Иван Шибанов, с одной стороны, везунчик, а с другой — на его долю выпали серьезные испытания — как личные, так и профессиональные. Сейчас актер снова счастлив после расставания с Ольгой Павловец, он наконец встретил новую любовь. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера».

— Иван, тебя слишком часто используют в отрицательных ролях — то не слишком хороших работников следственных органов, как в сериале «Шифр», то тех, кого они ищут. А ведь надеть очки — и ты уже интеллигент, чудак, каким я и видела тебя в театре…

— К сожалению, наш синематограф не хочет тратить время на поиск образа, и каждый раз, попадая на съемки, я прошу художника по гриму сделать что-то интересное, но они открыто говорят: «Ваня, не надо». Но у меня был приятный опыт в сериале «Семейный альбом», истории о Советском Союзе пятидесятых годов. Вот там гримеры как раз надели на меня кругленькие очочки, благодаря которым я и получил роль профессора, физика-ядерщика, нелепого, незащищенного человека. Я очень долго после сериала «Обратная сторона Луны» Саши Котта и Александра Цекало ходил под клише маньяка. Я совсем не против отрицательных героев, их играть очень интересно, но и положительные роли я тоже люблю. (Улыбается.)

— Ты рассказывал, что попал в театральное училище совершенно случайно, просто пойдя из школы другой дорогой и буквально уткнувшись в него. Но ты же занимался в студии пластики при театре «Глобус»…

— Да, и там я смотрел из-за кулис спектакли, в коридорах театра встречал актеров. А когда мне было лет четырнадцать-пятнадцать, появился один человек, который был для меня эталоном, потому что он был красивым, каким я хотел быть, прекрасно танцевал, играл главные роли. Это актер Дмитрий Готсдинер. И в тот день, оказавшись рядом с театральным училищем, вдруг почувствовал, что это шанс стать таким, как Дима. Через двадцать с лишним лет я ему отплатил за все это. (Смеется.) Я снимал сериал «Монте-Кристо», у меня играла Ксения Лаврова-Глинка, а в какой-то серии должен был появиться еще один персонаж. И я подтянул Диму. Они познакомились, начали встречаться и потом поженились.

В детстве Иван занимался пластикой, фотографией, музыкой, бальными танцами и живописью. Но в итоге остановил выбор на актерской профессии

Фото: Ксения Бубенец

— А у тебя могло сложиться с другой профессией, о чем еще ты тогда думал?

— Я хорошо рисовал, потом даже пошел на подготовительные курсы в Архитектурный институт. Летом надо было решать, куда поступать. Мы с мамой всегда жили вдвоем, и вечером того дня, когда я зашел в театральное училище, у нас произошла единственная большая ссора за всю жизнь. Такого накала, что мы грохнули старую стенку шведского производства со всем хрусталем, что в ней стоял, плашмя на пол. Это случайно вышло, я был молодой, горячий. Мама закрылась в ванной, плакала, и я этого не могу забыть до сих пор.

— Она была против театрального училища?

— Нет, она просто очень волновалась за меня и требовала ответа: «Ваня, куда ты решил идти?», а я кричал: «Я не знаю!». Мама, несмотря на свою профессию, всегда была человеком искусства: хорошо рисовала, водила меня в музеи, возила по Золотому кольцу. Эрмитаж был просто ее пунктиком, и благодаря ее генам я мог пойти в художественное училище или вот в Архитектурный институт. Назавтра в училище был первый тур, я решился и выучил все за ночь.

— Не пожалел о своем выборе?

