Николай Лебедев: «Я долго выходил из пике: потеря близких, работы, смысла»
Один из самых ярких режиссеров нашего времени — о знаках судьбы, дружбе с Варлей и семье, которой уже 32 года
Николай Лебедев понял, что хочет снимать кино, еще в детстве и уже тогда держал в руках настоящую камеру и сам писал сценарии. Характер и вера в свою звезду позволили ему без профильного образования стать одним из самых ярких режиссеров нашего времени. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера».
— Николай, у вас одиннадцать фильмов за двадцать пять лет. Это не так мало, но тем не менее были большие паузы. Вы себя комфортно чувствовали, когда не понимали, что будете или хотите снимать?
— Не комфортно, конечно. Поиск материала — всегда запутанный и мучительный процесс. Это как любовь: приходит или не приходит. «Ищу правду, которую не знаю, но которую очень хочу найти», — как сказал герой Феллини, персонаж картины «8 с половиной». И когда все-таки находишь основу для нового фильма, понимаешь, что на то есть глубинные причины. Хотя выбор не всегда объясним логически, потому что любовь — это все-таки чувство, а не умозаключение. (Улыбается.)
— Все ждут выхода «Нюрнберга». Но перед этим вы серьезно занимались «Мастером и Маргаритой». Переживали, что так и не сняли этот фильм?
— Странно было бы, проживая серьезные изменения в судьбе, не переживать. Я практически сделал эту картину, осталось только снять, для себя я ее уже полностью сложил. (Улыбается.) Это был сложный, интересный опыт. И возник «Нюрнберг», совершенно непохожий на «Мастера» ни сюжетно, ни стилистически, ни жанрово, — и при этом, как ни странно, близкий ему — и там и там рассказывается, как человек пытается выбраться из очень сложного положения и ищет в себе силы на пути к светлому и доброму.
— Вы как-то сказали в интервью, что надо слышать судьбу. Вы это умеете?
— Судьба нам подбрасывает столь неожиданные вещи, что объяснить их просто случайностью невозможно. На «Нюрнберге» первый съемочный день в Чехии должен был состояться в марте 2020 года, и за два дня до этого объявляют пандемию. Все в панике, но почему-то я был спокоен, решил: будь что будет. И мы вернулись к этому материалу ровно через год, а благодаря возникшему времени удалось кое-что доделать в сценарии. Съемки хотелось начать со сцены, где лежал бы снег. Но я заболел ковидом, и немного сдвинулись даты. А снег начал таять раньше обычного, хотя еще в феврале были сугробы. Я сказал себе: «Ничего не поделаешь». Понимал, что снега уже точно не будет, и решил начать с очень важного и сложного объекта. А в апреле мы вышли на площадку с теми сценами, отрепетировали их, чтоб завтра снимать, и ночью неожиданно выпал снег и лежал полдня. Такого в это время года в Чехии просто не бывает. На этой картине было много ситуаций, когда мы буквально шли по краю из-за ковида, а потом пазл складывался. Мы порой не знаем сами, что хорошо, а что плохо и как это аукнется. Иногда мы чересчур пытаемся контролировать жизнь, а это неправильно. Как говорил один мой учитель: сделай все, что в твоих силах, и отпусти ситуацию.
— Вы как-то сказали, что детство у вас было хорошим и достаточно благополучным, но вы не чувствовали себя счастливым, на что мама даже обижалась. Откуда такое ощущение?
— Не знаю. Я так воспринимал мир, и мне он не казался совершенным и ярким — в отличие от того, что я видел в кино. Многие говорят, что в детстве все прекрасно. Но у меня не было такого ощущения, хотя я рос в любящей семье. И маму мои слова ранили, и еще она обижалась, что я никогда ей не посвящал ничего в кино.
— Да, вы говорили, что у вас в фильмах часто лейтмотивом был ваш диалог с отцом. Но я знаю, что двух главных героев «Нюрнберга» зовут как ваших родителей — Игорь и Лена.
