Юлия Пересильд: «Пока любишь человека, прощаешь ему все»
Актриса рассказала в интервью про отношения в семье, воспитание дочерей и материальные желания
Прекрасная актриса, теперь еще и театральный режиссер, руководитель благотворительного фонда, Юлия Пересильд удивительным образом успевает оставаться любящей и внимательной мамой, отдавать дочкам много времени да еще и радовать глаз своей красотой. Может быть, секрет в ее таланте делать все будто бы играючи, когда не видно пота и труда в ролях, а это самый высокий актерский пилотаж, и точно такая же она во всем. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера».
— Юля, я тебя знаю уже довольно давно, и ты практически не меняешься. Мне кажется, даже взрослея, очень важно сохранить в себе что-то незыблемое, истинно твое…
— Сказать, что я совсем не меняюсь, будет неправдой. Конечно, миллион изменений происходит с любым из нас, наверное, каждую секунду. Но я очень рада, что у меня действительно остался таким же характер или натура, в общем, основа, заложенная с детства. Я, кстати, прекрасно помню себя уже с четырех лет. Причем, не один эпизод, а разные переживания и большие радости. А надо мной все смеются и говорят, что такого не может быть.
— Какие же переживания четырехлетнего ребенка тебе запали?
— Я прекрасно помню свой детский сад. Мне нравилось туда ходить. И однажды меня забыли забрать. Мама работала, бабушки — тоже, дед служил, а тогда же не было мобильных телефонов, а у нас на тот момент еще не было и домашнего, и каждый думал, что меня заберет кто-то другой, в результате никто не приехал. И в час ночи все вдруг очнулись (смеется), видимо, узнали, что меня ни у кого из них нет, и побежали в сад. Воспитатели сказали мне, что я останусь с ночным воспитателем, сейчас я понимаю, что это была женщина-сторож. (Смеется.) Помню, как мы походили с ней по детскому саду, она показала мне меню на завтрашний день и потом уложила спать. Когда приехали родители, то им сказали, что ребенка не надо будить, а утром я останусь в саду. Проснувшись, я прекрасно себя чувствовала, для меня это было приключением, а не проблемой. Я вообще из тех, кто очень долго не формулирует для себя что-то или не осознает до конца, что происходит плохое. Иногда через какое-то количество лет я думаю: «Боже мой, как я вообще с этим справилась?! Почему считала, что все правильно и здорово?» В самые критические моменты я редко паникую и редко говорю себе, что все ужасно.
— Но я знаю, что ты можешь впасть в панику, если близкий человек долго не берет трубку…
— Да, но это другое. Для меня это фильм ужасов. И происходит такое не на пустом месте, а от того, что с фразой «Абонент временно не доступен» были связаны страшные моменты в моей жизни.
— А дети уже понимают, что нужно тебе позвонить, когда они приходят куда-то, например?
— У старшей дочки, поскольку она уже учится в школе, есть телефон, и она понимает, что если куда-то идет, например к подружке, то надо написать хотя бы эсэмэску: «Мама, у меня все в порядке». И она очень обижается, если я сразу не сообщаю, что благополучно долетела куда-то. Как только она пошла в школу, у нее появилась сознательность, ответственность и желание в хорошем смысле контролировать и меня. (Улыбается.)
— Ты говоришь, что дочки ходили в обычный детский сад и сейчас у Ани обычная школа. Что ты понимаешь под этим словом?
— Обычная — это государственная школа в пяти минутах ходьбы от дома. В ней училось очень много спортсменов, например футболист Игорь Акинфеев. А сейчас она уже не специализируется на спорте, хотя там все равно много детей, занимающихся в ЦСКА.
— У сегодняшних детей, в том числе у твоих, очень много занятий, нет ни минуты времени, когда можно просто погулять, поговорить с подружкой, нет свободного дыхания. Ты не считаешь это нужным?