— Нет, хотя учился я спустя рукава, потому что все время пропадал в театре, но худрук Григорий Гоберник сказал, что в актерском деле практика важнее теории и что мне нужно выходить на сцену, потому что у меня губы как пельмени. «С такими, — смеялся он, — надо на трубе играть, а ты в театр пошел». Я занимался сценречью, до сих пор этим горжусь и считаю, что неплохо разговариваю. В «Глобусе» ставили очень хорошие режиссеры из Москвы и Петербурга, и они приоткрывали нам дверь в другой мир. А в конце первого курса в Новосибирск приехал Олег Павлович Табаков смотреть студентов, и я попал на этот отбор. И только я встал на колено, готовил «Демона», как услышал: «Все, спасибо, больше не надо». (Смеется.) Он считывает потенциал человека, его энергоемкость моментально, но я тогда понял, что это все, полный провал. А оказалось, что меня одного пропустили на третий тур и сказали, что нужно приехать в Москву поступать.

— Но в Школе-студии ты провалился. Почему?

— Потому что я был совершенно не готов и вообще серьезно не думал об этом. Напротив, я как будто выполнял какой-то приказ Родины, а хотел лишь скорей сесть на самолет и вернуться назад в свою комфортную среду.

«С мамой тогда произошла единственная большая ссора за всю жизнь. Такого накала, что мы грохнули старую стенку со всем хрусталем»

Фото: Ксения Бубенец

— Позже ты окончил ГИТИС при «Глобусе», играл в театре и тебя не раз звали в Москву, но ты тоже поначалу отказывался…

— Во-первых, у меня была любовь, я не понимал, как это я уеду. Во-вто-рых, мы с мамой до моих двадцати лет прожили в полуподвальном помещении в очень скромной двадцатиметровой квартирке. Моя кровать стояла за стеночкой, которую мы грохнули. А тут мы как раз получили квартиру в центре города, у меня появилась своя комната — куда уезжать?! И главное, у меня уже был репертуар в театре «Глобус». А менять что-то на журавля в небе я был не готов. Я типичный Рак, и при первой же вспышке справа или слева пячусь назад и моментально покрываюсь панцирем. Выходить из зоны комфорта мне очень сложно. В аэробусе по пути в Москву я чувствовал огромный страх, потому что летел из любимой семьи, где у меня было полное ощущение собственной нужности, в абсолютную неизвестность.

— А как мама отреагировала на то, что ты уедешь?

— Я даже представить себе не могу, что она чувствовала. Как только у меня появился ребенок, я стал совершенно по-другому относиться к маме. А тогда я, конечно, не понимал, насколько она героически поступала. Безусловно, я видел, что она желает мне только хорошего и не было разговоров: «Как же я здесь останусь?». У нас с мамой очень близкие отношения. Она теплый, покладистый человек. И я чувствую вину за то, что она положила свою жизнь на алтарь моего счастья.

— Но, несмотря на страх перемен, ты все-таки решился…

— Да, с Сергеем Яшиным, который поставил у нас спектакль, во время репетиционного периода случилось необыкновенное взаимопонимание. И он пригласил меня в Театр Гоголя. Но директриса до такой степени не хотела, чтобы я уходил, что послала за мамой свою машину с водителем и потом полтора часа обрабатывала ее, чтобы я остался. Я пришел увольняться, и она кидалась в меня розами, которые я принес ей, и кричала: «Ты от голода будешь асфальт жрать в Москве, тебя обманут и выбросят». И когда я почти сразу поехал со спектаклем на гастроли в Швейцарию, хотел ей открытку прислать со словами: «Жру швейцарский асфальт». (Смеется.)

— В Театре Гоголя ты оказался вместе с Евгением Миллером, с которым учился в ГИТИСе, работал в «Глобусе», а потом с ним попал и в «Табакерку», что просто удивительно…

