Михаил Трухин: «Аня младше меня на пятнадцать лет, но это не чувствуется»
Сделав апгрейд личной жизни, актер не пожалел. Подробности — в интервью
Михаил Трухин — один из великолепной четверки, когда-то покорившей питерский театральный олимп. В его жизни было много поворотов, дорог и тропинок. Но он все равно выруливал, и там, где, казалось бы, все рушится, возникало, пусть и через трудности и тернии, новое и прекрасное. Так, в тридцать три года он покинул любимый Петербург, ушел из семьи, но получил знаковую роль в одном из лучших театров Москвы вместе со своими закадычными друзьями. А вскоре и личная жизнь стала налаживаться. Подробностями Михаил поделился с журналом «Атмосфера».
— Миша, вы уже тринадцать лет как переехали из Питера в Москву и стали работать в МХТ. И вот грустные, даже трагические перемены — не стало Олега Павловича Табакова, человека, сильно повлиявшего на вашу жизнь…
— Мне бесконечно горько. Я очень обязан ему. И нас таких, в чьих судьбах Олег Павлович принимал непосредственное участие: и помощью, и советом, — образно говоря, миллион. Он прекрасно понимал, что такое для артиста переезд в другой город, что такое оказаться в новом театре. Он вообще про артиста понимал все! Конечно, Олег Павлович — глыба, я им восхищаюсь и преклоняюсь перед ним. Он возглавлял несколько театров и колледж, преподавал, играл, снимался. И во все вкладывал душу, вникал в каждую мелочь. Он много сделал для моего сына, который окончил колледж с красным дипломом и сейчас поступил на режиссуру к Сергею Женовачу. Егора тоже это событие сильно расстро-ило. Я знаю, и Олег Палыч мне говорил о том, что нежно к нему относится, ценит как ученика и подрастающего актера. И у меня возникает чувство гордости от того, что есть некая преемственность: мне удалось прикоснуться к этому великому человеку и моему сыну — тоже.
— А почему же Егор решил идти на режиссуру, если Олег Павлович ценил его как актера?
— Наверное, не как актера, а как творческую личность. Ему предлагали работать в «Табакерке», но, судя даже по нашим разговорам, у него действительно режиссерские мозги, и они победили актерские амбиции. Я его особо не отговаривал, хотя пытался, но в этом возрасте они все — максималисты, хотят от жизни сразу и все, мне не удалось повлиять на его выбор. Но может быть, оно и к лучшему. В этом году старшая дочь Даша заканчивает школу, будет поступать в Школу-студию МХАТ.
— Какая заразная вещь — ваша профессия…
— И Егор, и Дарья все детство провели там же, где и я, — в Театре юношеского творчества, ТЮТе. Оттуда вышло огромное количество не бессмысленных в этой профессии людей. (Улыбается.)
— А каковы были ваши амбиции в юности?
— В то время кино не снималось, мы попали в безвременье, на каждом курсе в ЛГИТМиКе распространяли гуманитарную помощь. Помню пятилитровые американские банки сухого молока, какие-то витамины, а в магазинах все тогда было по талонам. В павильонах «Ленфильма» продавали сантехнику, бродили бездомные собаки. Казалось, что этому не будет ни конца, ни края, и это загнало нас в лгитмиковские аудитории, где мы пахали с утра до ночи, не вылезая. Нам очень повезло с мастером, с Вениамином Михайловичем Фильштинским. Мы поняли, что работа — это кайф и что только так в то страшное время и можно выживать.
— Что испытали, когда вам поступило предложение сниматься в «Улицах разбитых фонарей»?
— Это была радость, счастье! Я учился и тайком, никому не говоря, бегал на съемки. Съемочный день стоил пятьдесят долларов. Сумасшедшие деньги для меня.
— Фильштинский, значит, не знал об этом?
— Со временем он узнал, но поначалу это была тайна под покровом ночи, я оставался теневиком весь четвертый курс, а учились мы не четыре года, а пять, потому что организовали театр «Перекресток» на Крюковом канале, в Доме культуры Первой пятилетки рядом с Мариинкой. Туда приезжал Высоцкий на гастроли с «Гамлетом». Сейчас его снесли и построили новую сцену Мариинки. Там уже мы играли «В ожидании Годо», «Три сестры», «Дорогу» Феллини, Высоцкого, «Шутки» Чехова по его водевилям «Предложение» и «Медведь».
