсознательном уровне. Например, сейчас беседую с вами и отмечаю про себя, что звук фонтана сообщает некоторую дополнительную интонацию любому разговору. Эта интонация будет записана мной после того, как вы уйдете, потом найдет себя в том или ином моем произведении. Я хочу сказать, что мозг писателя работает так всегда, даже во сне.

— Меня кризис не коснулся. Издательство, с которым я имею дело, ведет себя очень корректно и расплачивается со мной за все тиражи и допечатки. На сегодняшний день я могу себя назвать совершенно самодостаточным в финансовом плане человеком. Другое дело, что среди моих друзей кто-то потерял работу, у кого-то снизилась зарплата. Конечно, меня это беспокоит… У мужа-художника картин стали покупать меньше, но в целом мою семью кризис обошел.

— Совершенно верно, но нельзя сказать, что я ношусь по миру, потому что этот год я практически весь просидела дома. Я писала роман, это очень длительный процесс, по 12—14 часов в день. У меня бывали недели, когда я не выходила за порог дома. Разве что только на балкон. Но когда готов новый роман, я срываюсь с места и куда-нибудь мчусь, я ужасно люблю путешествовать.

— Семья и творчество — это два кита, на которых зиждется моя жизнь.

— Иногда бывает, но это в порядке вещей. Из-за бытовых проблем творчеству иногда приходится немножечко потесниться. Но мои родные, как правило, понимают, как я живу, и по пустякам меня не беспокоят. Со своей стороны я, например, специально для того, чтобы возить родителей и детей по врачам и в школу, научилась водить машину.

— Мы не деремся (смеется). Мы уже довольно опытные «молодожены»: вместе больше 25 лет и привыкли не вторгаться в «личное пространство» друг друга, а, наоборот, щадить свою вторую половинку и помогать. Проведена некая граница, чтобы один другому не мешал. Мы можем целыми днями находиться дома, работать, не произнося ни слова, а потом вечером за ужином болтать очень оживленно.

Творческий человек никого не хочет допускать в свой внутренний мир только до определенного момента. А когда уже достигнут какой-то результат, то художник, безусловно, нуждается в близкой душе, которая воспримет все созданное им заинтересованно, не ревниво и с большим душевным пристрастием. Это очень важно.

— И да, и нет. У меня вообще нет никаких рецептов. Так сложилась жизнь, что мы друг друга отлично понимаем и помимо всего прочего являемся большими друзьями. Я знаю, что так бывает далеко не всегда, это превосходный подарок судьбы, за который я ей очень благодарна.

— У вас двое детей, как вы их воспитываете?

— Никак. Одна моя приятельница, у которой растет замечательная девочка, на расспросы знакомых: «Как же она воспитала такую дочурку?» — всегда отвечает одинаково: «Попустительство, попустительство, попустительство». Я не очень верю в воспитание. Конечно, человека можно научить, в какой руке держать ложку, а в какой вилку, пропускать даму вперед или подавать ей руку, но изменить человеческую природу невозможно. У нас выросли дети, совершенно не похожие друг на друга, и я по-разному училась с ними себя вести, и до сих пор у меня совершенно различные методы воздействия на дочь и сына. Ни о каком воспитании и речи быть не может.

 — Совершенно не моя, потому что у меня никогда не было времени этим заниматься. Единственное, что я могла делать, это сказать: «Я возьму тебя с собой, если ты всю дорогу будешь молчать». Или, например: «Сегодня к нам приходят гости, чтобы ты не показывался из своей комнаты, а если покажешься — то молчал». И это замечательно срабатывало, потому что дети начинают понимать, что такое субординация. Допустим, когда за столом сидит известный режиссер или блистательный поэт Игорь Губерман, то тогда они выползают из своей комнаты, набирают себе на тарелку плова, тихонечко садятся в уголок, слушают умные разговоры, которые потом прорастают в их незрелых мозгах. И прорастают очень неплохо.

