Евгений Морозов, сыгравший главную роль в нашумевшем сериале «Зулейха открывает глаза», известен не только как актер, но и режиссер, и сценарист. В частности, он был одним из сценаристов сериала «Лондонград». Сейчас Евгений работает над проектом, который в чем-­то будет автобиографичным. Ведь его жизненный сценарий развивался прямо по канонам драматургии: вначале герой заблуждается и находится в конфликте с миром и близкими людьми, сталкивается со смертью и наконец пробуждается. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера».

— Евгений, знаю, что Патриаршие пруды, где мы встречаемся, — одно из ваших любимых мест в Москве. А почему?

— Да, одно из любимых. Мне нравится «европейскость» этого места, здесь все — и дома, и переулки — маленькое. Еще живя в Симферополе, я читал «Мастера и Маргариту», обожал этот роман, даже играл в спектакле симферопольского театра одного из мертвецов на балу Воланда. И, тогда еще не зная Москву, представлял себе это место, которое описывал Булгаков. А когда на самом деле впервые оказался на Патриарших, было ощущение, что все именно так, как я себе и нафантазировал. Еще мне доставляет удовольствие мысль, что вся эта талантливая братия: Олеша, Ильф и Петров, Булгаков, тусовались тут, бузили, выпивали, обивали пороги издательств, ходили той же дорогой, что и я сейчас.

— Когда вы приехали в Москву, выбрали для жизни центр города?

— Нет, это была ВДНХ, рядом со ВГИКом. У меня до сих пор голодный спазм, когда я оказываюсь в том районе, сразу хочется что-­то купить поесть, потеплее одеться. (Смеется.) Это время было нелегким для меня. Просто потому, что, как выяснилось, парень я чувствительный и нежный, но привык закрывать все это напускной агрессией и часто получал «ответку». Я не умел ни расслабляться, ни отдыхать, загнал себя в какой-­то тяжелый «шахтерский труд», предъявлял повышенные требования к себе. Я привез это из той рабочей среды, где прошло мое детство. Поэтому немного загубил себе легкость студенчества, это была такая смесь голода и фантазий, фейерверков.

— А если бы вы остались в Симферополе, вас бы ожидало рабочее будущее?

— Да бог его знает. Теперь я могу это признать: мы не одни в этом мире, нас ведут. В детстве я чувствовал, что меня будто кто-­то в спину подталкивает, помогая сделать выбор. Прямо чутко помню эту историю, когда решал: пойти ли мне на тренировку на футбол или с пацанами в подвал тусоваться. Так было, когда я по протекции родителей поступал в железнодорожный техникум. Существовало такое клише, что после девятого класса парень должен получить рабочую специальность, уметь что-­то делать руками. Я не понимал, зачем мне это, но покорно понес документы. И притом, что всегда хорошо учился, умудрился завалить экзамен по математике. Так что меня не приняли даже с «могущественной» протекцией моих родителей. Я был в горе, потому что разочаровал их. А сейчас понимаю, какое здорово, что все сложилось именно так. Я ничуть не умаляю работу железнодорожников, но все это страшно далеко от меня. И так было всегда: меня вели. Я приехал в Москву, поступил на курс к Андрею Владимировичу Панину, а через месяц вернулся обратно в Симферополь. У меня там осталась любимая девушка, а Москва казалась ужасным городом. Но, едва приняв такое решение, понял, какую огромную ошибку совершил. Стал звонить своему мастеру, и он сказал, что ждет меня. Однако предупредил, что следующего шанса может и не быть.

"Годы спустя я понял, что фактически ее бросил. Говорил, что уезжаю ради нас, нашего светлого будущего. При этом конкретного плана не было"

Фото: Мигель

— А девушка оценила, что ради нее вы рискнули будущим?

— Годы спустя я понял, что фактически ее бросил. Я говорил, что уезжаю ради нас, нашего светлого будущего. При этом никакого конкретного плана у меня не было, одни лозунги. И она поступила по-­женски очень мудро, сказав, что не стоит дальше тянуть эту волынку. Я еще несколько лет на нее обижался, считал, что она предала наши идеалы. Какие идеалы?! Но сейчас мы друзья. Это мой родной человек. Ее зовут Тоня.

