Джуд Лоу: «Я проживаю жизнь по главам»
Актер признается, что пережил кризис веры, не помнит о славе секс-символа, а себя считает очень скучным человеком
Лощеный красавчик с идеальной, белоснежной улыбкой, искрой в глазах и прекрасной подтянутой фигурой, за плечами которого — десятки разбитых женских сердец… Таким рисуют британского актера Джуда Лоу почти все СМИ. В свое время он пытался бороться и оберегал свою личную жизнь от журналистов, но сейчас, кажется, смирился. Его детей, его романы и, естественно, его кинематографические победы — особенно последнюю, в сериале «Молодой Папа» — обсуждают поклонники и критики. Наконец, и сам Лоу готов рассказать, с чем он пришел к своему сорок четвертому дню рождения.
— Джуд, именно сейчас интерес к вашей жизни со стороны СМИ, который и без того высок всегда, просто-таки взлетел до небес. Все благодаря вашей работе с Паоло Соррентино и его сериалу. Скажите, как вы, серьезный кино- и театральный актер, решились участвовать в телешоу?
— Соррентино в глазах каждого актера имеет богоподобный статус. Он создает удивительные вещи, богатые и сложные, тонкие, извилистые, сердечные, щедрые… Вы знаете, он невероятный человек. Я согласился на участие в «Папе» из-за него в первую очередь. Для меня это стало великой радостью — работать с Паоло, создавать персонажа политически и религиозно значимого, выживающего в Ватикане, учащегося манипулировать и управлять теми, кто хочет манипулировать им. Соррентино дал мне благодатную почву для работы.
— Вы играли робота, плейбоя, солдата, датского принца, английского короля. Но роли такой величины и значимости в вашей карьере еще не было. Наместник бога на земле, глава католической церкви, не самый приятный и однозначный — вы не боялись осуждения верующих и Ватикана?
— Конечно, я был просто поражен этим предложением, и мысли о том, как же я буду играть главу самого влиятельного религиозного объединения, меня не покидали. Сначала потерялся в масштабах понятий — о католической вере, церкви, о папской истории. Но Паоло дал мне понять: не нужно беспокоиться о таких вещах, нужно беспокоиться лишь о характере Ленни Белардо (имя Папы Пия XIII, которого играет Лоу. — Прим. авт.). Соррентино сказал мне следующее: «Тебе надо рассказать им о парне, он сирота, который стал Папой».
— А вы религиозный человек?
— Я прошел эту фазу своей жизни, закончив погружения на буддизме и духовности, немного отличающейся от понимания христиан.
— То есть в какой-то момент вы пережили кризис веры?
— Знаете, к сорока трем годам у меня уже, кажется, был кризис всего. Но сейчас я в том приятном состоянии, к которому надо идти каждому. Я живу в довольстве и комфорте, даже научился безмятежно спать. (Смеется.) На самом деле, существует нечто пугающее, ужасающее в крайнем католицизме, в консервативной вере. Важно не терять головы и действовать осознанно.
— Говорят, такая осознанность пришла к вам после нескольких лет психотерапии.
— Многие отчего-то стесняются говорить об этом, но не я. Действительно, я ходил к врачу, это был новый и чрезвычайно полезный для меня опыт, интересный и важный. Но главное, о чем я хочу попросить всех, кто планирует обратиться за помощью, — найдите своего специалиста. Перед ним вам предстоит открывать душу, плакать и смеяться, рассказывать об интимных, потаенных вещах, страхах и сомнениях. И вам должно быть комфортно это делать.
— Джуд, не могу не спросить. Был момент, когда ваша неоднозначная слава секс-символа перекрыла вашу актерскую славу…
— Да, но я стараюсь не ностальгировать о тех временах. (Улыбается.) И стараюсь не оглядываться назад. Я всегда был человеком, который старается жить здесь и сейчас. У меня просто не очень хорошая память, может быть, поэтому мне и удается так поступать. Я проживаю жизнь по главам: закончилась одна, началась другая, а что было на предыдущей странице, я не помню. Такой подход укоренился во мне достаточно давно.
— Вполне возможно, в сорок четыре еще рано подводить какие-то итоги, но тем не менее как изменилась ваша жизнь за последние, например, десять лет?
— Когда мне было тридцать, это было — как сказать лучше? — смутное время. Думаю, все проходили через подобные главы в своей жизни. Были моменты, когда я не чувствовал себя абсолютно уверенным касательно того, что я привношу в фильм. Или вообще не чувствовал, что иду в верном направлении. Я никогда не был в восторге от того, что я делал. Эта была просто деятельность во имя деятельности, но мне нравится совершать что-то осмысленно, во имя чего-то. Раньше я был настоящим оптимистом, великим чемпионом человеческого духа. Но, увы, растерял этот запал на какое-то время. Чувствую, что сейчас, за последние несколько лет, часть моего задора вернулась ко мне. А тогда, в тридцать, у меня был период мизантропии — я не очень высоко оценивал весь людской род в целом. Упаднические настроения преследовали меня — особенно в вопросах человеческих низменных пристрастий, их интересов, предпочтений. Это было так далеко от того, что я находил интересным, близким! Я чувствовал себя на дне выгребной ямы.