— Вы прошли через непростые отношения с Юрием Бутусовым. Он ведь не всегда прощает отказы и уходы, а у вас история счастливо повернулась…
— Но, бог мой, мы не общались с ним шесть лет, с моего ухода из Театра Ленсовета и вплоть до его приглашения меня на Гамлета в Москве. Но в том, что мы будем работать, я был практически уверен.
— Почему?!
— Не знаю. Интуиция. Но я совершенно не ожидал, что именно это название возникнет.
— А Гамлет был в списке ваших внутренних актерских желаний?
— Нет, никогда. Я понимаю про себя все. Но поскольку Юра любит все переворачивать с ног на голову, мы попытались. Очень долго репетировали спектакль, почти девять месяцев. Но это не медлительность репетиций, а метод Юриной работы, когда он вытаскивает твои нервы и наматывает их на собственный кулак. А когда это продолжается столько времени… В общем, к прогонам «Гамлета» мы вышли без голосов и все белые. Но потом играли этот спектакль восемь лет.
— В каком возрасте вы переехали из Мончегорска в Северную столицу?
— В четвертый класс я пошел уже в Питере. То есть практически все сознательное детство провел в Питере, причем не где-нибудь, а на Мойке, 14, в квартире Пущина. У нас была коммуналка, сейчас там сделали гостиницу «Пушка», которая принадлежит моим друзьям. А в соседнем доме, на Мойке, 12, как известно, была квартира Пушкина. Но в том возрасте ты этого не осознаешь. Понимание пришло уже в институте, когда мы начали изучать с нашим замечательным профессором Львом Иосифовичем Гительманом зарубежную литературу и профессором Юрием Николаевичем Чирвой русскую литературу. Чирва мог идти по Моховой улице, остановиться возле любого дома, и рассказ о нем превращался в целую лекцию. Там и пришло ощущение, какие дома, какие стены тебя окружают, какая водичка течет в этих реках и каналах.
— А на Кольском полуострове была суровая жизнь?
— Нет, это было абсолютно счастливое детство с заповедником рядом, с настоящей сорокаградусной зимой, с удивительным лесом, озерами, северными реками. Эти картинки до сих пор у меня перед глазами, можно просто писать полотна с них. «Левиафан» снимался в тех местах, и какой мощный визуальный ряд получился! Мы просыпались в феврале, в самом холодном месяце, для того чтобы идти в школу по будильнику. А по радио сообщали, в гонг били, что мороз свыше пятидесяти градусов и в школу мы не идем. Тогда мы все бежали на каток. И это было абсолютным счастьем. Я видел северное сияние каждую зиму.
— Вы там жили с бабушкой, а в Питер переехали к маме. С каким чувством восприняли перемены?
— Я помню, что это была болезненная история. Я жил с бабушкой не потому, что она меня не отпускала, в этом не было никакой подоплеки. Просто в какой-то момент она поняла, что она для меня уже мама. (Смеется.) Такое с бабушками случается. А на каникулы я все равно ездил к маме, которая уже отучилась, осела, стала работать и ждала меня.
— Просто перекличка с историей Павла Санаева…
— Да, с «Похороните меня за плинтусом». Хотя, безусловно, не до такой степени. Но переезд дался мучительно, и слез было пролито и с той и с другой стороны ведра, но в какой-то момент я понял, что мне лучше жить в Питере и с мамой. И с четвертого класса все-таки оказался в Ленинграде.
— Вам хватало маминой и бабушкиной любви?
— Мамина любовь и бабушкина — это совсем разные вещи. Бабушка держала меня в ежовых рукавицах, я получал ремнем как следует, валенками по голове за мокрые штаны или обувь, за прыганье с гаражей на стройке, за «двойки». Хотя, наверное, не за «двойки», потому что до четвертого класса у меня были красные табели каждый год. Помню страшную зубрежку таблицы умножения, ошибки в тетрадке, которые стирал бритвочкой, тогда еще писали чернильной ручкой. И вот за это я и получал. А мама после такой разлуки просто не могла быть строгой. Хотя после каждой сессии она приезжала к нам в Мончегорск. Наверное, мои самые яркие впечатления того времени связаны с вокзалом, куда приходил этот поезд из Ленинграда. Он был такой красивый, светился изнутри, с занавесками на окнах и вагоном-рестораном. В общем, это было нечто, приплывающее из другой жизни в нашу вечную мерзлоту. Поэтому я понял, что там, в Ленинграде, красиво, и мне надо ехать туда.