— В Москве вы чувствовали себя одиноко?

— Я теперь адепт утверждения: что излучаешь, то и получаешь. Оно звучит примитивно на первый взгляд, но это на самом деле так. В Москве ты можешь любого человека встретить, президента, миллиардера — вопрос в том, что ты транслируешь, какие круги тебе надо пройти, с теми и бежишь этот спринт, случайных людей не бывает.

— Вы раньше увлекались экстремальными видами спорта, а когда произошла та трагическая случайность и вы повредили позвоночник во время прыжка, стали по-­другому относиться к себе?

— Конечно, это уже на уровне инстинкта. Помню, в том году были съемки, и надо было нырять в воду со скалы. Прозрачная вода, никаких камней, глубина метра четыре — не опасно. Но я отказался. Играя в футбол, делаю это сейчас более осторожно. Каждое утро разминаю руки и шею, потому что, если не размять, будет тянуть. Меня предупреждали врачи, что бесследно все не пройдет. Так что я поставил себя в более сложные условия своим необдуманным поступком.

— Вы это восприняли как урок?

— Раньше думал, что урок, а теперь воспринимаю как подсказку. Высшие силы мудры, это мы как дурачки от них отворачиваемся. Ладно, не все люди, буду за себя говорить. Я всегда думал, что нужно справляться самому, исходя из своего бедного духовного опыта рабочего района. А там Бог изгнан чаще всего. Но на самом деле он всегда с нами. Как на той самой знаменитой картине Микеланджело, где человек тянется к Богу. Всевышний всегда стоит с протянутой к нам рукой помощи. Это мы от него отворачиваемся. Это мы стоим к нему спиной и причитаем, что Бог нас покинул. А всего-­то и надо — развернуться.

— Отец, наверное, не принял вашего решения стать актером? Это идет вразрез с ценностями рабочего района?

— Он всегда жил своей жизнью, своими ценностями, мне непонятными. Я не могу сравнивать и утверждать, кто из нас умнее, краше духовно. Просто у нас перпендикулярно разные взгляды на мир, не уверен, что он до конца осознает, чем я занимаюсь. Я с папой, может, пару раз в своей жизни разговаривал по душам. Мы не близки. Это не жалоба, уже прошли все обиды. Просто констатация факта. Физиологический процесс создания человека — дело нехитрое и даже приносит удовольствие, мужчине в особенности. Но что дальше? Если ты сам себя до конца не понимаешь, то и ребенку делаешь больно. Между мной и моими родителями всегда стояла стена их собственного непонимания себя, у нас не было контакта. Они хорошие люди, не злые, но им бы себя найти за тем огромным количеством псевдоценностей, которые им внушили. Когда я узнаю истории своих бабушек и дедушек, понимаю, что все логично: такие тяжелые судьбы оказывают влияние и на детей. Счастье, что я выбрался оттуда. Может, это режиссерское качество, но при взгляде на человека я догадываюсь, насколько он живет не своей жизнью. Я сам до тридцати с лишним лет провел словно в тумане, моя настоящая жизнь шла параллельно, как трамвайный путь, на который ты не можешь запрыгнуть. Но сейчас пришло взрослое осознание того, что я сам несу ответственность за себя. Недавно я снова оказался в родных краях, ездил на день рождения дедушки, ему исполнилось девяносто три года. Приехал сюрпризом, никого не предупредив. Не хотелось создавать дополнительной суеты. Папа был очень удивлен, даже спросил: «У тебя все нормально?» И я, причем уже без всяких обид, ответил: «Опоздал ты, пап, с этим вопросом лет на тридцать». А он задумчиво так посмотрел: может, ты и прав. Это такие редкие бриллианты наших душевных сцепок.

"Между мной и моими родителями всегда стояла стена их собственного непонимания себя, у нас не было контакта. Мы не близки"

Фото: Мигель

— Самое страшное, когда нет любви, остальное можно простить. Они любят как умеют.