— Да, мы с Женей двадцать с лишним лет были прямо дружочками. А моя история в «Табакерке» началась с того, что Олег Павлович приехал в Ригу на спектакль «Чайка» Петера Штайна, потому что он дружил с ним. Я играл Треплева. Так вот, на банкете Олег Павлович подошел ко мне с рюмочкой водки, поздравил с премьерой и задал пару вопросов: кто мои родители и где я живу в Москве. И отошел. Прошло больше года — и ничего. И вдруг завтруппой Театра Гоголя сказала мне: «Ваня, тебе звонили с кинокомпании „Амедиа“, перезвони». Я набрал оставленный номер, говорю: «Алле, это Иван Шибанов». И на другом конце провода услышал: «Здорово, Иван Шибанов» голосом Табакова. (Смеется.) Я просто потерял дар речи, потому что не узнать этот голос невозможно. А в то время шла программа «Розыгрыш», и у меня пронеслась мысль, что меня разыгрывают, и я так осторожно отвечаю: «Да, Олег Па…» (у меня аж отчество от испуга вылетело), а оттуда: «Палыч». Дальше он переключает скорость речи на четвертую и очень деловито спрашивает: «Ты в Москве? Можешь приехать в подвальный театр? Я еще часа два буду там, надо поговорить». Я бегом влетаю, язык на плече, и встречает меня Олег Павлович, весь такой свой, как будто друг семьи, и предлагает роль со словами: «Если понравится, можешь сыграть». И у нас с Аленой Лаптевой получилась прекрасная история «Под небом голубым». Я год играл как приглашенный артист, а в конце сезона Табаков опять вызвал меня в кабинет и спросил, не хотел бы я перейти в труппу. Я долго объяснял ему, что Яшин меня взял из Новосибирска, я ему обязан, не могу предать. На что услышал: «Понимаю, понимаю. А сколько ты получаешь там?». Естественно, в Театре Гоголя зарплаты были мизерные, я назвал сумму. А он сказал: «Будешь получать во столько-то раз больше». Конечно, дело не в деньгах, жить было где, на еду хватало. С тяжелым сердцем я пришел к Сергею Ивановичу, пытался с ним разговаривать как с отцом. Чувство вины перед ним до сих пор во мне сидит.

«Я сказал: поживем отдельно. Когда за ней захлопнулась дверь, я посмотрел в окно: Москва, жара – и физически ощутил, как мне хорошо»

Фото: Ксения Бубенец

— Олега Павловича нет, но «Табакерка» осталась. Почему же ты ушел из штата любимого театра?

— Я сидел на даче, у меня стены пока пустые, только висит портретик Олега Павловича. Был локдаун, звонит завтруппой, говорит: «Надо встретиться». И сообщает, что надо пересмотреть условия контракта. Спрашиваю: «Какого контракта? Скажи по-человечески». И она мнется, но потом говорит: «Володя тебя уволил, он сказал: 'Не вижу перспектив дальнейшего сотрудничества». Дальше я ничего не помню, только слышу, как из-под воды крик: «Ваня, Ваня!». Я отключился ненадолго. Мозг отказался принять эту информацию. Думаю, что меня спас Олег Павлович, который смотрел на меня с фотографии в тот момент. Но Владимир Львович мне единственному из всех уволенных оставил мои роли. Два спектакля я играю до сих пор, остальные сняли.

— Ты в двадцать три года стал заслуженным артистом, как Сергей Безруков, он считался самым молодым со званием…

— Да! Причем я получил его чуть раньше Сергея. На меня стали даже косо посматривать, не понимая, чем это я заслужил звание. А после премии Смоктуновского тогдашний министр культуры пришел в Театр Гоголя, меня вызвали в кабинет и сказали, что дадут четыре адреса новостроек, а я выберу из них. По первому адресу мне все понравилось, я не стал смотреть остальные. Квартира была хорошая, в новом районе, тридцать семь метров площадью. В Министерстве культуры мне сделали рассрочку на три года и продали ее по себестоимости, причем выплачивал эти небольшие деньги Театр Гоголя. Я вытянул золотой билет.

— Можно было уже приводить девушку туда, даже жениться…

— Так я же из Новосибирска уехал не один, а с девушкой Светой, которая поступила в Москве в юридический институт. Первое время мы жили в мастерской Елены Качелаевой, заслуженного художника и жены Яшина, в мансардном этаже на Новом Арбате. Позже театр нам снял квартиру, и затем появилась уже эта, своя.

