Сергей Гармаш: «Сын — мое больное место»
Актер признается в том, что часто проигрывает в семейных баталиях
Участие Сергея Гармаша — уже давно определенный знак качества для фильма. Сегодня он имеет право выбирать, и, как правило, внутренний барометр не подводит. Гораздо сложнее бывает в личном плане: случалось ошибаться в людях, не всегда удавалось сохранить дружбу и найти взаимопонимание с детьми, порой ругал себя за несдержанность… Впрочем, подводить итоги рано. Сергей и сейчас активно снимается — премьеры ожидают восемь картин, его младшему сыну только одиннадцать лет, а еще и приходится привыкать к новой роли — полгода назад у актера родился внук.
— Cережа, судя по фильмографии, количество работ у вас только увеличивается из года в год. Как правило, ваши коллеги после пятидесяти лет, а то и раньше, стараются снизить темп, чтобы не появлялось переутомление и чувство пресыщения…
— Я не работаю так, чтобы заниматься кровохарканьем. Нахожу время и на отдых. Иду на маленькие хитрости: например, еду куда-то на творческие встречи, на гастроли, съемки и по графику прибавляю себе дни в начале и в конце, чтобы немножко перевести дух. Закрываюсь в номере, отключаю мобильный телефон. Чего греха таить, мы, артисты, которые снимаются и работают в театре в Москве и в Питере, зарабатываем очень прилично. И штука эта манкая, у некоторых превращается в гонку до изнеможения, когда купюры ставятся во главу угла. А я очень люблю отдыхать. В этом году обязательно поедем с женой и сыном Ваней куда-нибудь на море. Да, бывают моменты, когда работы много, и усталость, как и в любой деятельности, накапливается, но я же не сено кошу! А слово «пресыщение» для меня звучит странно. Я ничего такого пока не ощущаю.
— Не бывало, чтобы вы отказались от какой-то роли, а потом увидели, что зря?
— Нет. У меня была достаточно серьезная история с Павлом Лунгиным, когда я отказался от фильма «Остров», потому что мне не нравилась роль, она казалась немного фальшивой. И вообще я не хотел играть священника. И все это я высказал Павлу Семеновичу. А еще говорил, что нам не будет хорошо вместе, что я буду пить кровь из него, а я этого не хочу. Но когда я на премьере увидел «Остров», то подошел к Лунгину и сказал: «Ты убил все мои сомнения до единого!». И тут же добавил, что так Бог управил, потому что так, как сыграл священника Мамонов, я бы не сыграл никогда. Что ж, я не барометр, который никогда не ошибается.
— Может быть, ваше профессиональное ощущение себя не совпадает с мнением режиссера?
— Мы вообще не объективны к самим себе. Сейчас нет никакого барьера к тому, чтобы увидеть себя на экране — дети начинают сниматься с грудного возраста, у них в руках видео, они к этому привыкают. А когда я увидел себя на пробах к первому фильму, испытал настоящий шок. Помню, что мы вышли курить с Сашей Феклистовым, и он сказал: «Гармаш, я больше никогда сниматься в кино не буду», и — я ему абсолютно искренне сказал, что я тоже, потому что на экране был не я, не мой голос. К этому пришлось долго привыкать.
— Вы ждете выхода своих картин? Часто актеры говорят, что нет, так как фильм уже живет своей жизнью, а они чем-то новым…
— Я жду результата. Категорически не смотрю материал на площадке, вообще не подхожу к монитору. Это, если хотите, моя методика. Я начинал сниматься без монитора, но это у меня не махровый консерватизм, нет, могу посмотреть, когда мне режиссер и оператор показывают, что я должен пойти такой-то траекторией в кадре. Но то, как сыграл, не проверяю ни в коем случае. Ты должен все почувствовать на площадке, и, если у тебя не получилось, всегда есть право актерского дубля. А когда картину закончил, ты уже на самом деле живешь чем-то другим, но все равно ждешь результат. И порой знаете как ждешь… Появления «Мастера и Маргариты» я ожидал четырнадцать лет, а посмотрев, еще раз убедился, что есть произведения, которые даже не нужно пытаться трогать.
— А «Матильду» вы с каким чувством ждете? Так много шума вокруг этого фильма.