— Очевидно, это происходило в момент охоты на вас многих таблоидов…
— Это так. Я трижды судился с газетами и журналами, в которых была представлена информация, добытая из закрытых официальных источников — суда, полиции.
— Тогда вы выступили довольно агрессивно и жестко по отношению к властям, заявив, что не можете чувствовать себя безопасно в стране, где личными данными торгуют судебные и полицейские инстанции. Вы все еще чувствуете себя так?
— Верно, это определенно то, как я себя чувствовал. А как иначе? Я оказался тогда в ситуации, в которой даже суд загоняет тебя в угол, продавая медиа подробности твоей личной жизни. Представьте себе, что за вами гоняются, преследуют, ваше право на личную информацию ущемляется, но вы не можете обратиться к властям, потому что они же первыми и организуют «утечку». Конечно, я говорю не обо всех сотрудниках полиции — были и те, кто относился ко мне с уважением, старался помочь. Вообще, мы же говорим про основы демократии — власть, которой мы можем доверять. Смешно, не правда ли? Но я все же верю в такую систему, хоть и вижу, что пока она не работает на сто процентов.
— Звучит так, будто вы уже тогда переживали кризис среднего возраста. Не рано ли?
— Вообще я ранний парень. (Смеется.) Все делал рано. Свой первый театр — Молодежный музыкальный — нашел в возрасте двенадцати лет. Школу бросил в семнадцать, чтобы принять участие в съемках своего первого сериала. Стал отцом в двадцать три года. Кстати, по поводу роли отца буквально каждый считал своим долгом отметить: «О, как же рано!» Но что есть, то есть, я никогда не считал это проблемой. Но всегда чувствовал, что именно период времени от сорока до пятидесяти лет будет наиболее продуктивным и насыщенным. Это отличный возраст для актера. И сейчас, когда мне уже сорок четыре, я понимаю, что был прав. Когда тебе двадцать, быть актером довольно опасно — из-за юношеского идеализма, из-за перенасыщения вдохновением. Знаю, о чем говорю, — у меня такое случалось. Я был полон идей, стремлений, которые мне не терпелось осуществить. Но проблема в том, что, сталкиваясь с реальностью, ты становишься циником. Это и произошло со мной годам к тридцати — то, о чем я рассказывал выше. Мне пришлось переосмыслить все то, чем я занимаюсь, к чему стремлюсь. Тогда мне казалось, что в сорок-пятьдесят я буду уже режиссером, вернусь в производство фильмов. А еще я мечтал, что дети вырастут и мы с ними не будем привязаны к Лондону. Что ж, частично мои мечты осуществились. (Улыбается.) Дети и вправду выросли.
— Джуд, вы не только успешный киноактер, который дважды номинировался на «Оскар», но и востребованный театральный деятель, как и многие ваши соотечественники-британцы. Тяга к сцене — что-то национальное?
— (Смеется.) Наверняка. Я с детства хотел выступать именно на сцене, не помышляя о кино, и мои родители всячески поощряли мою страсть. Кстати, сейчас они владеют театральной компанией. Словом, театр — моя первая любовь. Был вынужденный перерыв, который затянулся на семь лет, но теперь я снова в строю.
— Вы мужчина не просто привлекательный, но многократно признанный мировой секс-символ. Как вы относитесь к такой шумихе по поводу своей внешности?
— Я старался скрыть эту внешность за бородой, которую отрастил для театральной работы в «Анне Кристи». (Смеется.) Что ж, надо просто признать, что у меня классическая внешность канонического романтического героя. Часто мне приходилось чувствовать горькое разочарование: режиссеры хотели видеть меня в определенном амплуа, и тогда я шел им наперекор, пытаясь выбирать себе других персонажей. Но многие все еще воспринимают меня как «красавчика» Алфи. Я рад, что с возрастом — и благодаря ему — мне стал доступен более широкий и глубокий спектр ролей. Думаю, что не смог бы сыграть Папу в двадцать пять. А в сорок — пожалуйста!
— То есть стареть вы не боитесь?
— Старение меня совсем не пугает, и, по большому счету, именно из-за новых карьерных возможностей. В «Анне Карениной» вместо героя-любовника Вронского я сыграл не менее интересную и важную роль, извините, супруга-рогоносца Алексея Каренина. Мне радостно, что я вырос из своего привычного амплуа.
Поймите, для меня процесс взросления был связан с насильственным получением горького опыта и житейской мудрости. Это был долгий и очень публичный процесс. Но все это копание в грязном белье, о чем мы уже говорили, стало для меня свое-образным освобождением. Публичное осуждение вынуждает тебя либо забиться в угол и прозябать там под гнетом общественного мнения, либо принять это со словами: «Да, так бывает, и что? Мне жаль». Мое старение позволило мне взглянуть на мир под другим углом. Пожалуйста, не говорите мне, что в мире нет людей, которые не жалеют о совершенном или сказанном, которые бы не делали или не говорили глупых вещей. Это жизнь, правда, и это одна из замечательных ее сторон. Мы все совершаем поступки, которые не стоило бы совершать. Но, оглядываясь на все мною пережитое, я говорю себе, что никогда больше их не повторю.
