В Одессе каждый юноша — пока он не женился — хочет быть юнгой на океанском кораб-ле", — написал когда-то Бабель. Так вот, юный одессит Юра Стоянов, хотя и женился рано, однако о лайнерах и морских просторах отчего-то не мечтал. А мечтал он вырасти большим артистом. И хотя сегодня сам Юрий скромно отмечает, что удалось вырасти лишь до 183 сантиметров, но мы-то знаем: размер в данном случае не имеет значения.
Тут гораздо важнее талант, в наличии которого в какой-то момент он и сам стал сомневаться. Представьте: быть приглашенным в один из лучших театров страны — питерский БДТ — и вдруг после первой главной роли скатиться к «подай-принеси». И так долгих восемнадцать лет, пока в его жизни не появился «Городок». Тем не менее время, проведенное в стенах Большого драматического, он вспоминает с невероятной теплотой и любовью.
Это правда, что уже со второго класса вы знали, что будете артистом?
Юрий: «Нет, неправда, раньше! Значительно раньше. Я думаю, лет с пяти. У меня не было никакой альтернативы, я ничего не выбирал. Я не помню проблемы выбора. Я даже не рассматривал что-то еще. Не хотел быть ни космонавтом, ни летчиком, ни подводником, ни, что важно для Одессы, моряком дальнего плавания, то есть человеком, который хорошо бы одевался и одевал своих близких. А это в Одессе отдельная и очень серьезная тема. И в моей жизни она присутствовала. Помню период, когда мне было уж слишком небезразлично, во что я одет. Но это одесская история. Я потом от нее вылечился. Просто у меня появилась возможность хорошо одеваться. (Смеется.) Вот актером хотел быть. Я путал слова — „артист“, „режиссер“. Но все крутилось внутри этой истории».
Говорят, еще в школе вы пародировали политиков и учителей…
Юрий: «А кто их не пародировал? Это было время расцвета политического анекдота, надо не забывать. Их рассказывали все, потому что за это уже точно не расстреливали и не давали пятнадцать лет. Ну, если только сильно нахамишь, могли подпортить биографию, скажем так. Я никого не хочу обидеть, но я не считаю пародию большим искусством. Это особенности устройства связок, наблюдательность, умение фиксировать и воспроизводить. Набор определенных профессиональных качеств. Я мог бы заняться пародией серьезно, но мне это казалось всего лишь одним квадратиком в большом кубике. Я не хотел закрасить весь кубик в один цвет этого квадратика. Да и каких политиков я мог пародировать? Политик был у нас один. Плюс еще какое-то прошлое: Ленин, Сталин. Но этих персонажей мы знали по фильмам, значит, я пародировал не Ленина и Сталина, а артистов: пародия на пародию… Ну и еще пародировал близких людей, тех, которых видел, — директора школы, историка, химичку, ботаника, математика, физрука, трудовика и своих одноклассников. И я не считал, что этим выделяюсь. Мне просто нравилось такое баловство».
Наверное, вам от мамы, которая работала в той же школе заместителем директора по воспитательной работе, за такое «баловство» частенько попадало?
Юрий: «Мне — нет. А вот ей за меня — да! Хотя когда они с отцом начинали меня отчитывать, то скоро уже смеялись на пару. Потому что при отчитывании надо было сформулировать — за что. И в момент формулировки они начинали хохотать».
Сейчас ваша младшая дочь Катя тоже еще школьница. Однако вы как-то признались, что постоянно боитесь за нее. Почему?
Юрий: «Боюсь прежде всего агрессивности, которая растет вместе с инфляцией. Ее темпы и размеры, наверное, трудно выразить в цифрах, но мы сердцем все чувствуем. Каждый день на улице — негатив. А все те вызовы, которые бросает время? В наше время, например, с чем боролись? С вещизмом. Кричали: „Долой мещанство!“ А теперь надо бороться с тем, что реально угрожает жизни. На любом уровне. От бытового до очень высокого. Детства у детей нет. У них есть возраст. У них нет улицы, у них нет двора. Мы не можем предоставить их самим себе. Мы не даем им возможности быть без нас. Потому что мы боимся, нам неспокойно и тревожно. И это время заставляет нас лишать их детства. Хорошо я сформулировал?»
Ей сейчас десять, она тоже хочет стать актрисой?
Юрий: «Нет, она, к счастью, еще неопределившийся человек у нас в семье. Хотя многие симптомы тревожно сигналят мне о том, что гены, к сожалению, работают». (Улыбается.)