— Я не говорю о политике, но меня просто поражает такая непросвещенность, невежество. Николай II и его любовница Матильда Кшесинская — это кощунство, говорят недоброжелатели. Ну хорошо, хотя это и известный исторический факт. А как тогда быть с Екатериной Великой? То есть Николая не трогайте, он святой, а Екатерину можно? А она, между прочим, один из самых серьезных менеджеров нашей страны, которые реально очень много сделали для России: и в военном деле, и в экономическом, и в просвещении, и в культуре. Если положить на весы полезные дела этой женщины и Николая Второго, то боюсь, что она очень сильно перетянет. К тому же картину никто не видел: ни я, ни те, кто хочет ее запретить. У нас и так много чего хотелось бы запретить: ненастоящее масло, ненастоящий хлеб, поддельные помидоры.
— А как вы ощущаете успех? От чего в этом смысле получали и получаете самую большую радость?
— В разное время по-разному. Когда у тебя начинают расти крылья, нужно успеть их вовремя связать. Я помню, как после премьеры фильма «Армавир» в ресторан Дома кино вдвоем заходят Зиновий Гердт и Евгений Евстигнеев. И оба показывают пальцами ОК (а я играл в картине даже не главную роль), а потом еще подходят и говорят мне хорошие слова. Это было просто умереть не встать! Или после «Вишневого сада» в Нью-Йорке Аль Пачино поцеловал Галину Борисовну Волчек, Марину Неелову, а мне пожал руку и сказал: «Браво, Лопахин». Вот это тоже было падением на пятую точку, потому что я чувствовал не лживое восхищение.
— Для вас деньги никогда не ставились во главу угла и в начале карьеры?
— Я много работал после института и ничего не имел, кроме комнаты в театральном общежитии. Все, что у меня есть сейчас: квартира, дом за городом, я заработал сам. Но у меня никогда не было цели сниматься ради денег. Просто сначала родилась дочь, потом наступило время, когда уже нужно было помогать родителям. Поэтому какие-то обязательства на мне, конечно, лежали. Я много раз играл не самые лучшие роли и иногда заранее знал, что сценарий мне не нравится, но нужно кормить семью, и это был не соблазн, а реальность. Такого соблазна, как отдых, у меня тоже не было, потому что я много ездил, в том числе за границу, с кино и в то время уже и с театром. Не поверите, отдыхать по своему импульсу я первый раз отправился, когда мы с Инной поженились (супруга — актриса Инна Тимофеева. — Прим. авт), это было в 1984 году, а второй раз, когда родился Ваня, в 2006 году. Первый раз мы с женой ездили в круиз Одесса-Сухуми на теплоходе «Таджикистан», а второй раз с братом — в Черногорию. Жена уже родила, была дома, и у меня как раз образовалось «окно». Но я уже давно могу выбирать, где сниматься. Жизнь — не такая длинная штука, чтобы заставлять себя работать и не получать при этом удовольствия.
— В Советском Союзе джинсы, магнитофон, кожаная куртка, владельцем которых ты становился, дарили радость, восторг, ощущение счастья…
— Конечно! Помню, как в конце армейской службы я через знакомых приобрел свои первые джинсы Wrangler. Или, еще в студенческие годы, мама в Херсоне купила кожу, и мне сшили в ателье из нее пиджак. А еще, тоже через знакомых в Москве, удалось достать сумасшедшие кроссовки Adidas. И это все было огромной радостью. А когда мы всем театром в девяностом году поехали в Сиэтл на Игры доброй воли, то через определенную фирму, сдав деньги из своих суточных, заказали первые видеомагнитофоны. И это тоже было событием.
— А помните тогдашнее ощущение праздника по поводу премьеры в театре или в кино, какие-то прекрасные посиделки? Таких ведь сейчас нет. Владимир Иванович Хотиненко по этому поводу как-то сказал: «Нас всех размыла суета»…
— Нет, нас всех размыла, на мой взгляд, не суета, а электронная почта и мобильные телефоны. Раньше, для того, чтобы пообщаться с Володей Хотиненко, надо было созвониться по обычному телефону, кому-то даже из автомата, найти время и встретиться, чтобы поговорить. А сейчас даже о предстоящей работе мы можем созвониться, и тот же Хотиненко скажет: «Гармаш, тебе привезут сценарий, ты его внимательно прочитай». Вот и все. Поэтому мне кажется, что и застолья наши, посиделки на кухне, которые были раньше невероятно веселыми, стали скучными, изменились. Во-вторых, появились рауты в стоячку. Пушкин писал в письме к другу: «А у нас теперь новая мода в Москве — веселиться в стоячку. Ходишь, наступаешь друг другу на ноги, извиняешься, вот тебе и замена разговору». Вообще у меня есть теория с условным названием «Одно нажатие». В середине восьмидесятых годов, чтобы позвонить, нужно было найти автомат и у него остановиться, дальше у этого автомата могла быть очередь, к тому же в кармане должна была лежать «двушка» (двухкопеечная монета), а в другом — записная книжка. И нужно было еще дозвониться. Теперь все это осуществляется в «одно нажатие». И микроволновка, и компьютер, и мобильный, и стиральная машина — тоже. А раньше надо было загрузить вещи в нее, налить воды, потом выгрузить, даже в лучшей машине. И чтобы переключить каналы в телевизоре, надо было задницу поднять, а теперь и телевизор, и магнитофон — опять же одно нажатие. И при всем при этом, как ни странно, времени и свободы не становится больше.