— Тяжело было с обоими, но по-разному. Дмитрий более импульсивный, неуправляемый, а переходный возраст Евы пришелся на наш переезд из Израиля и на мою работу в агентстве «Сохнут» в Москве («Сохнут» — организация, которая занимается вопросами репатриации в Израиль. — «РД»). Дочка была категорически против, и это превратилось в настоящее мучение, я уже размышляла над тем, чтобы все бросить и уехать назад в Израиль, но все-таки ее капризы и метания мы преодолели. И сейчас с дочерью мне, конечно, легче. Это взрослая, замужняя женщина. Есть масса моментов, в которых мы соприкасаемся, хотя бы на почве обсуждения покупок.

 — Димка уже вполне взрослый, 34 лет от роду, работает в очень крупной торговой фирме, знает свою работу и пользуется уважением коллег. Но во всей той жизни, которая находится за пределами работы, он остается каким-то необыкновенным Стенькой Разиным. Поэтому с ним были сложности всегда, везде и по сегодняшний день. Это человек с неуправляемым, самостийным характером, с дикой энергией (он совершает какие-то поступки, не подумав и минуты). Он постоянно попадает в какие-то странные истории, с ним ведутся вечные разборки.

— Ева учится в университете. У нее было два направления: она изучала английскую литературу и археологию. Но, по всей видимости, станет археологом.

— Где-то вы сказали, что «Писатель — всегда джентльмен в поисках сюжета. Всегда гонишься за хвостом фразы, за вибрацией голоса, за интонацией… Хватаешь это, и — в карман. Пусть полежит, это товар не скоропортящийся». Это один из секретов вашей творческой лаборатории?

— Да, это нормальные писательские будни. Я еще, по крайней мере, не записываю бесстыдно — прямо за обеденным столом во время разговора. А мой друг Игорь Губерман — укрывается в туалете, достает огрызок карандаша и записывает все интересное, что он только услышит. Между прочим, и я в последнее время начинаю задумываться о том, что тоже надо что-то записывать, а то на свою память уже не так надеюсь, как раньше, иногда дивные вещи пропадают.

— Я убеждена в этом. Сочетание слов, фраза могут передать удивительную глубину душевного переживания. То, что какой-то человек считает кого-то хорошим писателем, а кого-то плохим — говорит только о том, что биофизическое существо этого человека воспринимает волны, которые передаются через фразы первого писателя, а не второго. Мне кажется, что стиль писателя определяется его уровнем психофизического воздействия на читателя, передающимся через строение фразы, чередование гласных, согласных, абзацев и так далее.

— Тут все таинственно и сложно. Очень часто у меня такое случается. И иногда я даже боюсь описывать что-то, якобы произошедшее с моими героями. Например, у меня есть повесть «Высокая вода венецианцев», героиня которой не имеет ничего общего со мной. Узнав, что она смертельно больна онкологическим заболеванием, едет в Венецию, где три дня проводит наедине со своей болезнью. И когда моя мама прочитала эту повесть, она с ужасом сказала: зачем ты это написала, неужели не боялась? Я, конечно, боялась, но повесть была сильней меня.

— Я видел, какие огромные очереди выстраивались к вам за автографами на книжной на ярмарке. Как вы относитесь к славе?

— Конечно, это очень приятно. Хотя, с другой стороны, хлопотно и утомительно, потому что за последние года 3—4 я привыкла к тотальному «одинокому труду» у себя дома. Мой дом находится не в самом Иерусалиме, а в пригороде, в спокойной и пустынной тишине. Мне привычней находится одной или в очень небольшой компании семьи и друзей. А приезжаешь в Москву — и сразу попадаешь в водоворот огромного города вокруг тебя, с бесконечными звонками, встречами с журналистами, читателями… После такого надо вернуться в свой пригород, в свою «пустыню» и дня три приходить в чувства, созерцая потолок.

— Он разбросан по миру: и в Америке, и в Германии, и во Франции на моих вечерах собираются полные залы. Недавно были полные залы в Копенгагене и Амстердаме, хотя, казалось бы, там не так уж много нашего народа. Но тем не менее, я повторяю, что лучший и самый проникновенный читатель — это российский, и в особенности московский, потому что здесь он такой интенсивный, с хорошим столичным напором, и встречи, которые проходят в московских книжных магазинах, мне особенно приятны.