— Когда вы приехали сюда репетировать Гамлета, Москва вам сразу открылась с лучшей стороны?
— Москву я не сразу полюбил. И она меня приняла, только когда я выпустил спектакль — и выдохнул. Жил я тогда то в каморке в молдавском посольстве, то в Леонтьевском переулке в служебной квартире, в подвальном помещении, где я смотрел в окно и видел кота, который тоже на меня смотрел. Я шел в театр пешком, с Леонтьевского выходил на Газетный, потом на Тверскую. Маршрут нехитрый, я никуда не сворачивал, ходил как ослик туда-сюда. (Смеется.) Москвой в тот период я не увлекался, это было опасно, могло плохо закончиться.
— Как вы думаете, если бы не случился «Гамлет» и вы остались в Питере, в личной жизни не произошло бы кардинальных перемен?
— Трудно сказать. У нас с Любой уже шло к разрыву. Отношения были напряженными, и это чувствовали и дети, что очень плохо. В той ситуации возникло такое количество составляющих, которые надо было разрешать, рвать по живому. Совпало все: развод, смена города, театра. Все вместе навалилось на меня каким-то комом в тридцать три года. Я понимал, что не могу отказаться от Гамлета, потому что в свое время отказался от князя Мышкина. Можно было тогда уже закрыть для себя профессию и в нее не возвращаться.
— А почему, кстати, вы отказались от Мышкина?
— Лодка разбилась о быт. Шли съемки в «Улицах…». Это было самое начало, пик. Денег же у нас совсем не было, а тут мы стали зарабатывать. А существовал я тогда в условиях, не совместимых с жизнью, — в коммунальной квартире без ванны, душа и горячей воды. Но находилась она на улице Белинского, в четырехстах метрах от института. То есть я мог на занятия ходить в тапочках и халате, если б захотел. Потом родился Егор.
— Люба — просто героиня, раз пришла к вам в такие условия.
— Да, она героиня, но другого, видимо, моя гордость не позволяла. Потом, благодаря съемкам, мы купили квартиру. Но все это, говоря о первопричине отказа от роли, звучит смешно. Сейчас я бы, наверное, не сделал такой глупости, хотя кто знает…
— В Москве вы поначалу жили один. Для вас это состояние комфортное?
— Нет, на тот момент я не чувствовал, что могу жить один, боялся одиночества. А сейчас понимаю, что такое возможно. Даже люблю побыть один.
— И можете приготовить себе обед, убрать вокруг, кинуть вещи в стиральную машинку?
— Конечно. Иногда это даже доставляет удовольствие. Посуда и белье — в меньшей степени, но поскольку я за городом живу, то мне нравится что-то делать по дому или на участке. Недавно, когда выпало много снега, я починил снегоуборочную машину. Гордился этим целый месяц. В технике я кое-что понимаю, потому что в школе у меня был двухмоторный катер. Питер — это же северная Венеция. У отчима был катер, иногда он давал мне его в пользование, мы хулиганили на воде. (Улыбается.)
— У вас с отчимом были хорошие отношения?
— К сожалению, нет. Я приехал в возрасте одиннадцати лет, а это уже зрелый мужчина. (Улыбается.) Поначалу какой-то контакт был, а потом он рассыпался окончательно. Сейчас отчима уже нет, а мама так и живет в Питере. И сестра Аня — там же. Она работает в очень известной питерской ресторанной сети арт-директором, она всегда хорошо рисовала.
— В Москве фортуна снова повернулась к вам лицом. Сначала вы получили роль, работу в театре, а потом встретили и Аню, вашу будущую жену…
— Да, мне повезло. Нам замечательно вместе, хотя Аня младше меня на пятнадцать лет. Но это совсем не чувствуется.
— А вскоре родилась Соня. Какие новые чувства она вам подарила?
— Я заново открываю мир вместе с ней. Вот сейчас, в конце зимы — начале весны, когда у меня спектакль на выпуске, Соню вдруг клюнул жареный петух, и она увлеклась сразу всеми зимними видами спорта, причем показывает невероятные успехи в горных лыжах и на коньках. И все… красное лицо, энергии через край, ее не снять с горы, не вытащить с катка… Такое счастье привалило в конце зимы. (Смеется.) Я вспоминаю, как это было у меня: мокрые варежки, розовые щеки, запотевшие очки. Запах снятых с батареи мокрых шерстяных варежек так и бьет в нос с какой-то особой остротой. Вспоминаются многие вещи из детства, глубоко зарытые внутри тебя.
