К огорчению поклонников, на экране Андрей Назимов появляется не так часто. Причина тому — его любовь к родному театру. И, как в случае с любовью не только творческой, она сопровождается борьбой, страстями и болью.

— Андрей, «Студия театрального искусства», где вы предложили встретиться, это уникальное место, здесь располагался театр, созданный Константином Станиславским. Удалось ли вам почувствовать особую энергетику, когда вы попали сюда впервые?

— Да, место уникальное. Особняк, в котором родился Константин Сергеевич, располагался тут же, через дорогу. А по соседству жили Морозовы. Эти две семьи содержали около двух тысяч человек: не считая того, что они давали всем работу, был бесплатный садик, школа, библиотека, люди могли ходить в театр на спектакли. Он был открыт на территории фабрики в 1904 году. Для меня это вообще исток, сердце русского театра, а Станиславский — огромная величина, безусловная. Но осознал я это несколько позднее, по мере взросления и погружения в профессию. Сначала у меня просто радовался глаз, а потом уже пришло понимание места, где я нахожусь.

— Вы в СТИ с 2008 года, за это время он стал домом?

— Безусловно. Сергей Васильевич Женовач и Петр Наумович Фоменко делали все возможное, чтобы внушить нам, вчерашним студентам, что театр и труппа — это семья. Но время вносит свои коррективы, и, как мне кажется, сейчас для молодых артистов эта идея утратила значение. Есть и материальная сторона: служить в театре — дорогое удовольствие. А если репертуарного актера утверждают в какой-либо кинопроект, он должен спросить разрешения у художественного руководителя. На съемки могут и не отпустить, если они совпадают с репетициями. Я люблю кино, при этом обожаю театр — и это всегда борьба, что очень расстраивает. Приходится постоянно балансировать. Снимаюсь я в основном летом, когда есть свободное время. И так мало интересного в кино предлагают, хорошие проекты терять жаль.

— У вас были яркие появления на экране: «Воскресенский», «Триггер−2», «Актрисы». Но сделать решительный шаг вы пока не готовы?

— Я снял свой дебютный фильм «Играй со мной» — про актера, который окончил театральный вуз и оказался никому не нужен. Это очень похоже на меня и тысячи других выпускников. Главное — заниматься любимым делом, а если пути расходятся, значит, так тому и быть, надо развиваться дальше. Порой наши разговоры с худруком насчет графиков получаются довольно нервными. Хорошо, что появились составы, у меня это произошло всего год назад, впервые за все время с 2008 года. Я считаю, подстраховываться необходимо. Ведь если что-то случится, заболеет артист, спектакль приходится отменять. И пандемия наглядно это продемонстрировала. Как раз пандемия подарила многим людям свободу — оказалось, что можно работать удаленно, из любой точки планеты, не ходить в офис.

— А насколько вам важно ощущение свободы?

— Сейчас, с каждым днем, все больше и больше. Я Стрелец, и мне путешествия просто необходимы. Для меня это мощная подпитка, как глоток воздуха. Я человек коммуникабельный, люблю знакомиться с новыми людьми, и кино дает такую возможность. В театре, к сожалению, гастроли не так часто происходят. А в настоящее время, в связи с политической ситуацией, особенно. Раньше мы, например, ездили в Америку со спектаклем «Мальчики», я там познакомился с Михаилом Барышниковым. Мы играли в одном театре — он свой спектакль, а параллельно мы свой.

— Надо же, какая встреча! Это же человек-легенда.

— Да, но, когда мы общались, не было ощущения, что он легенда, я воспринимал его как некоего сенсея, наставника. Сила в самой личности, не в заслугах. Мы с ребятами из труппы виделись с ним каждый день на протяжении двух недель. Он прекрасно говорит по-русски, хоть и много лет живет в Америке, мыслит как русский человек. Он много рассказывал о себе, театре, мы ходили в русский ресторан. Одному нашему актеру он подарил куртку Иосифа Бродского, с которым дружил. Вот такое яркое воспоминание. Вообще, я за то, чтобы расширять кругозор, познавать разные культуры. В Китае мне очень понравилось. Это как другая Вселенная, со своими порядками, традициями, менталитетом. Я ощущал себя там голливудской звездой. (Смеется.) Местные жители восхищаются нашей славянской внешностью, высоким ростом, за мной ходили по пятам, фотографировались. Это было и удивительно, и порой неловко. Помню, купался в море, а на берегу собралась толпа, человек сорок, будто я белый дельфин. (Смеется.)