— Скорее можно сравнивать конкретных людей, чем публику в целом. Все зависит от уровня интеллигентности. Люди более простой внутренней и душевной организации могут не выучить язык страны, в которой живут, но нахвататься каких-то дурацкий слов и говорить, например, как-нибудь так: «А завтра у меня «эпойтмент (т. е. встреча) с дантесом», вместо «дантиста». Интеллигентный же человек, который 15 лет работает программистом на крупнейшей фирме и получает безумные деньги, будет на прекрасном русском языке обсуждать последний роман Улицкой. У меня есть подруга, которую в 1973 году привезли в Израиль из Риги в возрасте 19 лет. По идее, такой человек должен сейчас говорить по-русски на уровне «твоя-моя не понимай», вставляя почти все израильские слова. Тем не менее у нее прекрасная русская речь, она читает русские книги и полностью сохранила себя как человек российской культуры. Русский язык зарубежья от русского языка в России отличается, как это ни парадоксально, большей чистотой и правильностью. Потому что я не знаю, что такое «крутой парень», я не знаю, что такое «энерджайзер» или «органайзер». Я обозначаю эти понятия словами, которые приняты в классическом русском языке. Сейчас в России появилось огромное количество странных оборотов, которые я не приемлю, да и сами граждане России нередко не прочь язык поковеркать. Например, я звонила редактору одного журнала, ее не было на месте — и секретарша мне сказала: «Госпожа такая-то отошла». Хотя у этого словосочетания вполне определенный смысл, не дай бог, конечно.

— Вот уже 20 лет вы живете в Израиле. Как вы считаете, эмиграция вас внутренне изменила?

— Очень. Писатель — это человек, который, как растение, многое берет из воздуха и среды, в которой он обитает. Меня очень изменил свет, градус общения, уютность и домашность всей страны. Плюс ко всему огромная разность лиц, множество людей, каждый из которых прибыл на эту землю с каким-то своим личным грузом переживаний. Получается такой пестрый калейдоскоп жизни, сконцентрированный на совсем небольшом отрезке земной территории. Это все очень забавно. С другой стороны, в эмиграции я стала более мужественным человеком, готовым к каким-то поворотам судьбы, хотя в чем-то более нервным.

 — Это так. И я особенно яростно и с большим удовольствием ругаю Израиль, когда сижу на своей кухне со своими друзьями. Наверное, точно так же, как и вы, вы ругаете свое правительство и порядки в стране.

— И дочь, и сын служили, как все. Дело в том, на протяжении 60 лет существования Израиля на него нападали объединенные армии нескольких стран. Но у нас не так много людей. Поэтому наша страна находится на штыках и плечах наших детей. Мы привыкли, что наши дети нас защищают. И от этого у нас формируется особое отношение к этой стране.

— Нисколько, и это еще один парадокс. Если бы мы сейчас оказались на улицах Иерусалима, то вы бы почувствовали какую-то необыкновенную расслабленность и покой, разлитые в воздухе. У меня есть приятель, который время от времени приезжает к родственникам в Израиль, и он постоянно удивляется: в Москве я боюсь вечером выходить на улицу, боюсь заходить в темный подъезд, а приезжаю в Израиль, где вроде бы идет война, и беспокойство пропадает, мне здесь совершенно спокойно. Здесь есть некая домашность, такая расслабленность, хотя на окраинах страны тревожно и ведутся боевые действия. Израиль — очень уютная страна, там все создано для комфортного душевного состояния человека. И несмотря на сочетание тревоги с этим уютом, там есть масса очаровательных местечек.

— В большинстве случаев положительно. Мне нравится, что Москва приобрела намного более цивилизованный вид, что в Москве чисто. Нравятся московские книжные магазины, нравится московское освещение, парки. Очень люблю Александровский сад. Люблю Ботанический сад, мы жили недалеко и всегда ходили гулять туда с детьми.