— Аня вас не ревнует к такой сильной любви к дочке? Понятно, кто главный человек у вас в доме.
— Главный человек у нас — это все-таки я. (Смеется.) Но Аня не ревнует. Мы с ней делим и любовь, и ответственность в равной степени. Сейчас у Сони такой возраст, что надо успевать ей предлагать какие-то занятия и угадывать, что развивать. Она очень хорошо рисует. У нас завалена ее картинами вся детская комната. И она абсолютный гуманитарий. Пока, может быть, дочь не сильна в декламации, но для своего возраста выдает просто парадоксальные вещи.
— С ней пока легко, проблем нет?
— Она абсолютный инфант. Проблемы только в том, что математики для нас не существует, и усидчивости на уроках нет, при этом Соня абсолютно свободна, парит в двух дюймах над землей. (Смеется.) Она очень добрая девочка. Если к ней подойдет на улице незнакомый человек, она уйдет с ним, не задумываясь. Нас это настораживает, конечно. За границей она умудряется найти себе друзей в радиусе двадцати метров через пять минут после того, как оказалась в этом месте.
— Вы уже почти десять лет загородный житель. Захотелось здоровой, спокойной жизни?
— Да, после рождения Сони мы снимали дом в писательском поселке Переделкино. А потом купили уже готовый. Я хотел перебраться за город, поскольку стало понятно, что в центре Москвы жить невозможно: ни с собаками, ни с детьми гулять негде.
— Это удалось благодаря «Улицам…»?
— Конечно, «Улицам…», это золотой телец. (Смеется.)
— И в последние годы вы снимаетесь в сериалах высокого уровня. Чего стоят «Измены»! И «Ивановы- Ивановы» — отличный проект.
— Очень редко получаешь сценарий, который хочется читать. А в упомянутых случаях это была замечательная литература, драматургия. Естественно, важна компания, в которой ты работаешь. В этих проектах звезды сошлись так, что повезло со всеми без исключения — и с партнерами, и рулевым. Вадим Перельман — очень интересный режиссер, настоящий художник. И Антон Федотов на «Ивановых» тоже абсолютно подготовлен к работе, знает, что ему нужно от артистов.
— Ваш герой в «Ивановых» — раздолбай, но обаятельный и хороший человек…
— Я старался сделать его теплым, потому что такая компания у нас собралась: Анна Уколова, Сергей Бурунов, Александра Флоринская. Я счастлив таким партнерством. Не ожидал, что ситком может быть теплой, домашней и душевной историей, напоминающей старые фильмы из детства. И это выстрелило, у проекта оказалась огромная аудитория, в том числе и молодая.
— Вы признавались, что вам нравится, когда и в жизни раздирают эмоции. Многие в сорок уже хотят спокойствия…
— Жить, наверное, мне уже так не нравится. Хочется немного угомониться, а материал стараюсь выбирать такой.
— А в отношениях с Аней, вы говорили, у вас бывают такие горячие споры, что просто «ух»!
— Тут как раз все по-прежнему (смеется), должен быть небольшой вулканчик. Иначе ты превращаешься в какого-то деда. А мне этого не хочется.
— Аня — актриса, но начиная с 2011 года, по-моему, у нее нет никаких картин…
— Она ушла из актерской профессии, поняла, что ей это не жизненно необходимо. Аня абсолютно лишена актерских амбиций. Она ивентор, и в своем деле очень преуспела. Из детского дня рождения может создать целый спектакль. Совсем недавно организовала необыкновенный праздник сыну Кости Хабенского. И для Сони, в частности, делает это каждый год.
— Вы говорите, что жить и работать надо так, чтобы времени на что-то не хватало, тогда всегда будут оставаться планы, а главное, желания…
— Да! Мне хочется работать. На днях, на ночь глядя, нарвался на старика Олега Палыча у Познера (шел повтор программы) и прямо почувствовал, что покраснел, когда он сказал о чем-то, связанном с сериалами, как о суете. Нужно работать плодотворно и содержательно, а не пылить.
