Лукерья Ильяшенко: «Прихожу домой после смены и плачу»
Актриса, известная по работам в проектах Happy End, «Сладкая жизнь», «Призрак», «Танцы насмерть» в эксклюзивном интервью рассказала WomanHit.ru о своем отношении к детям, деньгам и цензуре
— Признайся, на что обычно обращаешь внимание, когда предлагают участие в проекте?
— Не надо забывать, что я тоже живой человек, мне надо питаться, содержать маму и себя, а это все дает работа. Честно говорю: есть проекты, которые я беру только из-за денег. Классно написанные вещи встречаются редко. Сегодня ясно видно, что телевизионные платформы соревнуются между собой. Пытаются делать как можно больше контента. Мне казалось, что вот сейчас наступит какой-то сценарный расцвет, появятся качественно новые тексты, интересные проекты. Есть локально крутые проекты, я в них тоже принимала участие, например, Happy End. Но пока это нечасто случается. Сегодня возникает ощущение, что платформы просто забивают пространство хотя бы чем-нибудь. Раньше мерилом плохих проектов был телеканал «Домашний». Считалось, что там просто тихий ужас, но спешу всех разочаровать: платформы тоже так могут: белиберда в его стиле есть и на стримингах. (Смеется.) На «Домашнем» хотя бы понятно, для кого — у них очень конкретная аудитория: тетушки, бабушки, домохозяюшки, а платформы зачем на это замахнулись — непонятно. Вообще, не стоит недооценивать телевизионщиков, под конкретную аудиторию в конкретном жанре они научились снимать великолепные фильмы. НТВ и Первый умеют задать жару. У них, скажу честно, выходит здорово.
Это нам, узкому богемному кружку, кажется, что подобный продукт — не искусство и вообще никому не нужно. А по факту, рейтинги НТВшных сериалов зашкаливают. Меня, например, на улицах в основном узнают по двум проектам: «Сладкая жизнь» и «Высокие ставки−2». Представь себе, меня каждый охранник в Питере за родную считает после Глории из «Высоких ставок», а мы тут морды корчим. А платформы сейчас штормит. Они не могут до конца понять, видимо, какой жанр им нужен, что им такого сделать, чтобы привлечь зрителя. Поэтому возникает ощущение, что они, закрывая глаза, кричат: «А-а-а-а, ладно! Сейчас чего-нибудь да снимем!»
— Я согласен с тем, что вначале появилось что-то новое, но если тогда привлекало некое ощущение свободы в этих проектах: живой матерок, легкая и не очень обнаженка, использование героями вредных привычек — то сейчас это часто излишне навязано, дабы скрыть слабый сценарий…
— Но все меняется и тут. Мы снимали в Ярославле для одной из модных платформ пилот проекта «Разведенка с прицепом». Была бабская ржачная сцена, где две подруги сидят и одна другой жалуется на свою непростую женскую долю, и все это более-менее матом. И играть такое очень весело и здорово. Ты сразу становишься очень органичной. Сразу получается живой человеческий разговор. Так вот, я приезжаю на площадку, мы начинаем играть, а рядом сидит креативный продюсер, и она вдруг произносит: «Ой, Лукерья, давайте все же поменьше мата!» — «В смысле? В сценарии все так и написано!» — «Вот так вот, уже нельзя!» Раньше можно было много секса, много мата, а сейчас просят прикручивать. Я не знаю, с чем это связано. Наверное, из многих игроков останется один.
— Который причешут, пригладят…
— Да, но, с другой стороны, цензура тем и хороша, что держит тебя в некоторых обозначенных рамках. А вся креативность расцветает, когда нельзя, когда кругом ограничения. Доказательством этого служит все наше прекрасное советское искусство: писатели, киношедевры, литература. А сейчас часто попадаются реально феноменально плохие проекты. (Смеется.) И самое интересное, что кто-то ведь сидит, все это вычитывает и запускает в производство. Либо вовсе не вычитывает: «О, Вася, смотри — у нас есть деньги, а там на столе стопка листов А4, и на них какие-то буквы напечатаны. Вась, а можем психанем и снимем?»
— Ты сразу согласилась на предложение сниматься в фильме «Сергий против нечисти», который покажут на платформе Kion 5 января?
— При том, что моя героиня прописана, так скажем, не очень интересно, сам образ Сергия был прямой противоположностью. У него очень смешные, хлесткие реплики. Мне не сама история больше понравилась, а то, как персонаж прописан: ироничный, злой, циничный, у него все те составляющие, что делают персонаж интересным.
— А ты постаралась что-то добавить в свой?