— Продолжая тему свободы — у вас в детстве было авторитарное воспитание?

— Папа-военный пытался внедрить армейские привычки. Большая часть моего детства прошла рядом с казармой, при этом мне давали максимальную свободу. Лет с пяти-шести я мог делать все что угодно: мы с пацанами ходили в лес за грибами, рыбу ловили, иногда даже патроны взрывали. Когда я хулиганил, отец говорил, что солдаты не имеют права так поступать. (Улыбается.) Я благодарен родителям, что у меня не было строгой закалки, но в то же время я из династии военных, поэтому где-то на генном уровне это все равно присутствует. А папа тоже человек творческий, у него своя музыкальная группа «Наша», писать песни он начал еще до службы в Афганистане.

— И он уважительно отнесся к вашему выбору профессии, потому что в какой-то степени это тоже ему близко?

— Да, все началось с музыки, в этом исток. Бабушка по папиной линии пела в ансамбле, папа исполнял и солдатские песни, и шансон. Я слушал его кассеты, бывал с ним на студии звукозаписи. Записывал на диктофон и свой голос, пытался играть на гитаре и фортепиано, не зная нот. Но в большей степени на мой творческий выбор повлиял дядя, Гоша Куценко. Я знал, что он актер, но не осознавал, что такой топовый, пока не посмотрел его фильмы. Через экран я смог его разглядеть. Первый год я пытался поступать во МХАТ, дошел до конкурса. Когда зачитывали списки, я не мог до конца поверить, что пролетел. Ушел во дворик театра, чуть не плакал. Но потом вспомнил, что моя знакомая говорила о театральном училище имени Львова в Твери. Оказалось, набор еще не окончен, я поехал туда, и меня с радостью приняли. За первый семестр мы поставили спектакль «Будь здоров, школяр!» по повести Булата Окуджавы, у меня была главная роль. Мастера Ирина Васильевна Андриянова и Константин Глебович Юченков заложили фундамент моего профессионального образования. Но я все равно хотел учиться в Москве. Мне не особо было важно, в какой именно театральный вуз я попаду. Я даже не знал, кто такой Сергей Женовач.

— А дядя на первых порах не давал советов, не оказывал помощи и протекции?

— Нет, он не лоббирует родственников. Даже свою дочь Полину поддерживает только словом. Это такая профессия — если ты не талантлив, нечего здесь делать. По крайней мере, так было в то время. Сейчас я смотрю фильмы и ужасаюсь, кого порой берут на главные роли. Какой-то культ раскрученного, модного человека. Был случай, когда режиссер пригласил меня в проект, а продюсер не утвердил из-за того, что на тот момент у меня было не так много подписчиков в соцсетях. Это же абсурд. Подписчиков можно накрутить и миллион, но кто эти люди и пойдут ли они смотреть кино со мной?

— Вы попробовали себя в качестве режиссера. Какие остались воспоминания от той работы?

— Мы горели идеей. Многие ребята работали вообще за «школьную зарплату». Мне хотелось, чтобы было интересно, сложилась компания людей, которые кайфовали от себя и творчески «выпендривались». Но происходили и ссоры, какие-то капризы, трения между творческой группой и администрацией. И мне приходилось все это разруливать.

фото: Ольга Ефремова

— То есть вам не очень понравилось быть режиссером?

— Мне понравилось, это здорово. Там же были задействованы мои друзья. У меня даже не было кастинга, я писал роли, уже зная, кто их будет играть. Но было сложно, потому что это первый опыт большого кино, я до этого даже короткометражек не снимал. Мы сделали фильм за короткое время, с небольшим бюджетом. Это больше авторская, некоммерческая история. Мне интересно такими проектами заниматься. Сейчас тоже есть любопытная идея — жанр социальной комедии. Я хочу соединить стилистику, время и предложить зрителю тему для размышления о том, что мы потеряли, — а это собственное достоинство, ценность. Не все можно купить за деньги — такой посыл. Стало сложно творить: не только цензура, но и самоцензура включается. Мне кажется, у людей интеллигентных своя правда мировоззрения. Творческое высказывание дойдет до того, кто сможет его понять. А молодое поколение — оно вообще ничего не боится. Эти люди очень свободные внутренне. И они добрые, на мой взгляд. Я еще являюсь художественным руководителем детско-юношеской международной филармонии и, наблюдая этих ребят, понимаю, что они умеют дружить, в них нет агрессии. Главное — их не испортить.

