«Первый звонок Маше Максаковой после убийства ее мужа был самым тяжелым.

Что, как говорить в такой ситуации человеку, с которым давно знаком?

Она все эти дни держится стойко, иногда удивляешься даже, насколько стойко. Признается: «Даже не представляешь, что со мной было в первый день. Сейчас держусь только за счет того, что сижу на транквилизаторах и пью одну воду».

Заметку о киевской драме я закончил риторическим вопросом о сломе, который может произойти в душе Марии, как, впрочем, и у любого человека, столкнувшегося с таким несчастьем в своей жизни… «Всегда считала, что я крепкая, — ответила Маша, когда разговор все-таки состоялся. — Думала, что сама напорюсь на какой-нибудь штырь. Но…» Долгая пауза, во время которой было слышно, как она подавляет слезы. А потом — рассказ о похоронах…

— Пришла я в кафедральный Владимирский собор, тот самый, известный, который Васнецов расписывал. Считается (в России), что это — та самая раскольничья церковь. Иными словами — нормальная церковь, не РПЦ. Там — патриарх Филарет. С его личного благословения они служили эту службу. В каком-то очень высоком сане отец Борис и с ним были еще человек восемь — молодые, но очень хорошо обученные. Несмотря на то что идет Великий пост, они все служили в белом. Потому что, как сказал отец Борис, он (Денис) праведник перед глазами Бога. Потому что идет Пасха. Убили его в четверг, похоронили в субботу, а на третий день его душа должна быть со мною рядом. Все, как в Писании… Они просто говорят не то, что им скажут, это — такой народ, сами принимают решения, их не особо заставишь делать что-то, если они так не считают. Когда еще был Майдан, это же они открыли храм, он работал постоянно, принимали всех раненых, и все три дня звонили в колокола, не останавливаясь, по всему Киеву, народ собирали, как в 1941 году. Хор стоял на двух ярусах. Народу набилось, журналистов — море… Они служили настолько не формально!.. Батюшка на моей голове читал Евангелие… Потом Дениса повезли на Звериницкое кладбище, где у них похоронены только монахи, святые и такого характера люди. Нашли место с лужайкой, на горе, там сухо всегда, нет этих вечных болотистых топей, что я очень не люблю.

— Маша, от чеканности твоего «репортажа» у меня мурашки по коже… А здесь уже готовят очередное ток-шоу на ТВ, в котором тебя будут «прощать» и «РАЗРЕШАТЬ вернуться»…

— Знаешь, когда все это произошло… (снова долгая пауза. — Авт.) Понятно, что мне сейчас дали госохрану, охраняют так, что даже не знаю, что меня сейчас может поразить, разве что внутренний недуг. Если бы его (Дениса) так охраняли, то это было бы прекрасно… В результате я поняла, что я от него никуда не поеду. Сегодня утром была на кладбище. Потом будут все эти дни — девятый, сороковой — как положено… Я знаю, что они пытаются меня заманить обратно. Но два момента: во-первых, я предам память Дениса, если это сделаю сейчас… Во-вторых, я думаю, что меня обманут… Заманят, отпиарят, как и что им нужно, потом поместят в забвение на некоторый период, а потом обвинят по какой-нибудь 159-й, часть 4-я за якобы «незаконное получение заработной платы мошенническим путем»… Дело не в том, что потребуют компенсации этой думской зарплаты (хотя после принятия нового закона в 2014 г. в Думе с десяток человек оставалось с двойным гражданством, а я-то как раз уведомила ФМС, о чем у меня даже есть соответствующие документы, которые я публиковала). А теперь меня попытаются посадить на 5 лет… И потом — я не то что не собираюсь возвращаться. В плане допустимых теорий — почему нет?! Но я не собираюсь отказываться ни от одного своего сказанного слова. И находясь в Москве, и уже здесь, в Киеве, я делала все сознательно и считаю, что правильно. В Москве делала, но не всегда выставляла напоказ, потому что не видела в этом необходимости…

— А здесь напирают на то, что именно оставаясь в Киеве, ты, дескать, подвергаешь себя еще большей опасности…

— Я вообще была готова прямо там рядом с ним лечь и, может, так было бы и логичнее… Я безумно его любила и люблю. И Бог меня оставил только для того, чтобы я воспитывала мальчика. А мальчик сейчас — сын героя. Понимаешь? Его по-другому никто здесь не называет. Там у нас его называть могут как угодно. А здесь он — герой.

— Реакция твоей мамы, наверное, тоже полоснула по сердцу, да?

— Это запредельно! Я сказала уже папе, что пусть она публично отказывается от своих слов, если хочет, чтобы я с ней разговаривала. А теперь она якобы этих слов не говорила, так ей посоветовали выкрутиться, но публично, мол, опровергать ничего не будет. А я уверена, что эти ее слова записаны на пленку…

— Как остальная твоя семья, двое детей, которые в Москве?

— Я с ними разговариваю каждый день. Они, конечно, меня поддерживают. Это единственные моменты, когда я перестаю рыдать. Смотрю на них, и меня это как-то держит… Ужасно так распорядилась судьба. Каждый раз я делала маленькую уступку в пользу Дениса — в разных вещах, в том числе и в моих карьерных вопросах. И вот сейчас, представь себе, этого лишиться… (долгая пауза, плач. — Авт.) Я сказала вчера папе, что, пожалуй, лучше мне было не родиться. В Библии есть такое место: и живые позавидуют мертвым…

— Подумал, что на фоне твоей истории абсурдным сюром теперь выглядят примеры прошлого — Солженицын, Аксенов, Нуриев, Барышников, да те же Шуфутинский, Успенская, модельер Васильев… Они свою чашу «всеобщего народного гнева, осуждения, предательства и изгнания», правда, испили. Одни умерли в изгнании, другие вернулись и воспряли. Но эта чаша бездонная, что ли? Одни и те же грабли?

— Сперва я думала все отменять. Мы сделали здесь прекрасную программу украинских песен с оркестром, о которой я уже говорила тебе в прошлом интервью. Но решили, что я уберу две веселые песни и спою эту программу на украинском языке в память Дениса на девятый день. Он был украинцем, умер украинцем и похоронен он в Киеве. Думаю, что у многих будет взрываться мозг, скорее всего, от того, что я это сделала. Но, думаю, я должна это сделать. Возможно, что я даже надену платье, в котором выходила замуж… А на какие грабли кто наступает, как распорядится история с ее вечно невыученными уроками, я не знаю…"