— Там особо и нечего было добавлять. Это такая стандартная баба с яйцами. Но история не про нее, а про Сергия.
— Кстати, твое отношение к религии?
— Я атеист.
— Что тебя привлекло в первый момент: сценарий, команда, локации, гонорар?
— В сценарии очень круто, как я уже сказала, был написан Сергий. Он чуть-чуть Остап Бендер — аферист, гуляка, развратник, алкоголик, который, несмотря на все вот эти свои минусы, борется со злом. Сама по себе тема очень пафосная — герой сражается с нечистью. Но если подать её в ироничном ключе, если сам герой иронично-циничный, постоянно занимается самоуничтожением, развратом, пятое-десятое, то можно сбить всю эту сценарно заложенную патетику. Очеловечить персонажа, чтобы зритель больше мог себя с ним ассоциировать и, как следствие, сопереживать.
— Ты сказала, что иногда не хочется идти на съемочную площадку, как заставляешь себя?
— Деньги надо зарабатывать. (Смеется.) Ну случаются плохие проекты, всем же известно, что артисты не самые адекватные люди. (Смеется) И вообще, кинопроцесс такая штука, что не все могу вынести его тяготы, там много факторов. Во-первых, тяжело физически, во-вторых, сугубо для артистов, фиговые диалоги, которые невозможно играть. Они написаны канцелярским языком, а тебе их надо сделать более органичными, а это очень энергозатратно. Начинаешь прямо на площадке что-то переписывать, менять. За бездарный текст вступается режиссёр и креативный продюсер, мол, нельзя менять написанное, даже если это невыговариваемая нелогичная хрень, на канале не примут. Начинаются бои за здравый смысл и органику. Это расстраивает. А ещё часто расстраивает безразличное отношение киноработников к процессу. Я понимаю, что многие просто бабки зарабатывают, я тоже, бывает, так отношусь, но даже в самом хреновом проекте, где мне ну вот вообще ничего не нравится, я стараюсь делать максимально хорошо, как могу. Кино — это тяжелый труд, это смены минимум по 12 часов. И есть цеха, где люди просто выжидают, когда смена закончится. Так нельзя. Зачем? Работа в кино всегда происходит в режиме подвига, так сложилось, если тебе не нравится — уходи. Ищи что-то легче и прибыльнее. Уступи место пассионарию, который в заданных рамках вложится по максимуму и сделает это коллективное творчество чуточку качественнее. Так из маленьких частных подвигов хорошее кино и насобираем.
— Какая ты на съемочной площадке?
— Блин, я стараюсь быть деликатной. Объясню почему: потому что ставки артистов несопоставимы со ставками съемочной группы. Бывает так, что актер за один съемочный день получает больше, чем вся остальная группа. А киношники работают очень много. У них очень ненормированный рабочий график. Когда идут съемки, они могут спать по три-четыре часа. Это артистов привозят на машинах, у них свой вагончик, остальные впахивают как проклятые, поэтому хамить, включать «звезду» или быть откровенно капризной сукой считаю неприемлемым, это как-то не по-человечески. Все эти люди работают над тем, чтобы ты хорошо выглядел в кадре, чтобы тебе было тепло и комфортно, мне кажется, нужно просто испытывать чувство благодарности ко всем этим людям. Поэтому я стараюсь быть мягкой, деликатной, но встречаются моменты, когда люди мою деликатность принимают за слабость и начинают плохо выполнять свою работу. Тогда я начинаю требовать каких-то вещей, например, нормального грима. Это же важно, это не гримеров потом будут показывать на экране. Некоторые считают это маленькими женскими капризами, но грим в кино является очень важной составляющей успеха. И получается, что я не очень правильно выстраиваю отношения. Я прихожу на съемочную площадку сначала добрая, максимально терплю, а люди из-за моего доброго отношения расслабляются, выполняют свои обязанности в полноги, в полруки, тогда я в какой-то момент взрываюсь. У меня это было пару раз, и все случаи связаны с гримом. У нас в кино проблема с гримерами, потому что половина из них обычные визажисты, которые профессионально работают на фотосессиях, но не понимают специфику кинокамеры. Им это сложно, скажем так, неинтересно делать один и тот же грим на протяжении долгого времени. Ты смотришь, как они красят, пытаешься поправлять, подсказывать, но мастера начинают обижаться. Настоящих гримеров мало. Беда. Вот поэтому мне и непонятно, как выстраивать эти отношения. Во всех этих психологических книжках пишут, что сначала нужно приходить суровой. Все тебя боятся, поэтому и делают свою работу хорошо. Но у меня так не получается. Наверное, потому что я очень люблю эту профессию. И мне сложно приходить мрачной или с кем-то специально говорить строго. Я всегда такой веселый щенок, я всех люблю. И вот это «я всех люблю» заканчивается тем, что в какой-то момент народ просто перестает выполнять свою работу нормально. Я просто не понимаю, честно говоря, как мне себя подавать.