— В центре сюжета лежит история о том, что происходило с моим отцом и поисками могилы его брата. Мамы недавно не стало, это произошло во время съемок «Нюрнберга». Александра Яковлева приезжала ко мне прямо перед тем, как это случилось. Она была хорошо знакома с моей мамой. И спросила: «Ты сказал Елене Алексеевне, что героиню зовут Лена?», и я ответил: «Пока нет. Хочу ее удивить». Но она настаивала: «Обязательно скажи, не откладывай, послушай меня». Я согласился, но — не успел. Надо все говорить вовремя… Но Господь меня пожалел. Все произошло неожиданно, так что это горькое, но счастье, что я оказался в этот момент в Москве, а не в Чехии, откуда невозможно было бы выбраться во время съемок. Мы снимали на «Мосфильме» сложный объект — четыреста пятьдесят человек массовки, много артистов из разных стран, и прямо накануне вечером мне позвонил брат и сказал, что мамы больше нет. Я помчался в ее квартиру… А утром приехал на площадку, как обычно, к семи, и носился, улыбался и шутил, потому что люди должны нормально работать. А в обеденный перерыв занимался организацией траурной церемонии. И в первый выходной отправился туда вместе с семьей.
— Очень сочувствую вам, что так все случилось. В детстве вы думали, что кино — это чудесный мир. Оказавшись в нем, увидели его таким же?
— Нет, сначала я был, конечно, в шоке. (Смеется.) Но дело в том, что я так люблю кино, что принял его со всеми недостатками. Я безумно влюбился в героиню Александры Яковлевой в «Экипаже», она просто женский идеал. А познакомился лично и понял, что Саша — прекрасный, но совершенно другой человек. Сейчас я уже не переношу образы, сыгранные актерами, на них самих. И выходя на съемочную площадку, не испытываю наивного восторга, но я неимоверно счастлив, когда снимаю. Притом что это тяжелый труд, я без него не могу, это как наркотик. И я благодарен братьям Люмьерам за то, что они придумали кино. (Смеется.)
— «Экипаж» был одной из ваших самых любимых в детстве картин, и вдруг вы сами снимаете его…
— Я был с детства влюблен во все фильмы Митты, и в «Москва — любовь моя», и в «Гори, гори, моя звезда», и в «Точка, точка, запятая». «Экипаж» просто перевернул мое сознание, и я мечтал с Александром Наумовичем познакомиться. А жизнь нас свела, и то, что мы стали общаться, это огромный подарок судьбы. Ребенком я под впечатлением от увиденного писал сценарии в жанре катастроф, снимал игрушечные модели, на экране горели вагончики, пластмассовые самолетики… И начав работать в кино, я ходил с идеями фильмов-катастроф, но дело не складывалось, ибо это всегда очень дорого. Александр Наумович знал, что я очень люблю «Экипаж», и мы с ним много раз обсуждали картину, как она снималась. Подозреваю, что для меня она значит гораздо больше, чем для него самого. (Смеется.) И когда возникла идея с моим «Экипажем», то сказать правду, я растерялся и поначалу сопротивлялся. А потом понял, что соблазн столь велик, что только один человек может запретить мне снимать этот фильм — сам Митта. Он на меня посмотрел и спросил: «А ты что, собираешься отказываться?», я что-то промычал, а он сказал: «Не думай даже, берись, я тебе помогу».
— Ваши стеснительность и закрытость мешали вам на пути к этой публичной профессии? Вы же даже не поступили на режиссерский факультет, потому что на собеседовании у вас просто язык к горлу присох от волнения…
— Потому что передо мной сидел настоящий живой Марлен Хуциев. (Смеется.) Конечно, я себя ломал, заставлял выходить из своей скорлупы и двигаться вперед. Просто говорил себе: «Надо». Однако сейчас для меня это не представляет сложности. Хотя я действительно не любитель тусовок и светских мероприятий, предпочитаю побыть наедине с самим собой.
