О ней громко заговорили после Светланы Аллилуевой в проекте «Светлана», а совсем недавно она поразила сложнейшей драматической ролью картежницы Миледи в сериале «Катран». Виктория Романенко верит в то, что удача улыбается смелым. Дерзкая, целеустремленная, самоуверенная в хорошем смысле слова, жизнь она проживает с азартом и пылкостью — касается ли это работы или любовных отношений. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера».

— Вика, знаю, что в «Современник» вы попали с легкой подачи Антона Хабарова…

— Да, да. Как-­то на четвертом курсе Антон, который тоже учился у Виктора Ивановича Коршунова, но на четыре года раньше, пришел к нам на «мастерство». Он рассказал о жизни «Современника» и что Галина Борисовна Волчек делает новую редакцию «Трех сестер», где он репетирует Андрея Прозорова. На роль Ирины пока нет кандидатуры, хотя Волчек посмотрела уже пол-­Москвы. Примерно через месяц Антон снова появился у нас и сообщил: «А Ирину так и не нашли» — и я в шутку предложила: «Может, вам помочь?» (Смеется.) Он улыбнулся и написал мне телефон заведующей труппой. Я ответила, что, наверное, не решусь позвонить, но бумажку взяла. Я долго хранила эту записку, носила с собой, и она на меня так давила своим весом (смеется), что в итоге я все-таки набрала этот номер. Заведующая труппой заявила: «Галина Борисовна абы кого не смотрит, только по рекомендациям». Меня это как-­то задело, и я сказала: «А я не абы кто, я с коршуновского курса, заканчиваю в этом году». Она ответила: «Не знаю, девушка, наверное, ничего не выйдет, но я спрошу». И, видимо, у меня включился спортивный азарт, я звонила ей каждый день и узнавала, спросила она или нет. И в очередной раз услышала на том конце провода, невдалеке, голос Галины Борисовны и прямо закричала в трубку: «Но она же рядом с вами! Что вам стоит спросить?» И та сказала ей: «Тут девочка звонит который день, может быть, посмотрите очередную Ирину?» При встрече Галина Борисовна спросила, сколько мне лет, я ответила: «Девятнадцать». — «Так что ты пришла-­то? Тебе еще учиться и учиться». А я сказала, что в этом году заканчиваю. Прочла монолог Ирины из третьего акта… Потом она мне говорила: «Я смотрела на тебя и думала: такая пухлая девочка, такая русская внешность, такая задорная, только… не Ирина она. Но она моя». И взяла меня к себе. Именно к себе, а не на роль Ирины. Мы с ней как-­то совпали в одну секунду. Но не наберись я тогда смелости, моя жизнь сложилась бы иначе.

— Как пошел творческий процесс? Все было гладко или?..

— Галина Борисовна тут же заставила меня худеть. (Улыбается.) А на репетициях она пыталась добиться, чтобы все быстро делали то, что она хотела. И если это сразу не получалось, нервничала, сердилась, бурно реагировала. И своим нарастающим требованием она могла довести до белого каления, когда ты уже просто ничего не соображаешь. Волчек хотела, чтобы в четвертом акте я произносила монолог, качаясь в кресле-­качалке. И то, что я делала, не совпадало с тем, как она себе это представляла. В результате я взяла это кресло, потащила на пятый этаж и сидела там часа три, качалась, плакала, билась в истерике, пытаясь понять, что она от меня хочет. Но вообще, период моего соединения с театром «Современник» — счастливейшее время.

— А когда начали складываться ваши отношения с Галиной Борисовной?

— Во время репетиций началось самое ценное — сближение и познавание друг друга. Галина Борисовна как-­то поняла, что я ее человек, и будто бы посадила меня к себе на колени, просто поверив в меня. Это потрясающие двенадцать лет моей жизни с ней. Она была мне и как мама, потому что ей было не безразлично, что со мной происходит. Когда я родила Петю, она полюбила его, как своего внука. Просила прислать его фотографии. Только сын заболевал, она откуда-­то про это сразу узнавала: «Что с Петей?» Это такая редкость, мало кому важна твоя жизнь. А я знаю, что она так вела себя со многими из нашего коллектива, благодаря ее большой душе в театре «Современник» никогда не было ни одного проходного человека.

