Константин Юшкевич: «К нам могли нагрянуть с облавой и отвезти в отделение жен»
Острые перипетии биографии актера — в интервью
Константин Юшкевич знаком зрителю давно, но, пожалуй, вошел в каждый дом в образе доктора из «Склифосовского». А после невероятно смешных и парадоксальных «Рассказов» он превратился в героя для интеллигенции, особенно для юных, да и не только, дев. Не каждому дано говорить на такие темы очень смешно и не скатываясь в пошлость. Интересно, что сам Константин достаточно консервативен, считает себя однолюбом и счастливо женат еще с первого студенчества. Возможно, без любимой жены Ольги, которая когда-то подтолкнула его на переезд в Москву, не было бы сейчас такого успешного и яркого актера, которого мы знаем. Об этом Константин рассказал в интервью журналу «Атмосфера».
— Костя, знаю, что вы еще в школе занимались в театральной студии при Дворце пионеров. А как заинтересовались этим?
— Это был пионерский театр миниатюр. Меня туда классе в третьем-четвертом привели родители, так как у наших знакомых там занималась дочка. И как-то я там задержался. Мне рассказывали, что еще лет в пять-шесть я любил потешать старушек, сидящих на лавочке у подъезда. Выносил гитару и пел, например, «Пой гитарная струна». А в театре мы сначала играли детские скетчи, а потом это переросло в пионерскую агитбригаду. Мы разыгрывали сценки из жизни школьников с каким-то моралите. Я не был звездой в коллективе, но мне очень нравилась компания, а главное, что мы очень много ездили по разным мероприятиям. Помню вояж в Волгоград, а в седьмом классе я побывал в пионерском лагере «Орленок» под Туапсе, где было и душевно, и весело. Когда разъезжались, все плакали — такая там была атмосфера. Повзрослев, мы стали ставить более серьезные истории. Ребята из нашего коллектива ездили даже в Чехословакию, в город Пльзень, побратим Свердловска, ныне Екатеринбурга, но я туда не попал, потому что в то время уже занимался стендовой стрельбой и опоздал на одно выступление, за что меня так наказали. Я ничего не мог поделать в той ситуации, так как это была военная организация, и ты обязан был сдать оружие, а стояла очередь. Через некоторое время я ушел из коллектива, просто перерос его.
— На этом ваше первое театральное образование закончилось?
— Нет, потому что в том же Дворце пионеров был более взрослый театральный коллектив, назывался ТЮТ (театр юношеского творчества), где занимались очень вольные люди, которые любили петь песни Бориса Гребенщикова. (Смеется.) Правда, я там пробыл недолго, но успел сыграть какую-то шпану. Это один из моих немногочисленных криминальных образов. (Смеется.)
— И после этого прямая дорога была в театральное училище?
— Нет. Я никогда не рассматривал актерство как серьезную профессию. Хотел быть то юристом, то военным, хотя тоже не сильно мечтал об этом. Главное, я понимал, что специальность не должна быть связана с математикой и физикой, потому что это точно не мое.
— Несмотря на то что оба родителя — инженеры…
— Да, но у меня мама очень творческий человек, и в молодости она хотела заниматься актерством. Но времена были нелегкие, поэтому ей пришлось идти учиться туда, где можно было получить реальную стабильную профессию, чтобы работать и помогать семье. А я не технарь совсем. Считаю, мне просто повезло сразу поступить в театральный институт. Но первые два курса, до армии, я не очень серьезно к этому делу относился.
— Поэтому в армию и забрали?
— Да нет, просто у нас в институте не было военной кафедры. Могли забрать и после окончания, и в середине учебы. Можно было, конечно, попробовать изобразить из себя неадекватного человека и получить соответствующую справку после психбольницы, чтобы избежать призыва. Но мне такой вариант не нравился. Еще можно было пристроиться на теплое местечко, например, конферансом заниматься в военном ансамбле. Но это тоже было не так просто, да и роль конферансье не моя. На призывной пункт приезжали «покупатели», как их называли, из разных родов войск и набирали себе команду, увозили либо в учебное подразделение, либо сразу в войска. Сначала я был приписан к группе с возможностью попасть в Афганистан, но, к счастью, этого не произошло. Я провел три дня в бедламе среди часто напивающихся бритых людей, которые бегали через забор, доставали выпивку, гуляли последние вольные деньки. Офицеры ничего с ними сделать не могли до присяги, кроме как отослать в местный вытрезвитель. И вот появились люди с какими-то странными петличками, я спросил: «Это стройбат?» — мне ответили: «Нет, это инженерно-саперные войска». А все очень боялись попасть во флот, потому что это три года службы. И когда объявляли фамилии, народ просто разбегался, и хватали кого попало. Нас забрали в Эстонию, в учебное подразделение, а потом я попал в Калининград.