— Но Света, как я понимаю, с ростом карьеры отпала…

— Так и было. Но не из-за карьеры, конечно. Просто однажды, хотя у нас все было хорошо, я почувствовал себя как Жадов, герой пьесы «Доходное место», который рассказывал: «Иду домой после службы, знаю, что Полина ждет, а захожу в кабак, беру чай за копейки и сижу. Долго сижу, не могу идти домой». Вот и я как-то вышел со своей станции метро, и вдруг на меня нахлынуло такое нежелание возвращаться домой. Причем ничего не предвещало, у нас были прекрасные отношения, они и сейчас такие. Но я пришел домой и сказал: «Света, давай поживем отдельно». И когда за ней захлопнулась дверь, я посмотрел в окно: Москва, жара, и вдруг прямо физически почувствовал, как же мне хорошо! Это было страшно, думал: «Неужели я одиночка?»

В актере уживаются разные ипостаси. он домосед, с радостью обустраивает дачу. и при этом заядлый байкер, обожает мотоциклы

Фото: Ксения Бубенец

— Но одним ты все же не остался. Как долго продлился твой холостяцкий период?

— Прошло много времени. Были какие-то увлечения, но ничего серьезного. В 2007 году Сергей Пускепалис, который поставил у нас «Женитьбу Белугина» со мной и Женей Миллером, пригласил нас в кинотеатр «Художественный» на премьеру «Простых вещей». Я бежал, опаздывал и метров с семидесяти увидел, как одна девушка около метро «Библиотека Ленина» паркует машину и идет к Арбату. Через пять минут я встретился с Женей и сказал ему: «Я сейчас такую девушку видел. У меня как будто бабочки в животе крыльями машут». Мы сидели на балконе, и вдруг я увидел, что по центральному проходу внизу она идет к своему месту. Я говорю: «Смотри, это она». Фильм я помню, естественно, плохо. После показа актеры вышли на улицу с бокальчиками, и я увидел, как с ней разговаривает моя знакомая актриса. Она и познакомила меня с Ольгой Павловец. Я козырек бейсболки натянул пониже, потому что стеснялся в глаза смотреть, был просто пунцового цвета. Я пригласил Ольгу на спектакль. Но она не пришла, и больше мы не виделись. А примерно через год у меня появилась вторая попытка сделать это, она посмотрела спектакль «Под небом голубым». И, как потом рассказывала, все поняла про меня в тот момент.

— Вы стали жить вместе, и через какое-то время у Оли произошла трагедия, умер сын. Как вы это пережили?

— Было очень тяжело. Прежде всего видеть, что происходило с Ольгой. Могу сказать, что даже то, что показывают в очень хороших фильмах, имею в виду состояние матери, потерявшей маленького ребенка, фигня по сравнению с реальностью. Проши не стало весной, а когда наступило лето, я сказал: «Сопли прекратить, мы должны сделать что-то». Через пару дней мы на двух машинах с Олиными родителями поехали в Крым, к их знакомым, а на обратном пути в Астрахань, на Олину родину. По дороге остановились на ночь у одного знакомого батюшки, который до этого был актером. Он сказал, что восстанавливает храм, и позвал нас ночью посмотреть его. Там горела одна тусклая лампочка, была прямо атмосфера Тарковского. Я человек не набожный, но подошел к картине с Христом Спасителем и сказал: «Бог, я не знаю, как с тобой разговаривать, но ты Прошу забрал к себе. Если можно, сделай так, чтобы этим троим стало легче». Ровно через неделю Оля сказала, что она беременна. Это было больше чем снег на голову, потому что мне еще в призывном возрасте сказали, что детей у меня не будет. И в тот день, когда она это сообщила, я решил креститься и сделал это в Астраханском кремле. Макар родился на два дня раньше Прошиного дня рождения.