— В том-­то и дело. Просто оказалось, что я очень нежный, гиперчувствительный ребенок. И та любовь, которую я получал… наверное, не насыщала меня. Это как разная кухня. Только уехав в Москву и начав питаться так, как мне по вкусу, я понял, насколько грубой и жирной была «пища» рабочего района. Они любят, и у меня нет претензий, но я говорю про разные ценности и отсутствие контакта.

— Ваш младший брат, который принял решение уйти из жизни, вероятно, тоже от этого страдал. Не чувствуете вину? Ведь старший брат — второй отец.

— Я раньше этого не понимал… В драматургии есть такое понятие, как путь героя. И часть этого пути — в том, чтобы принять случившееся и двигаться дальше. Так же и смерть брата. Я принял ее и иду дальше. Наверное, уже там, в другом мире, я окончательно пойму, какова была моя роль. Мой младший брат от меня огреб в свое время, но сложно судить, что было первопричиной. От родителей доставалось мне, а ему от меня. Младший всегда громоотвод в семье, даже самой идеальной. Это энергетически так. Брат отхватил всевозможные болезни, психосоматику, он был еще более нежным, чем я. После того, что он сделал, я начал «просыпаться», понимать, какой жизнью живу. Я увидел, чем все может закончиться, причем буквально — я ездил забирать брата, примерял костюм на себя, чтобы его одеть, перевозил гроб. Это было ужасно и при этом безумно скучно. Такой тоски, скуки и бессмысленности я до сих пор не испытывал. И решил, что такого со мной никогда не должно случиться. Разумеется, все мы смертны, но можно умереть духовно задолго до того, как прекратится твое физическое существование. Человек, из которого ушел дух, самое бессмысленное существо на свете. Ничего скучнее не бывает. Древние римляне говорили: помни о смерти — и это правильно, я теперь живу с этой мыслью. Когда ты принимаешь этот факт, дорожишь каждым мигом и стараешься жить осмысленно. А вскоре после этого я еще и шею сломал, что тоже стало своего рода «звоночком». Возвращаясь к драматургии, у героя есть «врата смерти», где он буквально встречается со смертью лицом к лицу. После чего у него «открываются глаза». У меня это произошло именно так. Конечно, я по-­прежнему рефлексирую, совершаю ошибки, но руководствуюсь в своем выборе внутренним голосом, а не созданными кем-­то клише.

— Самоизоляция была для вас благотворным периодом?

— Нет, не таким плодотворным, как хотелось бы. Первые недели были довольно активными, а потом я испытал такое состояние, когда сознание скукоживается. Так происходит, когда человек долго находится в одном месте. Могу сравнить это с сауной, где горяченный воздух, и спустя десять минут ты больше уже не можешь думать ни о чем другом, кроме как о том, чтобы отсюда выбраться. Не помнишь прочитанных книг и глубоких мыслей, становишься одноклеточным существом, которое страдает от жары. Как писал Чехов, если хотите забыть о проблемах мира, купите себе тесные ботинки. И помню, когда ослабили карантин, было непросто расширить границы и заставить себя выйти на улицу. Благодаря этому опыту я понял предыдущее поколение людей, которое жило при советской власти за «железным занавесом». Им было сложно открыть для себя другой мир, как и мне после месяца в запертой квартире было сложно поверить в то, что Москва гораздо больше. (Улыбается.)

— Вы ничего не писали в это время?

— Много читал и писал сценарий. «Русские демоны» — так будет называться мой следующий проект. Я обожаю жанр, в котором творил Булгаков, когда сверхъестественное встречается с естественным. А еще я задумал написать книгу. Там про все то, что я рассказывал выше: отношения двух братьев, но это будет очень светлая драма.

— Вы уже думаете о том, кто из актеров мог бы сыграть в этой картине?

— Конечно. Во-­первых, это я сам — я всегда так делаю. (Смеется.) Во-­вторых, моя Маруся (актриса Маруся Зыкова. — Прим. авт.). Сабина Ахмедова, наша подруга. Они уже прочитали сценарий. Есть еще несколько человек, которым я пока не говорил об этом.