— Мы не заставляем их ничем заниматься. И вот сейчас у Ани появилась небольшая свобода, потому что мы отказались от музыкальной школы. Это было совместным решением, хотя у нее все шло прекрасно с точки зрения обучения. Но там царит система излишней диктатуры. Аня мне ничего не говорила, она очень терпеливый человек, никогда не скажет об учителе плохо, скорее обвинит себя в неправоте. Ей очень повезло с детским садом. Она попала к невероятным воспитателям, сейчас они и у Маши, а Анюта прибегает к ним и рассказывает, как у нее дела в школе. В общем, она росла в атмосфере любви, хотя и строгости там хватало. Она не знает, что такое диктатура, это для нее дискомфортная, непонятная среда. Когда она мне два раза сказала: «Мам, я боюсь идти на урок сольфеджио», я очень удивилась. Но разобравшись в ситуации, я сказала, что мы забираем документы и уходим оттуда. Конечно, нам было жалко бросать школу, но музыкой нельзя заниматься через силу, ей свойственна абсолютно легкая природа. Поэтому пока мы решили взять паузу. А там… посмотрим. Но Аня занимается с педагогом музицированием. Обе дочки одержимы бальными танцами. Они встретили танцевальную пару, двух потрясающих педагогов, влюбились в них и вот теперь сутками танцуют. Английским языком тоже в удовольствие занимаются. Маша уже год с успехом играет в теннис. Обычного общения у Ани тоже хватает. После школы они остаются обедать, потом гуляют всем классом, они дружат. Еще и полночи потом переписываются.
— У Ани есть какие-то обязанности дома, например, наводить небольшой порядок в своей комнате?
— За собой она частично собирает вещи, игрушки, и все.
— А ты должна была что-то делать по дому в детстве?
— Очень плохое слово «должна». Если бы мне кто-то сказал, что у меня есть какие-то обязанности, то вероятность того, что я бы это выполняла, была нулевой. И если сейчас мне говорят: «Сделай вот это», внутри меня какое-то существо начинает очень сильно сопротивляться. Если я встала в детстве, заправила постель, а потом мне сказали: «О, ты постель уже заправила! Ничего себе! Ты просто молодец!» Вот тогда я практически каждый день буду это делать.
— А если тебе сейчас не хочется мыть посуду, например, и она будет накапливаться, ты же должна будешь ее все равно помыть?
— Такого не бывает. Поэтому я учу своих детей опережать требование. Они должны хотеть делать. Тогда они всегда будут независимы. Я понимаю, что неприятно, когда тыкают, что тапки валяются или игрушки разбросаны. Я объясняю Ане, что раз ее это оскорбляет, не давай повода так говорить. И всегда обращаем внимание, хвалим, когда она убирает за собой. У нас есть традиция — если утром в выходные я не убегаю, то Аня сама готовит завтрак. Она может яичницу пожарить и кашу сварить, даже сырники приготовить, но одной ей их еще страшновато делать. Она сервирует стол, Маша ей помогает в этом. Пару раз у нее горела сковорода, но ничего, мы это пережили. (Смеется.)
— Тебя дома особо не утруждали делами, а ребенок родился, и ты сразу стала взрослой и всему научилась?
— Меня домашними делами не утруждали, но в возрасте лет девяти-десяти все шторы на окнах в нашем доме, все покрывала, накидки на кресла шила я сама, у меня была швейная машинка. И за цветами, которые я обожаю с детства (на подоконнике у меня тогда увяли и сейчас цветут розы), следила я. В двенадцать лет у меня появилась собака — кокер-спаниель. И никто, кроме меня, не знал, что такое чесать ее, мыть, стричь, чистить уши. Конечно, если я приду домой уставшая и увижу, например, страшный беспорядок, могу покричать, поругаться, поскандалить даже.
— С детьми или с мамой тоже?
— С мамой в меньшей степени, потому что ей что-то скажешь, она сразу заплачет. Минут через пятнадцать я начинаю чувствовать, что была неправа, прошу прощения, мне очень стыдно становится.