И вы не против?
Юрий: «Конечно, против. Но мешать не стану».
Почему сразу мешать? Вы могли бы помочь!
Юрий: «Не хочу. Она точно такая же, как и я. Ей бесполезно помогать, как и мне. Ей поможет только время. Меня беспокоит у нее соединение невероятной скромности, некоторой замкнутости, настороженности, чувствительности, восприимчивости ко всему, обидчивости с умением в одну секунду рассмешить людей. Так точно показать их или метко сформулировать. Вот это соседствует. И то же самое было во мне».
Катя — поздний ребенок. Согласны с мнением, что поздние дети — самые любимые?
Юрий: «Да, все правильно, но это наша беда, что так происходит. Потому что безответственность, инфантильность в молодости не позволяют тебе осознать степень твоей ответственности и понять, что такое ребенок. А перспектива ухода и понимание того, что он неизбежен, твою ответственность невероятно повышают по отношению к человеку, который еще очень маленький. И тебе, стало быть, надо прожить подольше. Но когда тебе намекают на средний возраст в стране, возникают угнетающие мысли. (Смеется.) Надо обязательно написать, что смеется, а то подумают, что совсем старый».
Вы как-то изменились с появлением Екатерины?
Юрий: «Я? Мне кажется, я совсем не изменился в жизни. Мне вообще всегда очень странно, когда говорят, что я изменился. Как? Похудел, поседел, поправился, в каком смысле? Вот профессионально я сильно изменился. А по-человечески… У меня всю жизнь идет — более или менее успешно — борьба со своим характером. Наверное, я научился его лучше скрывать. Так что я нисколько не изменился, я тот же, каким был в семнадцать лет. Поэтому я так чертовски хорошо выгляжу в свои пятьдесят шесть».
У вас в кино очень много ролей, а в театре большая только одна — в БДТ роль Моцарта в «Амадеусе»…
Юрий: «Если быть честным, то главных было две с половиной». (Смеется.)
Но вы ведь прослужили в БДТ целых восемнадцать лет! Если не было ролей, почему так долго ждали, почему не искали другое место?
Юрий: «Как сказал Черчилль, русские долго запрягают, но быстро скачут. Дело в том, что они не учатся быстро скакать, они поправляют уздечку, настраивают стремя, седло, проверяют подковы, а потом как дадут! Хотя можно было просто галопом. Так и у меня: я очень эмоциональный, я долго ждал, но решение принял моментально. Помог Илья Олейников, без него ничего бы не получилось. Мне нужен был старший товарищ, с которым не страшно работать после ухода. Хотя можно было уйти из театра на год раньше, на три. Я же ушел в 95-м, когда передаче „Городок“ исполнилось три года. К тому времени я уже был узнаваемым человеком. Как сейчас принято говорить, медийной персоной. К моменту моего ухода из театра уже не было Георгия Саныча Товстоногова. А передача становилась самой популярной на ТВ. У нее были очень высокие рейтинги. По нынешнему времени в театре ценят, когда внутри труппы есть привлекающие зрителя персоны. Но на мне это не сказалось никак абсолютно. Может быть, только отрицательно. А мне не хотелось быть как в анекдоте, когда молодой артист вбегает в гримерку за пять минут до начала спектакля, потому что у него был сериал, потом репетиция в антрепризе, затем какая-то халтура. Хватает коробочку с гримом и начинает гримироваться. До выхода на сцену остается уже минута. Его что-то смущает, он все время принюхивается к пальцу, которым наносит грим. И сам себя спрашивает: „Дерьмо, что ли? По-моему, дерьмо! Ну точно, дерьмо! Но некогда, некогда!“ И бежит на сцену».
Но зачем нужно было ждать так долго? Чем вас так держал этот театр?
Юрий: «О, это был удивительный театр, он делился на две части — руководство и собственно труппу. Так вот, труппа была совершенно уникальная, удивительная человеческая атмосфера за кулисами. Меня очень любили в театре. Так же как и я любил тех людей, те отношения, которые существовали. И они не были такими классическими, когда говорят: старики брали шефство над молодыми, а молодые помогали старикам! Не было всей этой сентиментальной фигни. Я всегда говорил, что природа этого закулисного равенства не зависела от статуса каждого артиста, мы все были равны перед Товстоноговым. Потому что его все боялись одинаково. И зависели от него одинаково, без оглядки на звания, количество ролей и все остальное. Это очень объединяло людей, было много юмора — такой очень веселый закулисный театр. Я бы ничего не смог рассказать желтого, тайного. Вот от этого тяжело было уйти. А от того, что происходило в руководстве театра, надо было не уходить, а уносить ноги. Но сделать это было непросто. Ну, мне нужен был повод».