— Получается, твоя коммуникабельность иногда выкидывает замысловатые коленца? А твою доброту люди воспринимают за слабость?
— Да, есть такое. Типа я мягкая. Но я всегда начинаю по-хорошему. (Смеется.) А если уже не получается по-хорошему, я прошу то, что мне необходимо, и когда люди видят эту смену, говорят: «Блин, а мы думали, ты добрая! А оказывается, наоборот!» В общем, все непонятно. (Смеется.)
— А если в проекте присутствует актер или актриса, которые тебе неприятны на физическом уровне?
— Бывает такое, ну, что делать, терплю.
— Терпишь?
— Ну а что делать? Тут важный момент: если он тебе не нравится физически, но у тебя с ним нет сцен, то тут проще. У меня было такое в проекте «Династии». Один чувак постоянно заглядывал ко мне в гримерку, пытался подколоть какими-то бабулькиными подколами. Мне с ним в кадре не надо было встречаться, поэтому я к нему подошла и спросила: «У тебя проблемы? Какие-то претензии ко мне? Скажи в глаза. Я тебе нравлюсь или что происходит? Почему ты постоянно находишься в состоянии вялотекущего конфликта со мной?» Я его прямо вызвала на эту дуэль, он меня дико раздражал. Сложнее, когда тебе не нравится артист, с которым тебе надо играть химию, страсть какую-то. Короче, бывает, что чисто по-человечески мы не подходим друг к другу. Тут только терпеть или пытаться эту неприязнь в кадре использовать так, чтобы все равно между нами возникала химия. Между людьми она бывает и со знаком плюс, и со знаком минус. И это можно использовать именно для дела. Сами съемки в таком формате очень энергозатратны. Но случается и такое, а что делать, приходишь после смены домой и плачешь.
— Кошмар!
— Нет, кошмар — это когда врачи работают в красной ковидной зоне. У нас не кошмар. (Смеется.) Это просто нюансы.
— А как, в таком случае, спускаешь пары, кроме слез?
— Ну что еще делать, идти бить кого-то? (Смеется.) Поплакала, пожаловалась близким, вроде выдохнула, идешь дальше. Ведь когда случаются конфликты на съемочной площадке, сор из избы обычно никто не выносит. Либо говоришь агенту, что тебе с этим партнером не очень, либо переживаешь этот момент внутри себя. Однажды дошло до того, что я высказалась такому актеру прямо в лицо на площадке: «Ты меня просто невозможно з**бал!» Наверное, в офисе нельзя такие вещи говорить, нам немножко позволено.
— В офисах, наверное, хотя… кто его знает? Вот скажи, человек-актер должен любить себя, восхищаться собой или ему необходим набор комплексов, чтобы быть более чувственным и восприимчивым, а еще лучше — с нарушенной психикой?
— Мне кажется, чем больше ты поломан, тем ты интересней. Плохой жизненный опыт, комплексы, страхи — все эти неприятные вещи и делают личность интереснее, поэтому все то же самое работает и с артистом. То есть максимально покалеченные, максимально странные, максимально неприятные — они самые интересные.
— Ну ты счастлива от того, чем ты занимаешься?
— О да! И это возможно даже с конченными неприятными людьми. (Смеется.) Если я прихожу на площадку и вижу, что режиссер хочет выжать из не очень хорошего проекта максимум, то я встану на его сторону, тупо, по-солдатски, и буду тоже пытаться выжимать из себя все. Мне кажется, что жизнь — очень короткая штука для того, чтобы делать что-то спустя рукава. Хочется сказать — на от****сь, но такое не пропустит цензура. (Смеется.)
— Хотя это красивее, это выражение более емкое и правильное в таком моменте.
— Во-во, мат в кино — он всюду. Получается как-то по-домашнему. (Смеется.)
— Как сегодня вспоминаешь то время, когда ты была в группе «Шпильки»?
— Я не вспоминаю то время. Но это было время поиска. Мне, конечно, очень стыдно, что я когда-то говорила свысока и плохо про поп-группы и поп-жанр в целом. Я просто не очень понимала, насколько это тяжелая профессия, что это направление имеет право на существование. И кто я такая, чтобы говорить о том, что хорошо и что плохо. Мы же, в основном, гастролировали, а это очень напрягает. Приезжаешь в город, репетиция, выступление, а на следующий день ты сразу уезжаешь. Это совсем непросто физически. А потом мне было тяжело, потому что мне не близок этот музыкальный жанр. Я, наверное, просто удовольствия не получала. Ведь можно вынести любую сложную работу, которую ты любишь. А я попсу не очень любила. Это не значит, что она плохая, просто я не люблю ее. (Смеется.)