— А с любимым ты тоже можешь поскандалить, понервничать, пытаться настаивать на своем?
— Мне кажется, я не самая глупая в отношениях с мужчинами, и очень терпеливая. Я поняла с возрастом — пока ты любишь человека, прощаешь ему все. А как только чувства исчезают, не можешь простить самой маленькой мелочи. Просто вторая половинка должна чувствовать, как долго ты можешь копить проблемы, прощать, насколько тебя хватит. Потому что любовь, к сожалению, чувство конечное. Я не говорю о родителях и детях.
— Но ведь у кого-то оно длится всю жизнь…
— Я думаю, что, наверное, можно искренне вновь влюбляться в того же человека. Но у меня нет опыта очень длинной любви. Наверное, бывают исключительные истории. Мне кажется, в отношениях важно уважение, в какой-то момент оно выступает на первый план.
— Твои девчонки умеют манипулировать вами?
— Конечно. Это два величайших манипулятора. Как говорит их дедушка, когда я ухожу на работу: «Ну, что, власть меняется». (Смеется.) Когда я дома, для них больше нет никаких авторитетов. А дальше такая градация: если нет мамы, то авторитет — папа, если и его нет, то бабушка и дедушка.
— Когда я разговаривала с Алексеем Ефимовичем Учителем, у меня возникло ощущение, что на работе он человек жесткий, а в жизни — мягкий. Какой он дома с детьми?
— Он души в них не чает. Они находят дружеский контакт, у них все хорошо.
— Но веревки девочки из него не вьют?
— Вьют. Но они их из всех вьют. В этом смысле они иногда бывают чертовски невыносимы. Хочу туда, хочу не туда, не буду то, не буду это. Они гиперактивны, встают рано, спать идут поздно, их не уложить. Если ты дома, то будешь и готовить вместе с ними, и смотреть, какие у них машинки. И это не просто один раз взглянуть — и все, это полноценное времяпрепровождение — играть с ними. Это не закончится через полтора, два часа, а если ты отвлекся на телефон, то еще и услышишь: «Ты нечестно делаешь! Ты не выполняешь правила!», потому что мы договорились, что в выходной мы не сидим в телефонах, мы с детьми.
— У тебя в детстве было совсем другое материальное положение, но я знаю, что ты и не просила у родителей ничего сама.
— У меня не было такой возможности — просить. И это очень трудный для меня вопрос — как совмещать желание радовать дочек с тем, чтобы не разбаловать, избежать пресыщения подарками, научить ценить вещи и внимание. Но я не могу сказать, что для них подарки — дело обыденное, потому что мы очень часто про это разговариваем с ними.
— У вас методы и мнения в этом с Алексеем Ефимовичем сходятся? Может быть, в силу характера или возраста они отличаются?
— Мне кажется, сходятся. Конечно, с одной стороны, мне как человеку, который проводит с дочками не так много времени, хочется их радовать, в том числе и покупками. Мой пунктик — где бы я ни была и в какой занятости, все время думаю: «Что бы им привезти?» А летаем мы очень часто, поэтому все время что-то привозишь. Но при этом мы часто ходим на мероприятия фонда «Галчонок», я рассказываю, какое количество детей не могут себе позволить это. Они меня спрашивают: «А как мы будем поздравлять ребят на Новый год? Как бы нам поделиться чем-то?» Валяются старые ненужные им игрушки, я хочу выкинуть их, на что они говорят: «Мам, не выбрасывай, надо отдать другим детям».
— У вас дома бывают гости?
— Я люблю принимать гостей, но в эту осень такое случалось лишь пару раз. Люблю, когда приходят одноклассники к дочке, когда ко мне приезжает из Пскова подруга Ира Петушкова с крестниками, они часто бывают. И мы с ней сидим по ночам и болтаем. (Смеется.)
— Когда у тебя появился хороший достаток, изменились материальные желания, хочется еще большего?