— А вы сожалеете о чем-то серьезном?
— Сожалеть, на мой взгляд, можно о плохом поступке. По-настоящему можно скорбеть о потере чего-то близкого, дорогого, в том числе и в буквальном смысле. Несколько лет назад у меня неожиданно погибла собака… Но огорчаться, к примеру, тому, что запускалась картина с очень хорошим сценарием, а ты туда не попал, — нет, пустая трата времени.
— У вас были периоды, когда вы не могли нормально существовать, потому что очень сильно страдали из-за чего-то?
— Вы знаете, страдать можно не только потому, что теряешь близких, друзей. Мы иногда начинаем это делать из-за того, что завтра к дантисту нужно идти, и эта история будет длинной. Я очень люблю Федора Михайловича Достоевского и верю ему, а он говорит, что русский человек без страдания не человек. И иногда это бывает не вредно, потому что не находишь общий язык с дочерью, с женой, с родителями. Но я никогда в жизни не говорил: «У меня депрессивное настроение», потому что знал немалое количество людей, попавших в это жуткое состояние, и видел, как они оттуда выбирались. Я могу сказать, что у меня невеселое, плохое, апатичное настроение. Самое главное — свои страдания или переживания не полюбить. Иногда человек так мучается: «Я не могу найти себя в жизни», а когда психолог начинает разбираться в его ситуации, оказывается, тот до такой степени свою проблему любит, что комфортно себя в ней чувствует. В этом таится большой самообман. Я делаю такие выводы, потому что психология — часть моей профессии. Вот я с вами говорю, а сам вас наблюдаю (улыбается), как вы слушаете, как вы сидите, смотрите. Причем это происходит автоматически, потому что это первый курс Школы-студии МХАТ.
— Значит, вы мало обманываетесь в людях?
— Нет, почему, кто не обманывался в людях?
— Но может быть, вы интуитивно их чувствуете?
— Интуиция — это «тетка», которую я очень люблю и нахожусь с ней в состоянии игры. Я постоянно представляю ее с хитрым, улыбающимся лицом, она всегда выкладывает мне два варианта ответа или даже, как в программе «Кто хочет стать миллионером?», четыре. И иногда мне кажется, что после выбора она подмигивает: «Вот, я же тебе говорила! Ты должен мне больше доверять». А в какой-то момент я ей говорю: «Вот видишь, я тебе доверился, и что?», а она отвечает: «А я такая и есть — сегодня мне можно доверять, а завтра — нет». Так что у меня, думаю, пятьдесят на пятьдесят попаданий.
— Вы как-то сказали, что в жизни очень важны не только выигрыши, но и проигрыши. Вы это проходили с поступлениями в театральный институт. А позже они у вас еще случались?
— Безусловно, но, скажем, не такие катастрофические, если говорить о профессии. Я поступил в театр «Современник» с монологом Мити Карамазова. И он у меня, наверное, лихо получался, раз меня взяли в труппу. А спустя какое-то время Валерий Фокин пришел в театр ставить «Карамазовых» и дал мне роль Мити. И у меня была радость, смешанная с дикой уверенностью, что уж это-то у меня получится. Спектакль многие хвалили, да и меня тоже, но я признался самому себе, что все-таки сыграть до конца то, что хотел Фокин, не смог. Возможно, я слишком влюбился в этот монолог, и когда нужно было сделать его еще глубже, не получилось. Или: я очень люблю «Горе от ума» и свою роль в нем, но все равно соединиться с тем театром и с теми мыслями, которые принес Римас Туминас, до конца не сумел. И мне бы очень хотелось поработать с ним еще. Я много проигрываю в семейных разногласиях, могу быть жестким, кричащим, категоричным, но проходит время, и понимаю, что был неправ. Главное и в профессии, и в отношениях — не позволять своему объективу запотеть. А это очень легко, достаточно его просто не протирать.