"Галина Борисовна как-то поняла, что я ее человек, и будто бы посадила меня к себе на колени, просто поверив в меня. Она была мне и как мама тоже"

Фото: Надежда АЛЕКСАНДРОВА

— Как вы ощущаете себя сейчас без нее?

— Наверное, вы можете догадаться. Это можно сравнить с теми ощущениями, когда человек лишается родителей, он моментально становится взрослым, потому что раньше ты был за маминым плечом, знал, что все равно под защитой, всегда будешь любимым. 26 декабря будет годовщина… Мы праздновали ее день рождения за неделю до этого. Это был прекрасный и трогательный день. Она приехала в театр. И во время нашего поздравления даже встала с коляски. Она стояла и говорила так, как будто это было послание нам, молодым, словно бы она знала. Я разглядываю сейчас фотографии, и там все смеются, улыбаются, а у меня глаза на мокром месте. Хотя все было замечательно, я проплакала тогда весь вечер. Наверное, это было предчувствие. Первое ощущение от потери — шок, как будто тебя кипятком облили или ударило током. И почти сразу я поняла, что началась совсем другая жизнь. Это не просто смена художественного руководителя, потому что она не рядовой художественный руководитель, не рядовой человек, не просто режиссер, не просто актриса. Я до сих пор говорю о ней с комком в горле, у меня двоякое ощущение: и радостное, потому что это была бесконечная любовь и мне тяжело вспоминать, я даже не хочу этого, потому что ушло мое яркое, светлое детство, и оно никогда не вернется. Как в «Трех сестрах»… Прошел год со смерти отца, именины у Ирины, и она говорит: «Зачем об этом вспоминать?» Хочется идти дальше, а если ты оборачиваешься, душат слезы. Через сорок дней я зашла в ее кабинет и сидела молча одна. С тех пор туда не заглядывала. А недавно меня позвал на разговор в этот кабинет наш худрук Виктор Анатольевич Рыжаков. Это было очень тяжело — снова оказаться там. Вообще, наверное, самое большое профессиональное событие моей жизни — это встреча с Волчек. И, конечно, она дала мне совершенно особенное воспитание, болезненное ощущение правды, определенный градус и мощнейший энергетический заряд, заложила код порядочности. Попробуй теперь со всем этим багажом уживись в настоящем времени! Молодому человеку сейчас нужно быть попроще и поучтивее. Время требует немного других качеств. Так что иногда ты просто выглядишь сумасшедшим со своим восприятием мира.

— Но мысли уйти из театра у вас не появилось?

— Ели ты действительно любишь одного мужчину, каким образом можно смотреть в другую сторону? Это единственный театр, с которым я повенчана. Это мой родной дом, и он им навсегда останется.

— В театральный вы поступили легко, но потом ведь, как говорите, с вас спесь сбивали, «ломали»…

— Недавно я думала о том, что, когда поступала, имела здоровую долю цинизма. Мне было пятнадцать-шестнадцать лет, а это загадочный возраст — у человека особенная логика. И я помню, как ходила по театральным институтам не просто с ощущением: «Возьмите меня, я пришла к вам», а с полной уверенностью: «Вы не понимаете, русский театр без меня пропадет!». И мне говорили: «Да, да», спрашивали: «Сколько вам лет?» — я представлялась: «Романенко Виктория, пятнадцать лет, город Москва», на что слышала: «Приносите документы». Они как будто под гипноз попадали. И потом мне нравилось все: стоять на сцене, танцевать, преодолевать себя, даже то, что меня ругают и не принимают.

— Важнее труд или талант?

— Недавно Виктор Анатольевич Рыжаков на собрании процитировал слова Станиславского «Талант — это желание и труд». Но как же дар божий? Если бездарность будет трудиться, потеть и очень хотеть, она же от этого талантливой не станет. (Улыбается.) Я думаю: «Может, Станиславский просто утешил кого-­то этой фразой?» Но мне кажется, что талант — это подарок судьбы, с которым ты либо справляешься, либо нет. Каждый человек должен заниматься своим делом, и в глубине души всегда чувствуешь, твое оно или нет.

— Когда вы занимались фигурным катанием и у вас были тяжелые тренировки, вы тоже ощущали, что это в кайф? Ни разу не хотели бросить спорт?