— А насколько вы нуждаетесь в близости дружеской? И есть ли в вашем окружении такие люди?
— Для меня это очень важно. Я счастливый человек — у меня есть по-настоящему близкие друзья, и есть круг людей, которых я люблю, но общаюсь не каждый день. С ними я теряю счет времени, не думаю о том, что надо куда-то бежать. Недавно, например, позвонил «студентке, комсомолке, спортсменке и просто красавице» (смеется) Наталье Варлей, и она сказала: «Приезжай». Мы сидели за вкусным столом, разговаривали, и я был абсолютно опьянен общением. Мы с ней всегда так встречаемся. Как-то раз мы ехали с женой из Нижнего Новгорода. Вечером сели в поезд, сижу и думаю: «Ой, приезжаем около пяти утра, что же делать? Не спать, что ли». Мы заказали чай, его все не несут и не несут. И наконец входит проводница, у нее глаза горят, а она не знает, как поделиться. Извиняется, что так долго не шла: «Понимаете, в нашем вагоне едет Наталья Варлей». И я вскрикнул: «Как Варлей? Где Варлей?» Проводница всполошилась: «К ней нельзя, она уже спит, наверное!» А я так обрадовался, набираю тут же ее, и слышу голос, который мне рад, и она говорит, что едет в поезде. И я ей: «Наташенька, тебя так плохо слышно, выйди из купе, пожалуйста». Она открывает дверь, тут стою я, мы бросаемся друг к другу, а проводница не понимает, что происходит. И вместо того чтобы лечь спать как нормальные люди, мы всю ночь сидели в купе, общались. Это было такое счастье!
— А если бы предстояла съемка с утра?
— Но не предстояла же! (Улыбается.) Съемки — это время полной концентрации. Для меня самый большой бич, если не высыпаюсь. Поэтому во время производства фильма у меня железное расписание, приезжаю домой — никакого телевизора, Интернета, звонков не по делу. Смотрю свои планы и записи на завтра и спать. С утра обязательно гимнастика, опять повторение материала, и за час до начала смены я уже должен быть на съемочной площадке, чтобы начать готовить работу. Когда смена бывала в пять утра, то я появлялся в четыре.
— Вы верный человек и профессии, и друзьям, и семье, жене Ирине. И у вас, мне кажется, надежный тыл, хотя это слово, возможно, обедняющее…
— Наверное, обедняющее, но справедливое, потому что это действительно тыл. Мы вместе тридцать два года. Это много, но я перестал пугаться цифр. Главное, что отношения сохранились, хотя всякое бывало. И мы стали еще более близкими людьми, чем когда встретились. Ира всю жизнь помогает мне. Я очень дорожу семьей. Безумно люблю и Иру, и Свету (дочь жены. — Прим. авт.), и внучку Настю, она мне как дочь, потому что родилась и росла у меня на руках, мы всегда вместе, и, конечно, я ее обожаю. Меня когда-то так растила бабушка, которая не была родной по крови, но ближе человека в жизни у меня не было. Ее уже нет двадцать шесть лет, а не проходит дня, чтобы я про нее не вспомнил. На самом деле утверждение, что кровь важна, очень условно, нас объединяет и разъединяет другое. Мне кажется, самое важное — родственная душа.
— А Света чем занимается?
— У Светы есть небольшой бизнес. Я счастлив, что она нашла то, чем хочет заниматься, потому что она довольно долго искала любимое дело.
— Настя снималась у вас в «Волкодаве из рода Серых Псов» и в «Легенде №17». Не заинтересовал ее актерский мир?
— Нет, слава богу. (Смеется.) Она очень красивая девочка, но я вижу, что это не совсем ее. Актерская профессия для тех, кто готов свою жизнь положить на ее алтарь. Главное, чтобы Настя была счастлива. Она учится в университете, начала на журналистике, потом перевелась на факультет туристического бизнеса. Мы на нее никак не влияли. Мне родители посоветовали поступить на журналистику, правда, если бы я этого не хотел, то не пошел бы, мне стало интересно. После третьего курса перевелся с дневного отделения на заочное, я хорошо учился, но параллельно трудился в газете. Понял, что мне надоело сидеть за партой и хочется уже постигать настоящую жизнь.