— Вы патриот?
— Не особо. То есть я чувствую себя частью нации, особенно вдали от нее, например в Голливуде, где нас, британцев, немало. Не планирую уезжать из Англии. Хотя бы из-за детей. Они живут тут со своей матерью (актрисой Сэди Фрост. — Прим. авт.). Наши дома расположены близко друг к другу, поэтому сейчас я не могу оставить столицу. Но в 2009 году некоторое время я жил в Нью-Йорке, куда привозил детей. После этого путешествия мы вернулись в Англию — и я заново влюбился в Лондон.
— Джуд, как складываются ваши отношения с миром и, в частности, с прессой сейчас?
— Мне кажется, я сумел выработать свой путь жизни в этой системе. Мне удалось создать своеобразный мирок, рай для меня и моей семьи. Это мой способ существовать. Но прошли те времена, когда мне хотелось максимально отгородиться от публики. Сейчас мне кажется, что, если ты своими руками создаешь некий психологический барьер вокруг себя, вакуум — тебя точно ждут неприятности. Словом, я научился доверять миру. Заново.
— Вы цените семейные узы, связь поколений?
— Тот факт, что я женился в двадцать два года, о многом говорит. Уже в юности я предполагал, что походы по клубам, выпивка и марафоны свиданий не приведут никуда. У меня было чрезвычайно счастливое детство. Я не голодал, но и не был «золотым мальчиком». Мы были представителями английского среднего класса, которых все находят исключительно скучными. И сам я такой же — очень скучный человек.
— А помните свое первое свидание?
— Я никогда не был уверенным в себе парнем в том, что касается отношений и общения с женщинами. Не очень помню, что там было на этом первом свидании, но ввиду моей страсти к кино мы наверняка пошли смотреть какой-нибудь новый фильм.
— Если вы, по вашим словам, настолько стеснительны, как же вы учились общаться с противоположным полом? Сейчас у вас это неплохо получается.
— Этим умением, думаю, я обязан своей маме. Она была замечательной и очень сильной женщиной, которая оказала серьезное влияние на мою жизнь в целом. Именно мама научила меня, что очень важно быть приятным, милым, вежливым и дружелюбным по отношению к даме. Я никогда не смогу толкнуть женщину, не говоря уже о чем-то более агрессивном. Для такого поступка мне надо стать подлецом, а я все же не считаю себя таковым. В определенном возрасте ты понимаешь, что «работает» в обращении с женщиной, а что — нет. Так вот, лично мне быть хорошим парнем совсем не помогало. Девушки, как бы это ни было банально, любят плохих мальчиков, так что мое воспитание не очень меня выручало. (Улыбается.)
— Какие качества вы цените в женщинах?
— Чувство юмора, ум, и (я знаю, это прозвучит ужасно шовинистически) я обожаю женщин, которые умеют и любят готовить. Моя мама была восхитительным поваром, и я сам люблю стоять у плиты, так что для меня важно, чтобы девушка могла порадовать нас чем-то вкусненьким.
— Видимо, ваша возлюбленная Филиппа Коэн соответствует всем вашим требованиям?
— Именно. Я очень, очень счастлив с ней. Она моя и больше ничья. Думаю, львиная доля нашего счастья состоялась благодаря ее уважению к частной жизни. Она не публичный человек, предпочитает не выносить наши отношения на суд общественности. Но скажу вам одно: я не мог быть более благополучен, чем сейчас. Я рад, что Филиппа не стремится к огласке — ведь у меня за спиной не очень хороший опыт, связанный с моей первой женой и матерью троих моих детей Сэди Фрост. И, как вы знаете, наша недолгая помолвка с Сиенной Миллер тоже пала жертвой досужих слухов. Могу только сказать, что Филиппа уже познакомилась с детьми и они ее полюбили.
— Сложно ли быть многодетным отцом?
— Я обожаю отцовство! С одной стороны, это эмоционально-затратная роль, но с другой — лучшей роли вы не найдете. Сейчас мои дети постепенно становятся мне хорошими друзьями, спутниками моей жизни и даже мудрыми советчиками. Моему старшему, Раффу, уже двадцать один год, дочке Айрис — шестнадцать, она успешная модель. Руди — четырнадцать, а младшим дочерям — восемь лет и два года.
— Главный совет, который вы получили в жизни?
— Его автором стал отец. Он говорил: «Если ты опаздываешь, научись наслаждаться опозданием». Я думаю, что правильно понял его. Ошибаешься? Прими ошибку, постарайся не нервничать, не суетиться понапрасну, не дергаться. Когда ничего не исправить, лучший выход — успокоиться и жить.