— Андрей, вы помните себя в возрасте своего сына? Он сильно от вас отличается?

— Дане одиннадцать сейчас, я был абсолютно другим. Даже не знаю, как я жив остался. Это двухтысячные годы, алкоголь, наркотики. Бывает, идешь весной, снег тает, а на земле — шприцы с кровью. Ты мог вечером поздороваться с соседом, а наутро сестра будит тебя и говорит, что дядя Юра лежит мертвый на детской площадке. Жизнь не ценилась, и подростки могли убивать во дворе человека впятером — просто из интереса. Девчонок-одноклассниц находили под лестницей изнасилованными. Я видел много ужасного, много боли, нелепых смертей. Самое печальное, что постепенно к этому привыкаешь. Меня спасло творчество. Понятно, что где-то глубоко внутри все это осталось, и я использую этот нерв для игры.

— А гибель сестры — это же трагедия…

— Это ад, самое кошмарное, что было в моей жизни. Мы были очень близки. Как раз настал тот возраст, когда мы начали друг друга понимать, говорить по-взрослому, мне было шестнадцать, а Ане двадцать три. И она погибла. Много было и других аварий, умирали друзья — глупо, по пьяни. Это лихачество, когда пьяными садились за руль, много жизней погубило. Но у меня есть племянница Алина, ей было семь месяцев, когда Аня погибла. Теперь я для нее как старший брат. Она учится в училище культуры, тоже мечтает об актерской профессии.

— У вас есть желание от чего-то в жизни оградить Даню?

— А эти дети уже огорожены. Раньше, помните, все соседи друг друга знали, ходили в гости, ключ от квартиры можно было у них оставить. А сейчас дистанция, недоверие. Даня не гуляет один, постоянно под контролем. Но при этом появилось много возможностей для развития детей, разных секций. Сын занимается баскетболом, уезжает с командой на соревнования, у них есть коллектив. Я тоже в свое время интересовался баскетболом. Может, если б Гоша Куценко был спортсменом, а не актером, я бы пошел по его стопам. (Смеется.)

— А свое поведение вы как-то контролируете, осознавая, что для ребенка вы пример?

— Он видит меня таким, какой я есть. И мне кажется, берет от меня лучшее. На мой взгляд, я хороший отец. В первую очередь, для Дани я друг. Он меня не стесняется и может задать любой вопрос. Мы часто играем на площадке в футбол, какое-то время я ему поддавался, но когда он стал играть более-менее профессионально, сказал, что теперь тоже буду делать это в полную силу. Может, это больше похоже на братскую любовь. Отцовским авторитетом я давлю только в самых крайних случаях.

— То, что вы с Марией оба актеры, влияет на образ жизни семьи?

— Мы уже не вместе, расстались четыре года назад. Я скажу так: люди могут быть и одной профессии, и разных, но главное — это их взаимоотношения, как они друг друга чувствуют и понимают. К сожалению, во многих актерских парах есть конкуренция. Ужасно, когда супруги начинают конкурировать вместо того, чтобы быть друг для друга поддержкой. Так действительно во многих актерских парах происходит. Я не поставлю все на кон ради профессии. Даже если в моей жизни не будет актерства, я найду чем заняться. Мне интересна музыка, создание одежды, мои коммерческие проекты. Самое главное — это семья.

— А любовь? Можете сейчас влюбиться, уже в таком, осознанном возрасте?

— Конечно, любви все возрасты покорны. (Улыбается.) Я люблю, и это счастье.

— И сейчас?

— Да, и сейчас, но надо над собой работать и учитывать прошлые ошибки. Самое главное, кто люди друг для друга. Мало искренности в отношениях, возникает какая-то потребительская тема: я с этим человеком не потому, что испытываю к нему чувства, а потому что надо в Москве быть, в профессию войти, на тусовки ходить. Мне как-то задали вопрос, знаю ли я счастливые пары среди своих друзей. Я долго думал и никого не мог вспомнить. У всех какие-то трения, ссоры, борьба, боль. Может, любовь — это и есть боль?