— Так хорошо же?
— В армии в принципе ничего хорошего нет. В учебном подразделении мы дружной компанией вступили на территорию конфликта с нашим ротным. Я его передразнил, все засмеялись, и он увидел мое лицо. Я понял, что попал в черный список. Он нам частенько говорил «вы будете по веревке ходить» или «я вас отправлю на Землю Франца-Иосифа». Но послали нас в другое место, которым тоже пугали. Но то ли раньше там были ужасные неуставные отношения, то ли нас просто шантажировали, но в Калининграде ничего страшного не произошло, все как везде. Какой-то уровень конфликтов в армии всегда присутствует, но это не сводилось к жутким унижениям или дедовщине в чистом виде. Наш батальон отличался тем, что мы ездили на учения. Я сразу попал в особую команду: если назвать на киношном языке, то это были пиротехники, люди, которые там обеспечивают зрелищность, проводят взрывы. Это было интересно, и нам не нужно было стоять в нарядах.
— Можно сказать, что ваш перерыв в обучении был удачей, потому что вы вернулись на курс, где встретили вашу будущую жену Олю…
— Это во-первых, а во-вторых, если говорить с профессиональной точки зрения, то это был совершенно другой курс, очень серьезный, с иной атмосферой. Разумеется, очень многое зависит от мастера. И ребята с нашего курса сейчас работают и в Москве, и в Питере, кто-то даже руководит столичным театром.
— А вы в детстве и юности были театралом?
— В Свердловске всегда было хорошо с театром, оттуда много замечательных артистов вышло, которых вся страна знает. Мы ходили в драму на спектакли, иногда это было здорово, но, конечно, в детстве я больше любил кино. Не пропускал ни одного фильма. Если в центре или в моем районе картина уже прошла, я мог поехать и на окраину, где было достаточно опасно, чтобы увидеть ее. Естественно, все смотрели французские фильмы с Жан-Полем Бельмондо и Аленом Делоном и комедии с Пьером Ришаром. А из наших лент особое впечатление на меня произвел «Экипаж», я был классе в седьмом и после просмотра этого фильма захотел стать летчиком гражданской авиации. Но теперь я понимаю, что лучше все-таки летчика сыграть, чем быть им. (Смеется.)
— А когда пришла мысль продолжить образование в Москве?
— Как водится у достаточно успешных курсов, мы с однокурсниками попытались организовать свой театр. Назывался он «Театр масок». Другая половина курса уехала с той же мыслью в Смоленск. Мы поставили «Двенадцатую ночь», но это был 1990 или 1991 год, и театр развалился из-за финансовых трудностей. И мы решили отправиться в Москву и показаться там.
— Вы к тому времени уже женились. Не думали, что семья может помешать пробиться в профессии?
— Нет, хотя, конечно, в Москве мы столкнулись с некоторыми проблемами. Жестко обстояло дело с пропиской. Семейному человеку нельзя было жить в общежитии ГИТИСа. Снимать квартиру денег не было, жили у знакомых. Но в 1993 году какое-то время все-таки обитали в общежитии. Тогда как раз любили устраивать всяческие облавы. К нам в общежитие утром могли нагрянуть и отвезти в отделение жен, которые не жили там официально. Это заканчивалось разными историями. Помню, как однажды заглянул мой сокурсник и сказал: «Костик, не выходите, тут менты». А всех, кто разогревал на кухне еду, забрали.
— Оля сразу согласилась с вашей идеей поехать в Москву, не зная, что и как будет с бытом, а главное, с жильем?
— Она настраивала меня на то, чтобы двигаться дальше. И это была отчасти ее идея — поехать вместе. А сама она в институт идти не захотела.
— Как вы оказались на курсе Марка Захарова?