И повод нашелся?
Юрий: «Знаете, когда человек нервно оглядывается: „А! Дайте повод, нахамите мне, пожалуйста! Если вам не трудно!“ Я такой повод нашел очень легко. При распределении ролей прочитал касаемо своей роли ремарку: „Входит Обноскин с гитарой“. Спасибо, до свидания. Все. И ушел».
Помните, когда непосредственно родился «Городок»?
Юрий: «Да, только справедливости ради надо сказать, что это решение приняли не мы с Ильей. Мы с ним решили, что нужно делать что-нибудь другое, кроме нашей рубрики в программе „Адамово яблоко“. Мы выросли из того формата (хотя слова „формат“ тогда не существовало). Это было очевидно и нам, и двум продюсерам — Саше Жукову и Вячеславу Макарову. Они-то и предложили нам попробовать сделать что-то самостоятельное. Прекрасно помню, мы поехали под Питер в потрепанный санаторий одной творческой организации. Мы парились в полуразрушенной бане и обсуждали варианты названия. Илья был аргументированно против слова „Городок“. Он считал, что это не шлягерное и не обращающее на себя внимание слово. А мы с Сашей были „за“, потому что нам казалось, что в этой его необязательности скрыты очень большие возможности, что такой
городок может быть населен кем угодно. В общем, эту передачу можно будет толк-нуть в любую сторону. Простое слово, но очень емкое».
А как появились ваши женские роли?
Юрий: «Они появились так же, как появились вообще в театре. Раньше существовала общепринятая традиция, что женщин играют мужчины. У нас было очевидно, что мы работаем вдвоем, то есть состав не расширяется. А если представить, что в программе вообще нет женщин, мы бы лишили себя очень многих сюжетных линий. Тем более что мы начали программу с некоторого паразитирования — снимали анекдоты. Правда, это длилось недолго. А что за анекдот, где нет темы „он и она“? Вот и вся история. У меня не было никакого опыта игры женщин. Илья категорически отказался срезать усы. Сказал: „Запомни, я усы не сбрею никогда!“ И это стало моей ношей. Обузой моей. (Смеется.) Изначально я был против. Некоторые рвутся сыграть женщину, потому что в этом кривлянье — очевидное лицедейство, это довольно легкий хлеб. Ах, смотрите, как я разнообразен, как я многопланов, как легко я перевоплощаюсь! Ну и фору получаешь от зрителя, который тут же восклицает: „Ух ты! Ох ты! Смотри, бабу он играет! Ой как здорово! Ой как смешно!“ А переодеваться и перевоплощаться — все-таки разные вещи. Я к этому всегда относился очень скептически и настороженно. Я делал свою работу. Подход был к роли: что это за человек, какая она? А не просто переодевался. Есть люди, которым в силу некоторых проблем, которые у них есть, нравится проделывать это перед зеркалом. Мне, мягко говоря, подобное не нравилось никогда. Но ведь речь идет о роли, о профессиональном применении. Вот и играл я женщин, хотя всегда хотел снизить их количество. Всегда боролся за это. Я боялся, что здесь могут появиться штампы. Такие наработочки всякие, привычные приспособления. Но я знаю, людям нравилось. Хотя для меня, я вам скажу, это не было тяжким куском в моей работе, абсолютно. Когда я играл женщину, мне надо было обязательно найти у нее какую-то беду. Каким-то женщинам не повезло, у них моя комплекция, скажем, что-то у них в жизни не сложилось, не получилось, такая женщина смотрит на свою фотографию, где ей семнадцать лет, и плачет. А поскольку они все несчастны по-разному, они и смешны по-разному».
Не считали, сколько сыграли женских ролей?
Юрий: «Вообще это можно посчитать при вас. 280, 100, те× 300. (Пишет на листочке.) Ну, тысячи три с небольшим». (Смеется.)
Быстро у вас получилось.
Юрий: «Количество передач умножил на количество персонажей, которые были в каждой, разделил пополам».
Это правда, что вам не нравится ни одна женская роль, сыгранная мужчиной?