— Чувство зависти вам знакомо?
— Все на этот вопрос ответят, и я не исключение, что бывает черная и белая зависть. И я четко помню, как порой испытывал это еще в детстве и юности. В детстве предметом зависти могла быть игрушка, в юности — модная одежда, пластинки. Это нормально. Я и сейчас могу внутренне, про себя чему-то позавидовать, это как физиология, просто мы не любим в этом признаваться. Но, слава богу, зависть и слепая ревность меня никогда не поглощали так, чтобы я или кто-то другой испытывал от этого дискомфорт. Буквально на днях я прочитал один очень хороший сценарий, и мне предложили в этой картине роль. Но роль достаточно простую, не ту, от которой бы засвербило внутри, а была там еще другая. И я сказал: «Хороший сценарий, но играть я хотел бы вот эту роль»; а мне говорят: «Извини, ее уже играет…»; а этот актер — мой товарищ, с которым я очень много снимался. Ну, я сказал им: «В добрый час, в добрый путь!», се ля ви.
— Вы упомянули товарища. У вас были случаи, когда дружба рассыпалась из-за чего-то?
— Были, но за жизнь максимум пару раз. Много было людей, с которыми дружил, потом не поссорились, а просто отдалялись друг от друга. Чаще всего проходил период совместной работы, допустим, съемок, и дружба, которая в нем началась, исчезала.
— В последнее время не раз приходилось слышать: «Лучше с друзьями не работать, денег не занимать и не одалживать, вообще не вступать в деловые отношения»…
— Это полная чушь. Когда я покупал загородный участок, где построил дом, то если б не мои близкие друзья и товарищи, которые доверяли мне, у меня бы его просто не было, потому что потребовалось в течение месяца собрать большую сумму денег. И когда я могу, то всегда одалживаю деньги. А что значит не работать с друзьями? Если твой друг — режиссер, а ты актер, то при всей, даже самой горячей, дружбе момент субординации существует, но мне это никогда не мешало. Говорят: «Друзей много не бывает», но это не совсем так. Если бы меня кто-то заставил составить список, то первым шел бы Володя Бирюков, мой друг, главный режиссер Театра кукол в Пензе. Мы вместе с пятнадцати лет, с поступления в театральное училище, где учились на кукольном факультете. Только он пошел дальше в этом направлении и добился серьезных успехов, стал одним из лучших режиссеров кукольных театров в России. Есть еще друзья и приятели, у которых могу спросить совета, и он будет важным для меня. Очень быстро, неожиданно фильм «Любовник» сдружил нас с Олегом Янковским. Как же мне было важно позвонить Олегу Ивановичу и рассказать о своих сомнениях! Я мог поделиться ими далеко не с каждым, опасаясь, что посмеются или удивятся, как же я сам не понимаю. А вот ему мог рассказать все, что угодно.
— А вы когда-нибудь дружили с женщиной? Не по Чехову «уже или еще», а просто так?
— Я считаю Галину Борисовну Волчек не просто своим художественным руководителем, наставником, главным режиссером, но, безусловно, и другом, которому могу доверять. И именно потому, что она женщина, я и прожил всю свою жизнь в театре «Современник». Она мне в чем-то была как мать. Мало того, что воспитала меня как артиста, так еще и как человека. И делала это по-разному, в том числе жестко, но всегда справедливо. Не хочу сказать, что я конфликтный человек, но несдержанный, а быть необдуманно порывистым с мужчиной легче, чем с женщиной. Тем более если она тебе нравится, ты ее высоко чтишь. Поэтому, конечно, большой плюс в том, что Галина Борисовна дама.
— Вы сейчас очень много времени посвящаете театру не только как актер…
— Я помогаю Галине Борисовне, занимаюсь с молодежью. Когда я пришел в театр и еще ничего не сыграл, то Галина Михайловна Соколова втащила меня в какой-то капустник, и я так с ней подружился, что всегда участвовал в их создании, а со временем стал делать их сам. Когда Галина Михайловна умерла, долгое время инициатива всех внутренних, семейных мероприятий лежала на мне, но капустники, веселье, забавы — удел молодых, и я уже давно передал им это, хотя продолжаю все организовывать. И я знакомлю Галину Борисовну с режиссерами, которых встречаю в разных городах. Да, я отдаю много времени театру. А кому еще отдавать? У меня всего-то в жизни есть семья, театр и кино.