— Нет, я как один раз решила, что уйду, так и сделала. У меня была сильная травма, разрыв связки, но это можно было преодолеть. Просто в тот момент я точно поняла, что не хочу быть тренером. В то время у меня случилось первое театральное потрясение — спектакль «Юнона» и «Авось» в «Ленкоме». Я его потом посмотрела больше тридцати раз. В первый, я точно помню, как только все началось и зазвучала песня: «Есть апостольское число, для России оно двенадцать…» — весь мой организм отреагировал, я заплакала и прорыдала весь спектакль. Пришла домой, у меня поднялась температура. Мне было лет двенадцать. Я влюбилась в этот театр, ходила и смотрела уже все спектакли, а потом у меня там появился большой и верный друг Маргарита Ивановна Струнова. Ее сейчас уже нет в живых. Это моя первая путеводная звезда, у меня ощущение, что она отдала мне свою энергию. Но она сказала: «Я не буду помогать тебе пройти. Если тебе суждено оказаться в этой профессии, ты сама все сделаешь». Мы с ней готовили одну программу на поступление, а я втайне от нее решила, что хочу читать монолог Сашеньки из «Иванова» Чехова. Но она не рассердилась: «Ты сама приняла решение. Уважаю тебя за это».

"Со мной сложно ужиться не то что в одном коллективе, но и одной территории. Для этого меня нужно очень сильно любить"

Фото: Надежда АЛЕКСАНДРОВА

— Вы отчаянная, упрямая, самоуверенная в хорошем смысле. Вот и на съемках «Светланы» спорили с режиссером, отстаивали свое мнение…

— Со мной сложно ужиться не то что в одном коллективе, а на одной территории. (Смеется.) Для этого меня нужно сильно любить. Я знаю, что на первый взгляд могу показаться очень резкой, взбалмошной, спорить, кричать. Но если не обижаться и не обращать на это особого внимания, то мы идем дальше, и нас ждет безумная любовь и бесконечное счастье. Конечно, на «Светлане» мы постоянно спорили с Женей (режиссер Евгений Звездаков. — Прим. авт.), он говорил: «Вика, отстань, есть сценарий, мы не будем ничего менять». А потом звонил из монтажной и говорил: «Викусик, как же ты была права, что меня мучила, что настаивала на своем. Спасибо тебе огромное».

— В юности вы были безумно увлечены театром, желанием стать актрисой. А на влюбленности вас хватало?

— Во мне столько энергии, меня на все хватает. (Улыбается.)

— Ваш первый муж, виолончелист, отец Петра, это ваша первая серьезная любовь?

— Это было сильное настоящее чувство, я и сейчас Борю безумно люблю как человека. Он — безмерно талантливый музыкант и талантлив во всем. Встреча с ним — это невероятный подарок жизни, у нас замечательный сын.

— Но что-­то ведь заставляет людей расстаться?

— Конечно. Мы прекратили жить вместе, так случилось, но это не говорит о том, что мы перестали друг другом дорожить, друг с другом общаться. Я не понимаю схем расставания, когда люди исключают друг друга из жизни. Настоящее чувство остается внутри человека, просто оно меняется. Мы — родственники навсегда, и в любой момент он поможет мне, и я ему.

— Выходя первый раз замуж, вы думали, что это навсегда?

— Я все делаю со стопроцентной отдачей. (Смеется.)

— После расставания с Борисом у вас был период, когда вы разбирались в себе и не были открыты новому чувству?

— Да, определенный период я довольно тяжело проживала.

— Многие ваши знаковые встречи происходили случайно, в том числе в театре «Современник» с Артуром Вахой…

— Мне кажется, что всегда первое прочтение человека, как и ситуации, — самое верное, самое честное. Потом ты начинаешь разбирать, копаться: «А может быть, а вдруг? А если посмотреть с этого ракурса?» — но все равно возвращаешься к первому впечатлению. Когда я увидела Артура, прямо почувствовала его тепло. Но после первой встречи мы долгое время не виделись, не обменялись телефонами. Нам негде было пересечься, я в Москве живу, он — в Петербурге. И как-­то в «Светлане» между сценами мы сидели в вагончике с Елизаветой Александровой, разговаривали, и я упомянула Ваху. И она вдруг воскликнула: «Ваха! Это же мой друг». И так заулыбалась, прямо засияла. Я рассказала ей, что мы с ним виделись, и она предложила: «Так мы ему сейчас позвоним». Он сказал: «Мы сейчас у меня дома с друзьями-­музыкантами на большом экране смотрим „Репетицию оркестра“ Феллини. Приезжайте». Потом спросил, где мы снимаем, сел на свой мотоцикл и приехал сам.