Юрий: «Нет, неправда. Мне не нравятся, как правило, эстрадные проявления. А как потрясающе сыграл Дастин Хоффман! В свое время совершенно замечательно это сделал Олег Табаков! Так лихо и так по-мужски, по-актерски здорово. Вот в этом есть отношение, это очень наблюдательно, с большим юмором и теплом. Я не хочу себя считать фигурой, равной этим артистам, но методологически мы пошли одним путем. И профессионально, и по-человечески. Это тот путь, который исповедую я. Правда, мне пришлось сыграть больше, чем им всем, вместе взятым, но на очень маленьких дистанциях. Они сыграли в большом формате, в полном метре.
Я всегда говорил, что для меня самый большой комплимент, когда зрители не хотели на моем месте представить актрису. Или когда очень хорошие актрисы, которых я люблю, говорили, что я им очень понравился. Что они видели во мне как бы потенциальную партнершу. Вот это симпатично. Я вот, поверьте, так мало придаю этому значения — этому пласту. Есть роли, которые я сыграл, среди них есть и женщины, не более того. А среди них есть и очень хорошо сыгранные. Вот так!»
Правду говорят, что вы много курите, но категорически не пьете?
Юрий: «Не так много, но я курящий человек. А по поводу выпивки — это неправда, журналистские преувеличения. Я никогда не утверждал, что являюсь воинственным трезвенником. Нет, я из другой секции — нормальных. С удовольствием выпью рюмку на дне рождения, опущу ключ от автомобиля и обмою покупку, если у меня будет новая машина. В общем, как все люди. Другое дело, что пить и в каком количестве. Лично я не пью вина. В этом смысле я несовременный человек. Я не давлюсь кислятиной, при этом делая вид крутого сомелье, разбирающегося, с какого склона и в каком году собран виноград. Я не „выпускаю из бокала ангела“, я закусываю огурчиком. Есть те, кто любит вино, но у меня от него изжога и подскакивает кислотность. Кроме того, я вырос в болгарской семье, в которой этого винища всегда было хоть залейся. Правда, никаких запретов не существовало, и никто из нас его не пил. Может, вино было не очень хорошее? (Смеется.) В общем, не винный я человек, а значит — невинный. (Улыбается.) Я могу выпить сто граммов водки, в пределах ста пятидесяти граммов виски (а это не так мало). Еще я очень люблю кампари с апельсиновым соком. Это единственный не сильно алкогольный напиток, который мне нравится. Я категорически не пью пива, не люблю мешать, не воспринимаю никаких шипучих напитков. И я не употребляю коньяк. Мне не нравится его действие. Мне кажется, что даже в небольших количествах это удар по затылку. Обушком! Так обушком французским — хряк! Только тяжесть в голове и цитаты из советских фильмов: „Выпейте рюмочку коньячка, если у вас повысилось давление!“ Если у вас повысилось давление и вы хотите сдохнуть, то тогда выпейте рюмочку коньячка! В противном случае, если у вас повысилось давление, нужно положить таблетку капотена под язык».
Чувствуется по вашему тону, что какие-то нужные слова в речи были пропущены. Любите говорить матом?
Юрий: «Сегодня вы были лишены этого счастья, ибо не возникла еще та степень доверия, которая позволила бы нам так общаться. (Смеется.) Ну раз зашел разговор, то я скажу так: не всегда замечаю, если проскакивает матерное слово. К тому же иногда я считаю это эмоциональным выплеском. Вот художник рисует экспресс-портрет углем. Что он делает, прежде чем отдать его клиенту, прежде чем скрутить рисунок в рулон?»
Закрепляет лаком.
Юрий: «Лачком! За-кре-пить! Вот мат — это такой закрепитель красивого наброска! Иногда без него никак. Помню, однажды один дебил во Франции, таксист, не мог довезти нас от гостиницы до Диснейленда. Судя по рассказу моей жены, скандал я устроил жуткий. Оказывается, я показывал ему, где находится железная дорога, что такое метро, Диснейленд, используя ну
не самые скудные мои возможности в смысле показа, даже на ограниченной пространством такси территории. Сзади жена и дети помирали со смеху. Вот там я по ненормативности поставил рекорд! Хотя — вот парадокс! — в отношении к мату проскакивают мои диктаторские черты. Потому что сам я очень не люблю, когда при мне матерятся, особенно женщины. Это для меня все, перекрыто. Так же как женщина с легким выхлопом водочки, шампусика: когда мадам тяпнула — и появляется легкая развязность и плавающая речь. Все, я не могу общаться, для меня это конец. Я не выношу, когда от людей разит табаком, хотя знаю, что от меня несет так, что в радиусе двух метров не подойдешь. То есть редкая я, конечно, сволочь. Я другим не позволяю того, что позволяю себе. Ибо красивая теория, которую я придумал, — дескать, и курю красиво, и пью мало, и ругаюсь изысканно — не выдерживает никакой
критики».