"Я увидел, чем все может закончиться, причем буквально – я ездил забирать брата, примерял костюм на себя, чтобы его одеть, перевозил гроб"

Фото: Мигель

— Маруся уже снималась в вашей короткометражке «Первая любовь». Насколько сложно переходить с личных на профессиональные отношения?

— Нормально. На съемочной площадке я превращаюсь в какого-­то фанатика, но при этом очень чуткого. От меня актеры млеют, потому что я знаю, что им нужно — доверие. Ведь я и сам актер. Актеры как дети, им нужно создавать комфортные условия. И я сейчас не про райдер, а про взаимоотношения. Актеры гораздо глубже, чем сами о себе думают и чем играют. Все работают по-­разному: кому-­то нужно отсматривать плейбэк, кому-­то нет. Маруся это делает, она подойдет, посмотрит: а, я все поняла.

— Какую часть вашего домашнего времени занимают разговоры о работе?

— Раньше мы многое обсуждали, каждый проект, в который нас утвердили, каждую пробу. Сейчас немного успокоились. Говорю: «У меня пробы завтра!» «Ага. Во сколько? Заберешь Мирру из школы?» (Смеется.)

— За те несколько лет, что вы вместе, вы сильно друг друга изменили?

— Пять лет прошло. И, как ни смешно прозвучит, понимать друг друга мы начали примерно год назад. Первое время мы помогали друг другу, спасали душевно. А когда необходимость в этом отпала, посмотрели друг на друга заново: а что дальше?..

— Многие на этом этапе могли бы расстаться.

— Да, утверждение Фредерика Бегбедера, что любовь живет три года, просто в десятку. После трех лет совместной жизни у нас с Марусей возникли друг к другу вопросы. Весь следующий год мы вопрошали, и только потом пришло какое-­то глубинное понимание и принятие друг друга. Это удивительно: оказывается, ты можешь с человеком жить три года, помогать ему, спасать, делить общую постель и быт — и только потом начать доверять. Я имею в виду глубинное доверие, когда ты знаешь, что она и без тебя справится и не нужна твоя поддержка круглосуточная. И вы выходите на совершенно другой уровень отношений.

— Психологи утверждают, что гармоничные отношения можно построить, только когда ты сам находишься в плюсе, самодостаточен.

— Пока ты сам несчастлив, ты будешь решать свои проблемы через другого человека и так или иначе его дергать и мучить. Мы с Марусей не одно копье сломали на этом. Она говорила: ты меня не понимаешь. И это правда. Я могу ее выслушать, но я не могу заглянуть в глубь ее души и увидеть, что там. Иногда я «включал режим лесоруба»: да я туп и нечуток, я не могу понять твои мысли. Дай мне, пожалуйста, подсказку. Нужно высказаться, а это сложно, потому что сами до конца себя не понимаем. Еще меня жутко раздражает выражение: моя вторая половинка. Выходит, я сам неполноценный? Я человек, а рядом второй человек. Спасение о другого — это неправда.

— Для чего жить вместе, когда «период спасения» окончен?

— Открываются бездонные перспективы, мегадоверие. В отношениях себя узнаешь. Взять, к примеру, ситуацию, когда я злюсь за что-­то на Марусю. Ключевое здесь: злюсь я. Это моя эмоция. Какую же подсказку я получаю от жизни? Раз это я злюсь, я же могу и радоваться, я хозяин своих эмоций, а следовательно — и своей жизни. Я понял, что у меня эта сфера вообще не развита, мой эмоциональный интеллект как у пятилетнего ребенка. До некоторого времени я позорно прикрывался профессией: я же актер, могу перевернуть в гневе стол, хохотать во весь голос, когда все плачут. На самом деле это отсутствие самоконтроля. Любая физиологическая эмоция длится шесть секунд. А вот продлевать ее или нет, мы выбираем сами. Можем годами жить с обидой или виной и удивляться, почему же мир такой недобрый, агрессивный? А оказывается, все дело в тебе самом. Так же и в отношениях: когда ты не убегаешь от проблем, а наконец на четвертом году жизни начинаешь договариваться, перед тобой раздвигаются горизонты.