В двадцать лет я стал работать в секретариате газеты, и тут же у меня появились собственные программы на телевидении. Я и снимал, и писал, и вел передачи. Мои материалы, в том числе о кино, постоянно отмечали, поэтому меня уговаривали поступить по разнарядке от Молдавской Республики на факультет киноведения во ВГИКе. Но редактор студии «Молдова-фильм» мои публикации завернул, так как я не титульной национальности, добавив, что в следующем году будут иметь меня в виду. И я так разозлился, что сказал: «Меня иметь не надо!» И поступил сам. (Смеется.)
— Вы не прошли на режиссерское, но поступили на киноведение. Хотя даже готовы были не дождаться результатов о зачислении…
— Да, потому что не собирался поступать на киноведение, но важно было доказать, что я это в принципе могу. К тому я еще доучивался в МГУ. И у меня уже был обратный билет, поменять его было невозможно. Но идя из ВГИКа через ВДНХ, я случайно заглянул в железнодорожные кассы. Кассирша на меня посмотрела как на сумасшедшего и сказала: «За два месяца все билеты выкуплены. Нет ничего». «Посмотрите на всякий случай», — предложил я. И как же у нее вытянулось лицо, когда она увидела один-единственный билет. Человек, стоящий в соседней кассе, сказал: «Я только что сдал его, повезло вам». И благодаря тому, что я поступил во ВГИК, я оказался в объединении «Дебют». Моей сокурсницей была девочка Маша, которая работала там в этот момент. Она взяла меня за руку и привела туда, за что ей низкий поклон. А уж затем меня взяли под крыло Лиана Королева и Юрий Арабов — и понеслось…
— Но при всем том, что родители, как вы говорили, скептически относились к вашему желанию идти в кино, папа еще в десять лет купил вам кинокамеру, а мама печатала сценарии…
— Наверное, был определенный скепсис, но скорее забота родителей, которые хотели оградить меня от тяжелых разочарований. Но я много раз убеждался, что, если человек видит цель и движется вперед, он все равно к ней придет.
— С первой картиной «Ночлег. Пятница» у вас все сложилось удачно, а дальше вам опять были нужны характер и терпение.
— Да, когда в двадцать четыре я снял свою первую получасовую картину, мистический триллер, ее даже выпустили на экраны. Но потом кинопроизводство практически остановилось, случились девяностые. Было реально трудно получить первую большую постановку — да что там трудно, практически невозможно. Я сел и стал писать сценарии: один, второй, третий, четвертый. И они никому не были нужны, но я не останавливался.
— Точно как Александр Наумович Митта. Он мне рассказывал, что когда в молодости ему отклоняли сценарий, он не страдал, не пытался бороться, а просто шел и писал новый. Один, второй, третий, и наконец утверждали. И в самом начале пути вы так же показывали тонну сценариев Юрию Арабову, и он таки сдался…
— Надо же, я не знал, что Митте не утверждали сценарии, но знаю, что он колоссальный трудяга. А Арабова и тут не могу не поблагодарить, жизнь складывается не прямолинейно, я принес ему сценарий «Змеиного источника», он сказал, что читать не будет, но позвонил Валерию Тодоровскому. И Валерий стал тем человеком, который подставил плечо, я на это плечо взобрался, и он меня внес в кино. Очень важно, чтобы нашлись люди, которые в первый раз отворят двери, дальше уже твое дело: можешь или не можешь, доказывай сам.