фото: Ольга Ефремова

— Вы когда-либо видели идеальный пример отношений?

— Хотел сказать, что да, но я не так долго за этим наблюдал.

— А семья родителей?

— Они до сих пор вместе, им за шестьдесят, а познакомились, когда маме было пятнадцать, а папе семнадцать. Они прошли вместе долгий путь — счастливый, иногда сложный. И чем старше становятся, тем больше друг в друга прорастают, и я вижу, как они друг друга любят и берегут. Многие мои сверстники росли в неполных семьях, и жаль, что у них нет положительного примера. Но, я считаю, если отношения приносят боль, лучше расстаться, жить в одиночестве, точнее, единочестве, ощущая собственную целостность. Так спокойнее. Когда ты неспокоен, ты не живешь и не можешь творить. Почему великие режиссеры говорят: когда вы что-то создаете, не ссорьтесь с любимыми, потому что мощнейший отток энергии идет туда.

— А вы после расставания почувствовали, что вам стало легче, в том числе и творить?

— Когда уроки пройдены и выводы сделаны, становится проще. Творчество — для меня сейчас как глоток свежего воздуха, как медитация. Я старался себя как скульптор вылепить, изучая слабые и сильные стороны. И понял, что надо доверять внутреннему чутью. Я что-то упустил, потому что слишком внимательно слушал чужие советы и моей творческой жизнью управляли другие люди. То же касалось и личных отношений, и дружбы, и бизнеса. Прислушиваться можно, но делать выбор нужно самому. Сейчас я вернулся к своему юношескому увлечению — музыке. В двенадцать лет я сочинил первую песню, это был рэп. Во время учебы в ГИТИСе писал много стихотворений, подбирал к ним мелодию, в перерывах между репетициями пытался их напеть.Был опыт работы с музыкальной группой Дмитрия Миллера, наша совместная песня звучит в фильме «Масакра», он выходил в Белоруссии. А сейчас я наконец-то нашел единомышленников, понимаю, с какой музыкой должны соединиться мои стихи, и, несмотря на то что им уже больше десяти-двенадцати лет, они не устарели и нашли свою музыкальную форму. Сейчас мы выпустили сингл, он называется «Накрыла». Это для меня новый опыт, поэтому все не так быстро, как хотелось бы, но надеюсь, что в ближайшее время запишем и альбом.

— Говоря о своих увлечениях, вы упомянули и про коллекцию одежды. Откуда у вас интерес к моде?

— Папа был модником, мама могла из юбки сшить брюки, а из них сделать шорты. (Смеется.) Мои дедушка с бабушкой служили в Германии, оттуда присылали хорошие, качественные вещи. Гоша тоже периодически делал подарки, подкидывал классные, очень крутые шмотки. Одежда может быть произведением искусства. Когда я был на экскурсии в Доме-музее Чехова в Ялте, обратил внимание на его невероятное, прекрасное кожаное пальто. Столько лет прошло, а оно до сих пор актуально. Хотелось бы, чтобы лет через двадцать кто-то, найдя майку из моей коллекции в секонд-хенде, сказал: вау! Я одеваюсь по настроению. Могу по пять раз в день переодеться, а могу в одной и той же одежде ходить по два-три дня. И коллеги спрашивают: «Ты что, дома не ночевал?» Оказывается, они отслеживают, что я ношу. (Смеется.)

— Вы для них икона стиля?

— Ну, может быть. Я слежу за тенденциями, что-то на себя примеряю. Но основа моего гардероба — вещи базовые, которые спокойно можно надеть через пять, семь лет. Для меня очень важно качество, чтобы одежда была тактильно приятной. Появляются вещи проходные, от которых я избавляюсь, а есть, наоборот, те, с которыми связаны какие-то воспоминания. Но они тоже могут уйти в утиль. Например, если в этой рубашке вечер не сложился. А вот смокинг, в котором я был на премьере фильма «Напарник», — это для меня как свадебное платье невесты. (Смеется.)

— Есть у вас вещи-талисманы?

— Да, цепочка, подаренная бабушкой, и серебряное кольцо, которое я нашел случайно на улице лет десять назад. Я мог потерять его уже сто раз, но оно прижилось и стало частью меня. Оно восхищает всех, я даже подумал сделать дубликат из золота, но, боюсь, он не будет обладать такой силой. (Улыбается.)