Наше интервью несколько раз переносилось из-за вашего плотного съемочного графика. Над чем работали?
Юрий: «Это непрерывный процесс. Какие-то съемки закончились, какие-то начались. Непросто далась одна из последних ролей, где я играю очень известного артиста в последние два дня его жизни. Узнав, что у него серьезные проблемы с сердцем и нужна операция, исход которой неизвестен, он решает прожечь эти несколько дней по полной программе. Очень экстремальная и тяжелая роль. Играть сердечные приступы нелегко. Я лежу в палате, снимается кусочек, где моему герою не очень хорошо, а рядом в качестве консультантов находятся врачи. Они меряют давление, а оно у меня такое же, какое должно быть у моего персонажа! Очень плохо физически чувствовал себя после съемок, хотя не позволял себе это показывать на людях. Просто есть роли, которые надо играть. Надо быть небритым, немытым, нечесаным, находясь в той ситуации, в которую ты сам себя привел в результате того, как ты прожил эту жизнь. Это интересно».
Что еще для вас интересно, когда вы выбираете, соглашаться или нет на ту или иную работу? Какой режиссер будет работать над картиной? Какая будет съемочная группа? Как вас попросили? Что пообещали?
Юрий: «Вот все это, безусловно, и интересно! Мне не все равно, где и как я зарабатываю деньги. Обязательное условие — отсутствие кастинга. И не потому, что я считаю, мол, кастинги мне по статусу уже не положены. Наверное, режиссеру необходимо увидеть тебя в образе (хотя хороший режиссер должен видеть и так). Так вот, у меня это связано с тем, что я плохо пробуюсь. (Улыбается.) Это идет еще из молодости. Всплывают всякие неприятные вещи даже при любой степени профессионализма — технического, наработанного годами. Сама ситуация пробы откидывает тебя в ту твою юность, когда у тебя не получалось. И рефлексы срабатывают. А мне не хочется это повторять. Потому что мой путь был очень тяжелым. В молодость, конечно, вернуться я не прочь, но не ради этого. (Смеется.) Да и соревновательность в искусстве неинтересна. Доказывать я никогда не умел и не любил. А пробы — это в любом случае состязательность, значит, есть кто-то еще и надо быть лучше. Непонятно, правда, в чем. Это то, что связано с пробами. Как тебя попросят — тоже важно, это естественное желание артиста — сниматься там, где его любят как творческую личность. Такие отношения — самые продуктивные. Но по ходу съемок, внутри процесса мне не надо об этом говорить. Потому что для меня похвала разрушительна. Мне необходимо что-то преодолевать, мне нужны замечания, толковые особенно. А вот эти крики „браво!“, как на съемках клипов, когда челядь начинает аплодировать барину абсолютно незаслуженно, — мне это не нужно. Но на начальном этапе я должен знать, что меня пригласили, потому что любят».
А если прибегают к лести?
Юрий: «Конечно, обвести меня очень легко, провести и купить даже на плохой материал. Не комплиментами! Не дифирамбами. А вот так, например: „Как я мечтал всю жизнь, чтобы вы у меня снялись!“ И я поплыл, как глазированный сырок на солнце! И очень важно, кто твои партнеры. Потому что есть такие разрушители, вампиры, наслаждающиеся своей негативной деятельностью, которые на пепле чужих неудач строят в кадре свой успех. Могут извести всю группу, довести до невменяемого состояния режиссера, все время говорить другим актерам о том, в каком дерьме они снимаются. И все это делать для того, чтобы подготовить свое сольное существование на сцене или на площадке. Такие персонажи, к сожалению, есть и среди больших артистов. А ведь это твой кусок жизни, который никогда не повторится. И ты его должен провести среди людей, с которыми, пусть даже это будет не выдающееся кино, тебе было бы хорошо, комфортно, интересно и весело. А что касается партнеров, то самое большое противопоказание для меня — если человек алкаш. Я часто страдал от таких людей. Но, как ни странно, в России это прощается. Другое не простят, а в таких случаях у нас говорят: „Ну что поделаешь? Зато он такой милый!“ Я видел неоднократно, как из-за этих „милых“ людей рушились графики, срывались съемки. Так что требований у меня немного, и они все, как мне кажется, по делу».