"Сейчас я созрел для того, чтобы сделать Марусе предложение. И я надеюсь, что этот штамп станет нашей счастливой печатью"

Фото: Мигель

— Как вы относитесь к походу в загс? Не кажется ли вам глупой идея о том, что штамп в паспорте может что-­то зафиксировать? Ведь отношения все время меняются, они как река.

— Я до этого жил в браке семь лет, развелся. Зависит от того, что вкладывает сам человек в этот штамп в паспорте. На самом деле это всего лишь отметка. Мы наделяем ее магической силой. Захотел развестись — заплатил госпошлину и через две недели получил другой штамп. Я прошел через это. Но сейчас я созрел для того, чтобы сделать Марусе предложение. Для меня это осознанная часть наших отношений. И я надеюсь, это станет нашей счастливой печатью. Хотя я знаю истории, когда женщина делает все возможное, чтобы быть пригожей для мужчины, завоевать его сердце, а после официального оформления брака все меняется. И мужчина в ужасе: а что случилось? Ведь до этого все сходило с рук: куришь — кури, выпиваешь — пей, хочешь — иди с друзьями на футбол, я ужин приготовила, жду тебя. А тут вдруг: ты принадлежишь мне, делай как я сказала. Это насколько грустной должна быть жизнь, чтобы печать сдерживала истинные порывы? Конечно, зарекаться ни от чего нельзя, но очень надеюсь, что, поженившись, мы с Марусей не сойдем с ума и не превратимся в каких-­то неприятных незнакомцев.

— Год назад вы с Марусей давали интервью нашему журналу, и помнится, тогда вопрос готовности к браку тоже обсуждался. Как думаете, не устала девушка ждать предложения руки и сердца?

— Может пройти еще лет пять. (Смеется.) Что значит: устала? Я думаю, в последний год Маруся почувствовала, что мы на самом деле теперь вместе как муж и жена. Я не замечаю ее усталости, может, она другое скажет.

— В отношениях с Миррой примериваете на себя роль отца или вы больше друг?

— Нет, это мой ребенок. Конечно, у нее есть родной отец, но и у нас с Миррой свои отношения, свои разговоры и интересы. Признаюсь, она тоже меня многому научила. Сначала я подсознательно ждал и обижался: а почему она не проявляет ко мне интереса? Это была глупейшая, банальнейшая ловушка, в которую я угодил. За отношения между ребенком и взрослым всегда отвечает взрослый. Когда ребенок подходит с рисунком к отцу и тот говорит: «Ага, здорово!» — на языке ребенка это означает: отвали. И колоссальная разница, когда ты начинаешь рассматривать картинку: какое яркое солнце, а почему ты таким цветом деревья нарисовала? Ты проявляешь заинтересованность. Через эти вопросы я начал втягиваться в ее жизнь. А дети ведь очень чуткий народ, сразу откликаются. Я понял, что в какие-­то моменты вел себя в точности как мой отец, повторял его ошибки. «Я тебя кормлю, обеспечиваю. Что еще надо?». Оказалось, тебя надо. Внимания твоего. Сегодня мы с Миррой в четыре утра вместе ловили комаров, это нас соединило. (Смеется.) Потом я повез ее в школу, и мы вспоминали об этом. Нам всегда есть что обсудить. Я чувствую ее своим ребенком, и все, что мне надо было сделать, — заинтересоваться.

— Как думаете, каким отцом вы станете?

— Думаю, что очень классным. Хотелось бы еще парочку детей. (Смеется.) С Марусей будем договариваться. Но я ей предоставлю все условия и буду помогать. Расскажу про свои недавние ощущения, когда я понял, что к этому готов. Мы снимали четырехсерийный фильм, где я играл следователя, который спасает похищенного ребенка. Машина бандитов в лесу стоит, я подкрадываюсь к ней, достаю малыша, а он на самом деле спит. И все то время, пока мы репетировали, он тихо сопел на моем плече. Это не мой ребенок, но меня пронзало аж до пяток. Столько нежности рождалось во мне… Да, я медленно «запрягаю», но покажите мне ту книгу, где написано, как надо.