— Деньги не могут портить человека, который не ставит их во главу угла, если у него есть желания, которые выше, чем просто деньги. Я вообще не очень падкий человек на материальное, наверное, в этом мне повезло. Знаю людей, которые очень любят деньги, а я, к сожалению или к счастью, отношусь к ним достаточно спокойно, даже несколько безрассудно. Могу их забыть взять или потерять и потом об этом и не вспомнить. Или неожиданно найти в каком-то месте и удивиться тому, что они лежали в этой книжке. Я не из тех, кто заморочен на бриллиантах или на невероятных фирмах. Не могу представить себе ситуацию, когда б я так хотела какую-то шубу, что ради нее хуже ела или отказывала в лишней игрушке ребенку. Никогда! Все живы, здоровы, сыты, нормальная квартира, можем себе позволить сходить или поехать куда-то, это прекрасно и этого достаточно.
— Ты по-прежнему не за рулем?
— Нет. Потому что мне это неудобно. Где я буду парковаться? Я везде опоздаю.
— А дача у вас есть?
— В Калужской области уже давно, деревянный дом.
— И как часто ты там бываешь?
— Не спрашивай. (Смеется.) Никогда. Родители там отдыхают с девчонками. Больше я плачу за ее обслуживание, чем туда езжу.
— Ты часто говоришь, что хотела бы то языки выучить, то научиться водить машину, то другое образование получить. Причем желания часто меняются, но пока ничего из этого не случилось, по-моему…
— Да, у меня все время есть какие-то идеи, но, наверное, они никогда не осуществляются, но и не заканчиваю, потому что, когда я вижу интересных людей или интересное действо, мне хочется подключаться сразу и ко всему. Я загораюсь, но меня ненадолго хватает, если честно.
— А с людьми тоже так?
— Немножко по-другому, хотя бывает, что очаровываюсь и остываю. Есть люди, которые рядом долгие десятилетия, и те, что идут со мной много лет параллельно, даже если мы подолгу не видимся. Без них бы меня не было. Например, Паша Акимкин, мой друг и однокурсник. Мы несколько спектаклей «Стиховарения» играли без него. И все было отлично. Но вот пришел Паша, и ко мне как будто присоединился еще один блок аккумулятора. Я не знаю, что это такое. Мне просто хорошо с ним. Мы живем рядом, он утром заехал за мной на машине, потом мы в кофейне купили кофе, и у меня появилось какое-то абсолютное странное ощущение счастья. Я знаю, что он надежный, ничего от меня не хочет, и в глобальном смысле я ничего от него не хочу. И я ему могу все рассказать, и он мне — тоже, и это никогда не будет никому передано.
— Ты стала учредителем фонда «Галчонок». Значит, это стало отнимать еще больше времени и души. Зачем тебе это нужно было?
— Я стала соучредителем фонда, потому что мы разошлись с нашим предыдущим руководителем. Возникла такая ситуация, при которой фонд либо закрывался, либо кто-то должен был взять его в свои руки. Я подумала, что, наверное, могу это сделать. Конечно, забот прибавилось, ответственность стала другой, еще и за людей, которые работают там. Но я не жалею об этом. Вообще самое страшное для меня — перестать сопереживать.
— Ты никогда не была заморочена на внешности, но при такой нагрузке прекрасно, совсем юно выглядишь. Все-таки что-то делаешь, следишь за собой?
— Надо иногда устраивать себе небольшой разгруз. Когда каждый день пытаешься функционировать по двадцать пять часов из двадцати четырех, да еще на многих фронтах, в какой-то момент хочется сказать: «Не могу больше! Не хочу!» И я уехала на два дня в одну из подмосковных клиник, вообще первый раз в жизни уехала одна. И за эти два дня прекрасно восстановилась. Не могу сказать, что не люблю совсем ничего женского. Мне нравится хорошая косметика, одежда, но для меня, к счастью, это не архиважно, оно не выходит у меня на первый план.