— Вы говорили, что режиссером можно стать и без профильного образования, и доказали это делом, как и многие ваши коллеги. При этом вы преподаете, то есть все-таки учите профессии…
— Дело в том, что я с раннего детства учился режиссуре — и продолжаю это делать. Но я учился не по-школярски, мне не надо было сдавать экзамены. Я штудировал труды Сергея Герасимова лет с двенадцати, и Михаила Ромма, и Григория Козинцева, и Сергея Эйзенштейна, и не для того, чтобы поставить галочку, а потому что мне это было интересно. Я учился и учусь, и когда смотрел и смотрю фильмы, и когда хожу на чьи-то лекции, я все это впитываю, потому что другой взгляд позволяет взглянуть из новой точки на профессию. И каждая картина — вызов себе. Я пытаюсь объяснить студентам, что режиссуре нельзя научить, но можно научиться. Только если человек сам ставит перед собой сложные задачи, что-то произойдет. Каждый раз, когда берусь за новую картину, начинаю ее с «белого листа» и снова повторяю те уроки, которые знаю наизусть, изучаю те же учебники и груды свежего материала. И у ребят, которые пытаются прийти в эту профессию, все получится, если они будут брать пример с Митты, который ходит на лекции других педагогов в свою киношколу.
— Вы как-то сказали, что умный человек учится на чужих ошибках, не очень умный — на своих, а дурак продолжает наступать на те же грабли. Вы никогда не наступали на них?
— Конечно, бывало, и я старался после этого заучить урок. Обычно одни и те же грабли — это лень, когда думаешь: «Да ладно, сойдет, и так будет хорошо», а вот не будет. Когда-то мне рассказал Даня Козловский, что его в детстве всегда учили, что лень — это очень плохо, и она сильно портит жизнь. Его эти поучения раздражали, а когда он вырос, то вдруг понял, что лень — страшная штука. Она все губит на корню и может уничтожить судьбу человека.
— Вы говорите, что научились бороться с агрессивностью, от которой раньше могло все из рук валиться…
— Мне кажется, просто нужно уметь слушать других, быть терпимее и добрее к людям. Кстати, тренер Анатолий Тарасов, один из героев «Легенды №17», говорил об этом в своей книге, которую я тоже прочел не случайно: «Терпение — признак мужества». Я могу сорваться, и очень сильно, и потом корю себя за это, очень не люблю себя таким. Но на самом деле надо приложить большие усилия, чтобы меня довести до такого состояния. Я не переношу халатность в работе. И вот тут порой впадаю в ярость, особенно если это связано с безопасностью людей.
— Вы научились быть жестким и требовательным на площадке, а в жизни, к детям, например?
— Нет (смеется), дома я могу быть жестким, если меня опять же довести. Но обычно мои близкие стараются этого не делать, они знают, что сам по себе я практически никогда не срываюсь. Ну а уж если так случилось, тут они прячутся по всем щелям. (Смеется.)
— С трудом могу представить, что вы уже дедушка студентки…
— Настя развлекается на эту тему. Как-то, ей было лет пятнадцать, я пошел встретить ее у школы. Она стояла со своими одноклассницами, и те почему-то глядели на меня круглыми, как блюдца, глазами. И она всю дорогу посмеивалась, а я не понимал, в чем дело. Оказалось, они ее спросили: «О! Это твой парень?», на что она им ответила: «Это мой дедушка!» (Смеется.)
— И для меня вы все тот же молодой человек, хотя вам пятьдесят пять. А как вы себя воспринимаете, ощущаете возраст?
— Я никогда не задумывался на эту тему, но точно знаю, что после юбилея стал гораздо свободней и чувствую себя очень хорошо, хотя думал, что будет иначе. Меня это изумило, и я просто кайфую. Моя жизнь развивалась по нарастающей с первой картины, а потом начались очень серьезные удары: потеря близких людей, работы, смысла. Как-то все навалилось, и я очень долго выходил из этого пике. Причем не годы, а десятилетия. Сейчас мне живется увереннее и спокойнее, но не в том смысле, что я расслабился, а наоборот, я стал более ответственным, научился себя держать в узде и действовать с большим КПД. Мне нравится, что с возрастом я становлюсь не хуже, а лучше по-человечески. По крайней мере, мне так кажется. (Смеется.)