— Одна из выпускниц свердловского театрального училища приехала в Москву и поступила к Марку Анатольевичу, и еще двое наших, не доучившись, перевелись к нему в ГИТИС, я с ними встречался. А я Захарова обожал с детства. Конечно, как человек немосковский, в основном знал его по кино, а из спектаклей видел только запись «Юноны» и «Авось». Но мне очень нравились его эстетика, юмор, ирония, мне было это очень близко. Нас благополучно завернули во многих театрах, сказав, что все переполнено. Мы зашли в ГИТИС, и Юля, которая у него училась, сказала: «Покажись Марку Анатольевичу, он тебя возьмет, если ты хочешь еще поучиться». Я пошел, и как-то сразу Захаров сказал: «Мы вас возьмем на второй курс». И я тут же окунулся в учебу, мне все безумно нравилось! Это был глоток свежего воздуха. Если у нас в Свердловске царила студийная атмосфера, то здесь она была совершенно взрослой. А когда я попал в массовку в «Ленком», то видел, как репетируют великие русские артисты, как рождаются роли у моих кумиров. Но я был благодарен Свердловску и армии за то, что из меня сделали дисциплинированного человека, ведь театр — дело коллективное. И у меня после учебы в Свердловске появилось чувство ответственности, я к профессии стал относиться по-другому, увлекся Михаилом Чеховым, пытался найти особый способ работы над ролью.
— Как к вам относился Захаров? Ведь вас же взяли в труппу «Ленкома», а потом вы ушли оттуда…
— Марк Анатольевич мог как никто и вознести, и опустить. «Знаете, несколько человек умеют у нас, в России, делать это… — мог он сказать при студентах, — Олег Иванович (Янковский. — Прим. авт.), например». Любил он студентов по имени-отчеству называть, от чего у тебя сносило башню, но иногда мог и приложить как следует.
— В мечтах ничего, кроме «Ленкома», у вас тогда не было?
— К тому моменту мне было все равно куда идти. Я даже не столько рвался в театр, сколько хотел учиться. К тому же и в институте у меня была насыщенная жизнь. Я ездил на гастроли в Копенгаген с «Юноной». Никогда до этого за границей не был, а тут с театром поехал, да еще труппу приглашали в российское посольство! Я пережил такую гамму эмоций! Правда, романтический флер с годами улетучился.
— А кто-то из мэтров «Ленкома» вас взял под свое крыло? С кем-то из них у вас были доверительные отношения?
— Из мэтров ни с кем такого не было, дистанция все-таки сохранялась. К тому же у меня не было таких ролей, чтобы я был с кем-то равноправным партнером. Но я мог наблюдать за ними в компаниях, слушал их рассказы, видел их на сцене и изнутри. Марк Анатольевич собрал такую мозаику артистов — гигантских величин! Я удивлялся, как существует Леонид Сергеевич Броневой. Как говорил Марк Анатольевич, это штучный товар — когда у человека огромная энергетика при такой скупости красок. И это всегда было безумно смешно, узнаваемо. Он настолько владел залом, что невозможно было понять, как он это делает. Я был поражен спектаклем «Мудрец» и работой Леонида Сергеевича в роли Крутицкого. Я не раз с удовольствием наблюдал, как Олег Иванович Янковский мог пикироваться с Александром Викторовичем Збруевым, это могло быть саркастично, но очень смешно. Это была их особая манера общения, часто напоказ. Евгения Павловича Леонова я видел, к сожалению, лишь один раз в «Поминальной молитве», когда только пришел в театр. Я с восторгом смотрел два разных состава «Школы для эмигрантов» — Олег Янковский — Николай Караченцов, Александр Абдулов — Александр Збруев. Я уверен, что весь мой опыт в «Ленкоме» не прошел даром. Просто у каждого свой путь. Мне тесновато в жесткой структуре.
— У вас все довольно активно развивалось в профессии, а что же Оля в это время — сидела и только радовалась вашим успехам?
— Я думаю, ей нелегко было. Она работала в маленьких театрах, потом поступила в Москонцерт, где и трудится до сих пор.
— Она ради вас так построила свою жизнь или у нее не было таких уж сильных актерских амбиций?
— Конечно, какие-то амбиции были, и я понимаю, что Оля многое положила на алтарь семьи. Она меня очень поддерживала, и я ей благодарен за это.
— Дети появились, когда вы уже служили в «Ленкоме»?