— Макару уже двенадцать. Как вы общаетесь?

— Прекрасно! Я не помню, чтоб в его возрасте был такой самостоятельный и развитый, у него ко всему есть интерес, в том числе к политике. И он меня удивляет характером. Прошлым летом был, как обычно, у меня на каникулах, попросил трюковой самокат. Купили, он побежал с ним во двор, звонит через пять минут и говорит спокойным голосом: «Папа, можешь помочь?» Я удивился, взял гаечный ключ на всякий случай, думая, что, может, надо там что-то подтянуть. Выхожу, вижу, лежит у подъезда сложенный самокат, а у Макара до кости разодрано колено, кровь течет, такие раны… Нижняя челюсть у него, конечно, тряслась от боли, но ни слез, ни крика. Настоящая мужская выдержка и терпеливость.

— А почему вы расстались с Олей? Ты так красочно описывал историю про бабочек.

— Я вспоминаю три свои сильные влюбленности, и везде была история с бабочками. Но жизнь с женщиной — это другое. С Олей мы были вместе почти десять лет. Она утонченная, с хорошим вкусом и чувством юмора, нам всегда было весело, и до сих пор мы созваниваемся и смеемся. Просто все течет, все меняется.

— Твоя нынешняя девушка актриса?

— Да. Она еще молодая, снимается в кино, проектов пока немного, но везде главные роли.

— А как ее зовут?

— Поля. Полина Доманова. Кстати, мы снялись вместе в фильме «Поезд идет на восток». Причем сначала Поля пошла на пробы, ее утвердили, а я появился, когда уже искали второстепенных героев. Никто в группе не знал о нас, и это было трогательно.

«С Олей мы были вместе почти десять лет. Она утонченная, с хорошим вкусом и чувством юмора. Мы до сих пор общаемся»

Фото: Ксения Бубенец

— У вас большая разница в возрасте. Чем тебя Поля удивляет?

— Многим. Во-первых, за что она ни возьмется, достигает удивительных успехов. Например, никогда не рисовала, а тут мы ради смеха купили холст и краски. И, по моим меркам, она создает просто шедевры. Сейчас вот заканчивает люстру для дачи из одноразовых ложек. Просто арт-объект получился. Она не умела абсолютно готовить, а теперь делает все так, что просто пальчики оближешь. Мне нравится, что, попадая в новый коллектив, она моментально обрастает подружками, ее все обожают. При этом она и домашняя, уютная, и манкая. Это, конечно, очень будоражит.

— А что в твоей натуре рачьего, если отталкиваться от астрологии?

— Я мастерски возвожу прочные, высокие стены, а потом героически преодолеваю препятствие. Теряю кучу сил и радуюсь, хотя можно было стену вообще не строить, дорога была открытой. Так происходит и в обыденной жизни, и в творческой. Еще я по-рачьи домосед. Достраиваю дачу и уже несколько лет могу там жить, потому что есть и вода, и свет, и тепло. Остались самые приятные хлопоты по внутреннему оформлению, правда, они самые затратные. А я очень щепетильный в этом, выбираю качественные материалы. Меня все это очень увлекает. Ложусь спать и представляю себе какие-то изыски интерьера, как обустроить лестницу, например. Мой друг, коллега по театру и сосед по даче Виталик Егоров, пока не увлек огородничеством до такой степени, как это у него происходит, но уже инфицировал садом. У меня растут фруктовые деревья, кустарники, цветочки.

— То есть дача для тебя сейчас главное спасение в сложные моменты?

— Да, это так. Как только у меня появляются дни без спектаклей, съемок и других дел в Москве, я тут же мчусь туда. Тишина, нет городской суеты, и с первым глотком загородного воздуха я чувствую инъекцию покоя и радости. И вообще я стараюсь всегда помнить, что я здоров, у меня прекрасные родители, и я люблю и любим. Меня это держит на плаву.