— Артур рассказывал, какое впечатление вы произвели на него в первую встречу?

— Он мне говорил, что после того, как увидел, что я вытворяла в спектакле «Амстердам», а мы играли в Александринке, и он сидел в царской ложе, уже не мог на меня смотреть иначе: «Перед глазами стояли эти адские танцы». У меня там небольшая, но запоминающаяся роль, мы с Дарьей Белоусовой исполняем что-­то похожее на стриптиз под песню «Не для меня придет рассвет» в костюмах трансгендеров и ярком гриме.

— Почти все ваши героини в кино с характером. Как вы считаете, это случайность?

— Иногда вечером я закрываю глаза и думаю: «Какая я нежная и мягкая, почему же я никогда не веду себя соответствующим образом?» Конечно, мне хочется сыграть такие роли, и, может быть, когда-­то я к ним приду. Не знаю, что нужно для этого, может быть, родить дочь. Естественно, я с юмором и самоиронией отношусь к себе, понимаю, что иногда даже перегибаю палку до такой степени, что это скорее уже шарж на Вику Романенко. Но, мне кажется, если ты это осознаешь и можешь посмеяться над собой, уже замечательно. Юмор — не только мужское качество.

"Настоящее чувство остается внутри человека, просто оно меняется. Мы с Борей родственники навсегда. В любой момент он поможет мне, я – ему"

Фото: Надежда АЛЕКСАНДРОВА

— В этом, мне кажется, вы совпадаете с Артуром…

— Да. На самом деле мы во многом похожи. Но как похожи, так и нет. Я — женщина, а он — мужчина, он из Питера, а я из Москвы. Артур — безумно яркий, невероятной свободы человек, совершенно непредсказуемый. Иногда это может причинять боль, к этому невозможно привыкнуть, но…

— Но вы же не стремитесь переделывать его под себя?

— Так я его просто люблю и все. Зачем мне его переделывать? И потом это же невозможно, как показывает практика. (Смеется.)

— Вы сейчас живете в Москве?

— Я живу в Москве, но поскольку всю беременность мы с Петей хвостиком ездили за Артуром, на позднем сроке я оказалась в Петербурге. Видимо, Иван Артурович Ваха хотел родиться именно там, и решил этого добиться любым путем. Он придумал себе приключение, только бы получить медаль рожденному в Петербурге. (Смеется.)

— Вы говорите, что Петербург вам близок даже по характеру…

— Да, он мне близок во всем, я безумно люблю этот город. Он хорош и в дождь, и в снег, и в палящее солнце, он невероятно красив. Там воздух заряжен по-­другому, другие люди, с другой энергетикой. Я уже давно не была в Петербурге, с августа. Как только появится возможность, обязательно поеду туда.

— Вы с Артуром живете на два города?

— На два города, конечно, потому что у меня тут театр, а для Артура Петербург — родной город, его сердце привязано к нему, и обстоятельства связывают с ним. У него там живет мама, Воля Васильевна Ваха (ее имя говорит само за себя), великая женщина, замечательный режиссер, педагог, профессор. Дай бог ей здоровья, она невероятный человек.

— Артур какой папа?

— Замечательный. Ване два годика, мне кажется, они два сапога пара. Артур обожает проводить время с сыном, и тот его ждет всегда, очень любит.

— А как Петя общается с Ванечкой?

— Прекрасно! Как может старший брат общаться с младшим? Он его шпыняет, ревнует, пытается сделать какую-­то подлянку, когда никто не видит, а потом осекается. А бывают моменты, когда он садится рядом, гладит его, обнимает, кладет ему голову на плечо. Они же братья. Мне кажется, вообще все в детях зависит от окружающей среды. Если они видят вокруг себя людей, которые даже ругаются, но по любви, это их по-­другому развивает.

— Даже конфликты вы объясняете любовью. Вы вообще все время говорите о любви как о главном…

— Да, конечно, самое главное в жизни — это любовь. Если у тебя есть азарт к жизни, ты не можешь не уметь любить, и рядом с тобой не может быть человек, которого ты не любишь.