— Ну вот и могли бы больше времени оставить для семьи. Вашему сыну Ване одиннадцать лет. Вы с ним много общаетесь, разговариваете?
— Сын — это мое больное место, потому что я не могу уделять ему столько времени, сколько бы мне хотелось. Но тем не менее все-таки кое-какие силы на его воспитание нахожу. Мы любим подурачиться, пошутить, повозиться, вместе покататься на велосипедах и сходить в баню. Ваня с радостью смотрит вместе со мной американский документальный сериал «Космос» и еще обожает играть в разные настольные игры.
— Он уже друг для вас?
— Да, мы друзья. Я категорически не заставляю его ни в какие кружки ходить. Он, как все дети, увлекается скейтом, самокатом и в крафт играет. Ходил одно время на плавание, потом — на футбол, и он третий ученик в классе по успеваемости. Плюс сейчас у него два языка — английский и немецкий с репетиторами. Поэтому, если добавить что-то еще, будет очень большая нагрузка. Но чего я требую категорически, так это чтения. Мой папа тоже проявлял жесткость в этом вопросе. И с шести лет Ваня осознанно смотрит советские картины. Он знает и современное кино, но раз в неделю для него обязателен просмотр советских фильмов. Я ему недавно сказал: «Ваня, ты будешь смотреть „Освобождение“. В этом фильме нет ни одного кадра компьютерной графики, никаких спецэффектов, там все настоящее». И когда он это увидел, был ошеломлен, сказал: «Папа, этого не может быть». Очень впечатлила его «Баллада о солдате». Я ему и смешные ленты показываю, он видел всего Леонида Гайдая. А первым фильмом, на который он сам подсел в пятилетнем возрасте, был «Полосатый рейс». Причем у меня нет установки, чтобы Ваня непременно стал артистом или кинематографистом. Просто мне очень много дало наше кино, оно невероятно богатое, это крайне полезно. Но если серьезно разобраться, у меня самого столько еще непосмотренного! Открываю для себя потрясающие вещи. В последнее время подсел на топовые американские сериалы, которые сделаны на высокохудожественном уровне. А у нас замечательно движется документальное кино, так что есть что смотреть.
— А что вы понимаете под воспитанием?
— Воспитание — это любовь, взаимопонимание, способность слышать, а не только определенные правила, границы, запреты, хотя и они есть у Вани. К примеру, до пятницы он не подходит к компьютеру. А в пятницу садится за него, лишь сделав домашнее задание.
— А дочке вы уделяли достаточно времени?
— Когда родилась дочка, я снимался, наверное, даже больше, чем сейчас. Но у Даши было совсем другое детство, потому что мои мама с папой были моложе и она до двух с половиной лет жила у них. И потом класса до восьмого каждое лето уезжала к дедушке с бабушкой. Она еще больше была обделена моим вниманием. И вообще разница между детьми в восемнадцать лет настолько большая, что отношение к Ване другое. Ведь сам становишься взрослее и чуть-чуть умнее. Тогда казалось, что все, долг выполнен: семья есть, ребенок есть, а ты сам еще молод, и у тебя много друзей, разных развлечений… И когда через восемнадцать лет вдруг появляется маленький ребенок, безусловно, этот зазор сказывается. И я ощущаю ревность Даши и свою собственную, странную, потому что я, наверное, к ней не относился так, как сейчас отношусь к Ване. Это я теперь понимаю. Но слава богу, что это не превращается во что-то конфликтное.
— Вы полгода назад стали дедом. Испытали какие-то новые эмоции?
— Я еще себя недостаточно ощущаю в этой роли, потому что внук родился, когда у меня был длительный сложный и занятый период. Но знакомство и дружба с ним у меня впереди и даже очень близко. Это, безусловно, новый этап, он ждет меня, и я чувствую, что он будет радостным и полезным.
— Мы поговорили обо всех членах вашей семьи, кроме жены. Инна Тимофеева — тоже актриса «Современника», но вы в профессиональном плане ушли далеко вперед. У вас с ней никогда не было никаких трений по этому поводу, профессиональной ревности?
— Мы с женой однокурсники. В театр пришли в один год. Но у нее роман с кинематографом не случился, она снялась всего несколько раз. Моя кино-и театральная история складывалась по-другому. Такова уж наша профессия. Я рад, что работа никогда не вставала между нами. И я хочу сказать, что половину из своих заслуг в кино и театре я абсолютно серьезно отдаю своей жене, так как она всегда являлась и является моим нравственным, культурным и человеческим тылом. И если б не было ее такой, то не было б и меня такого.