— Где проще — в кино или в шоу-бизнесе?
— Сейчас, подумаю. Если мы говорим, про музыку, шоу-бизнес, про эстраду, наверное, там полегче и вот в каком плане. Там есть существующий формат. У группы есть некая специфика, девушки поют про любовь или существуют в более агрессивном музыкальном жанре, у них есть константа, и группа в ее рамках стабильно развивается или не развивается, но существуете в заданном формате. Кино — это каждый раз новый проект, каждый раз новые люди со своим вкусом, со своим видением и пониманием того, что хорошо и что плохо, новые авторы, новые режиссеры, люди, у которых свое видение съемочного процесса. И ты каждый раз заново приспосабливаешься к этому новому творческому коллективу. Поэтому, наверное, в кино посложнее будет. (Смеется.) А в музыке, поскольку ты сам эту музыку исполняешь или пишешь, ты сам автор, тебе ни к кому не надо лишний раз привыкать заново.
— Кстати, а на шпильках ты ходишь?
— Стараюсь не ходить, это же очень неудобно. (Смеется.) Я вообще почему-то перестала хотеть наряжаться, ходить на мероприятия.
— Перестало нравиться?
— Не знаю, вот нам, артистам, все говорили, что судьба наша актерская такова, что надо постоянно светиться, ходить на какие-то эвенты, якобы от этого какие-то ништяки в работе появляются. Да и все светские хроники тебя не забывают. Но практика показывает обратное. Всем по барабану эта светская хроника, даже наоборот, если артист в основном ходит и тусуется, то резонно возникает вопрос: «А когда же он занимается своим делом, когда же он снимается и играет в театре?» Поэтому, так мне кажется, тусовка — это довольно бессмысленная штука.
— Ты считаешь, актер должен быть закрытым?
— Я считаю, что актёр должен быть в своей профессиональной актерской форме. В физическом плане — здоров и подготовлен, чтобы выносить многочасовые смены. В психоэмоциональном — достаточно расшатан, чтобы в момент игры быть эмоционально подвижным в диапазоне от 0 до 100. Каждый держит себя в форме по-разному. Кто-то экстраверт, жадный до внимания, ходит и тусуется, получает энергию от того, что находится на виду. Кто-то, наоборот, не выходит из дома, максимум ездит на выходные на рыбалку. У каждого свои приёмы.
— А вот тебе все нравится в себе самой, в твоей психоформе?
— В данный момент?
— Да.
— Нет, могла бы быть и получше. (Смеется.) Я просто конкретно знаю, что мне надо делать — надо больше спать, надо, по возможности, не пить алкоголь, заниматься спортом. Ведь от этого, когда занимаешься спортом, настроение становится лучше. И на данном этапе жизни спорт совсем не для того, чтобы подтянуть ягодицы, сделать красивые ноги, которые все увидят и воскликнут: «Вау!», нет, спорт мне нужен для того, чтобы я добрая была, чтобы серотонин был высокий. (Смеется.) В общем, я могла бы сейчас и побольше спортом заниматься, и побольше спать.
— И подобрее быть.
— Нет, серьезно, это очень мобилизует. А это значит, у тебя хорошее настроение, когда ты уверен во всем, когда ты здоров. Когда все это присутствует, ты может выдавать результат. Короче, повышается твой КПД.
— Согласен, тем более, что с физикой у тебя все прекрасно, видимо, сказались и родительские гены, и твои занятия балетом, танцами, поэтому тебе только и остается, что повышать серотонин.
— Это просто, ты же понимаешь, усилие воли. Никому не хочется идти и дрыгать ногами в зале. На самом деле, всем хочется валяться на диванчике. А я ничем не отличаюсь от остальных.
— Ты из тех артистов, кто специально делает из своей личной жизни секрет-секрет, или у тебя так случайно получается?
— Нет, это принципиально. Это мое личное убеждение. Я не буду называть имен, но примеры есть, когда какой-то «околоартист», «околоактер» добивается медийности посредством того, что выставляет напоказ свою личную жизнь. Но, ребята, это не по-пацански просто! Неблагородно как-то, ну фу! Серьезно, ведь так? Не хочется, чтобы меня с подобными персонажами ассоциировали. Это дурной тон.