— Да, в 2000 году родилась старшая дочь. Тоже не обошлось без проблем, потому что у меня была только временная прописка, и, чтобы устроить ребенка в садик, мне пришлось поработать Дедом Морозом с месяц. И с жильем по-прежнему все непросто было. В 1996 году меня официально приняли в театр и дали маленькую двенадцатиметровую комнату, а потом уже комнату побольше в четырехкомнатной квартире на четыре семьи. Но, когда я принял решение уволиться, это все осталось у театра. Уйти пришлось потому, что я не мог сниматься в кино, так как был много занят в театре, но не тем, чем хотелось бы. Поэтому при всей любви к «Ленкому» пришлось сделать выбор. У меня были какие-то деньги, еще друзья помогли, и, как только я уволился, сразу купил комнату.
— А в каких условиях вы жили с родителями в Свердловске?
— Если в Советском Союзе существовало какое-то подобие среднего класса, то это была наша семья. Чешский мебельный гарнитур и хрусталь как основа достатка — все это присутствовало в доме. И машина у нас всегда была. Мне отец и привил любовь к автомобилям. (Смеется.) А еще он был охотником, а это тоже недешевое удовольствие. Мы ездили отдыхать с родителями на юг, и в пионерский лагерь на море меня отправляли. Но Свердловск был закрытым городом. Моя тетя жила в Питере, работала в доме моды, и она мне периодически присылала какие-то вещи, которых в нашем городе ни у кого не было. Но в Свердловске всегда существовала своя мода. А того, что тетя присылала, я даже иногда стеснялся, потому что очень выделялся из толпы. У нас могли косо посмотреть, если ты был одет не как все. Помню финские сапоги-альбатросы на «манке», он были достаточно высокие, на молнии — в общем, очень вычурно выглядели. Когда я учился в седьмом классе, в нашу студию пришли отбирать детей в кино, и я попал на съемки картины «Здесь твой фронт» с Борисом Невзоровым и Мариной Яковлевой. Тогда я заработал какие-то деньги, и родители мне сказали, что могу купить на них все что хочу. В то время была модна куртка-аляска, но, так как достать ее у нас в городе было негде, естественно, ее достала тетя, и весь гонорар за десять или четырнадцать дней я потратил на эту куртку.
— Какое впечатление на вас произвел первый опыт работы в кино?
— Я снимался в групповке — это не массовка, но и не эпизод, лица, которые постоянно присутствуют на дальнем плане, создают атмосферу, поддерживают главных героев. Из нас сделали детей войны, измазали, надели телогрейки, валенки. Мне все нравилось. Но скорее это было интересным приключением.
— Когда, вы считаете, по-настоящему пришло ваше время в кино Со «Склифосовским», «Балаболом» или еще с «Дикарями»?
— Первой серьезной работой стала главная роль в сериале «План Б» в 2005 году. Я не раз ездил на пробы, и мне казалось, что меня не утвердят, хотя мне безумно хотелось сниматься, сценарий был очень интересный, с историей, похожей на «Графа Монте-Кристо». Но сериал прошел, а я не проснулся знаменитым. (Смеется.) Однако после показа меня стали узнавать, даже по фамилии. До этого мне обычно говорили: вы у нас что-то покупали. Помню, как в Египте или в Турции вдруг подошли люди из Днепропетровска и спросили почти утвердительно: «Вы же Юшкевич», — и продолжили: «Мы на диске недавно смотрели сериал, где вы играете ресторатора». И я понял, что речь идет обо мне, а не о Сергее Юшкевиче. (Улыбается.) А вообще моя первая роль была у Александра Прошкина в «Русском бунте», но она не сложилась во многом из-за моего любимого театра. (Улыбается.) В стране был кризис, съемки останавливались, и как-то я просто не смог прилететь на свою сцену. Прошкин очень разозлился на меня, и, в общем, моя роль сошла на нет. На озвучке он мне сказал, что я свою роль пролетал из Оренбурга в Москву. И был прав. Но тогда я еще не созрел для ухода из театра, это случилось через четыре года. Тогда же меня назначили в театре на большую роль в спектакле «Мистификация», в итоге я не сыграл ни там, ни здесь. За двумя зайцами погнался, после чего понял, что в жизни надо уметь делать выбор, принимать решения. И о своем выборе, который сделал позже, пока ни разу не пожалел.