— Как ты сегодня относишься к своему высказыванию: «Сначала надо наиграться, самоутвердиться, а потом, успокоившись, нарожать деток. Ведь материнство — это новый уровень развития, к нему нужно подходить осознанно, с любовью»?
— Честно?
— Да.
— Дети — это очень дорого и ответственно. У меня такое детство было, что… (Смеется.) Это очень ответственная штука. Нужно быть в силах выносить, вырастить, вложиться, нежели плодить несчастных детей, которые нах*р никому не нужны. Которым нечего есть, на которых не обращают внимания, которые, вырастая, становятся невротиками. Если размножаться, то как-то качественно, с тем посылом, чтобы ребенок был базово счастлив. Чтобы его любили, чтобы он чувствовал себя в безопасности, максимально был обеспечен комфортом и чувством защищенности. Мне кажется, что этого чувства очень многим людям не хватает. Понятно, что нельзя быть полностью защищенным, это все иллюзия. В любой момент может кирпич на голову упасть, но все же психика закладывается у любого человека в детстве. Важно, чтобы ребенок отмеренный ему человеческий срок провел максимально счастливо. Поэтому очень важно заложить эту иллюзию его защищенности. Для него важно, что его любят, что есть человек, который его всегда поддержит и не бросит.
— Что-то мне подсказывает на 200%, что ты не бросишь своего ребенка и создашь все эти иллюзии.
— У меня нет сейчас ресурса на это, серьезно. У меня нет достаточно сил и времени.
— Признайся, когда время все же придет, ты будешь выбирать имя для своего ребенка тщательно, помятуя о своем и его производных — Луша-Клуша, Луша-Груша?
— Я, наверное, постараюсь, чтобы не издевались над моим ребенком. (Смеется.)
— А почему ты считаешь, что твоя первая профессия лингвиста-регионоведа — это выброшенные деньги и потерянное время? Почему не удалось завладеть профессией?
— Да потому что у меня интересы были в другом месте. Долго была иллюзия, что я смогу стать балериной. И довольно тяжело эти этапы менять, когда ты занимаешься балетом практически всю сознательную жизнь, а потом все это рушится, потому что ты объективно видишь, что не дотягиваешь. В общем, мне была неинтересна вся эта лингвистика. Зачем мне она? Просто мама сказала, что нужно иметь высшее образование. Я согласилась.
— Ты любишь сказки, как ты считаешь, у нас уже появился мистический сказочный жанр в кино, в котором ты готова сниматься, как ты мне говорила, третьим упырем слева и даже бесплатно?
— Хороший вопрос. (Смеется.) Вот «Сергий против нечисти» и покажет это. Что касается именно производства, мне кажется, все очень сложно. Ведь мы упираемся, опять же, в грим, в костюмы и прочее. И вот тут понимаешь, что все дорого. И чтобы снимать такие вещи, ресурс, который выделяется, нужно тратить на то, на что выделяется. (Смеется.) В целом, мы можем достойно снимать киносказки. Мы можем, просто денег на это нужно много, чтобы воплотить все в полной мере. И это сделает только та группа, которой не все равно. Это должны быть не те люди, которые приходят на площадку просто отработать свои деньги. Это должны быть люди, которым хочется творить, снимать, работать. Кино — это такая многокомпонентная штука. Сначала кажется, что все хи-хи и ха-ха, но если начинать делать по-настоящему, то открывается столько факторов, в которых уйма составляющих, и в каждой можно облажаться, и тогда все пойдет лесом. Если ты автор и пишешь книгу, тут легче, ты спрашиваешь лишь с себя. Облажаться можешь только ты. А в кино у нас один не доработал — и все.
— Тебя перевезли в Москву из Самары в 8 лет, до сих пор ощущаешь себя лимитчицей, или такого ощущения никогда не испытывала?
— Никогда себя ею не ощущала. Во-первых, в Самару во времена ВОВ шла вся эвакуация. Заметь, если ты говоришь с человеком из Самары, у него нет никакого говора. Во-вторых, я пошла к тому времени во второй класс в Москве. И в детстве всем было по барабану, никто не спрашивал, откуда ты, что тут делаешь. И мы же не снимали квартиру. Не стояло такого вопроса остро, хотя он и существовал. Две комнаты в убогой коммуналке в хрущевке на первом этаже были свои. Маме удалось поменять хрущевку в Самаре, на хрущевку в Москве. Это было круто! Поэтому лимитчицей я себя никогда не ощущала. С другой стороны, это вопрос, с кем ты общаешься.
— Признайся, веришь только в самое хорошее, или ты пессимистично настроенный организм?
— Я прям тревожная-тревожная. (Смеется.)