— Но потом театр в вашей жизни все же появился, хоть и антрепризный, но очень хороший…
— У нас в «Ленкоме» была гримерка 339, где стоял тренажер, лежала штанга, гантели, там же хранились две покрышки от моего автомобиля и кресло оттуда же, потому что мне негде было их держать, и я их там прятал, чтобы не выкинули. Попутно во время спектакля мы занимались спортом, потому что играли роли-то не самые главные. (Улыбается.) Нам показалось, что нужно делать хотя бы что-то с организмом, и все этим воодушевились. И как-то зашел туда режиссер Витя Шамиров, мой сокурсник. Сказал, что есть интересное предложение для меня. Витя поставил «Трактирщицу», с которой я в «Ленкоме» огреб по полной программе, потому что вышли негодующие статьи, одна называлась «Шамиров, вон из театра!». Поездки стали проблемой для репертуарного театра. Я шучу: «Есть ли жизнь после „Ленкома“?» — так вот она была и есть. В кино шагом вперед стал фильм «Дикари» — где мы втроем с Виктором Шамировым и Гошей Куценко являемся соавторами. Кстати, я соавтор многих проектов, и эта деятельность приносит мне еще большее удовлетворение, чем актерская игра.
— Но народная любовь пришла к вам после «Склифа»?
— Наверное. Недавно был в Израиле, и там заходишь в любой наш магазин, а тебе говорят: «О! Склифосовский!» Но другая категория публики узнает меня по полному метру. А вот в Риге я удивился, когда кто-то подошел ко мне и назвал «Рассказы».
— Ваш герой в «Рассказах» очень смешно рассуждает на темы любви, секса и взаимопонимания в каких-то знаковых вещах. Насколько вам важно, чтобы с любимой женщиной была общность интересов, взглядов?
— В «Рассказах» это было очень смешно написано Сегалом и снято им, но я не предполагал, что эти фразы все будут повторять. История рассказана почти на грани фола. Но если серьезно, то влюбленность со временем проходит, а вектор общих интересов, понимание должно оставаться между людьми.
— У вас уже достаточно большие дочки: Евдокии восемнадцать лет и Кате четырнадцать. У вас одинаковые отношения с обеими?
— Во-первых, у них характеры совершенно разные. Младшая — взрывная, старшая — достаточно сдержанная. Но так как я очень много езжу, не в курсе многого в их жизни, не знал даже, как ЕГЭ устроен. Если получается, мы ездим отдыхать вместе, в кино ходим, но я не уделяю столько внимания их учебе. Мы любим с ними поговорить о кино. Современные сериалы смотрим и обсуждаем. Даже как-то посоветовал старшей парочку фильмов из того, что мне понравилось. Но она сейчас больше меня в кино разбирается. Старшей дочке смотреть позволено больше того, что я смотрю. Однако «Рассказы» мы с ней не обсуждали. (Смеется.) Недавно прислали один сценарий, и я подумал: вдруг девчонки увидят это потом, а я не смогу внятно объяснить, что меня подвигло в таком качестве сниматься. И я сказал продюсерам: «Вы наверное, посмотрели „Рассказы“, но я не настолько смелый, вы переоценили мои возможности». (Смеется.)
— Вы строгий родитель?
— Сейчас дочери уже в таком возрасте, когда сложно проявлять к ним строгость. Да и раньше, признаюсь, я больше делал вид, что суровый папа. Мама более организованная в отличие от меня, и она больше в теме. Иногда я просто не понимаю, о чем речь. Вмешиваюсь, а потом оказывается, что зря.
— Старшая дочь уже учится в вузе?
— Нет, оканчивает школу. Куда собирается идти, пока секрет. Но это необязательно будет актерская стезя, хотя обе девочки у нас гуманитарии, учатся во французской спецшколе, второй язык — английский. Наше поколение было менее мотивировано к этому, я никогда не думал, что вообще за границу будем ездить. А сейчас они могут тот же англо-язычный фильм в оригинале посмотреть.
— А чем интересуется младшая?
— Она ходит в художественную школу. Знакомым уже рисовала декор картины на заказ. Но пока с выбором профессии непонятно. Я считаю, мне повезло, что вот так все сложилось. В юном возрасте довольно сложно определиться. Поступил бы на юридический факультет, и что?! Юристов полно, и у них тоже есть звезды, а есть остальная масса. К тому же в девяностые юристы порой общались не с самым приятным контингентом. Поэтому не факт, что мне бы понравилось. И военным, как оказалось, не смог бы быть, хотя у меня к ним большое уважение. Я считаю, что тем, кто угадал с профессией, очень повезло, они не ходят на работу как на каторгу. И я считаю себя счастливым, потому что не ошибся с выбором.
