Егор Дружинин: «Ника — директор нашей семьи»
Знаменитый хореограф и его супруга Вероника Ицкович делятся секретами счастливого брака
Давно известно: чтобы мужчина состоялся, рядом с ним должна быть правильная женщина. Именно будущая жена, актриса Вероника Ицкович помогла Егору Дружинину определить свое призвание и стать тем уникальным хореографом, которого мы знаем сейчас. Вместе они уже почти двадцать пять лет. А их отношения держатся не только на чувстве и доверии друг к другу, но и на атмосфере доброго юмора, которая царит в их семье.
Его Васечкин влюбил в себя всех девчонок Советского Союза и очаровал их старших сестер, мам и даже бабушек. Удивительно, но, несмотря на все это, по словам самого Егора, он был очень стеснительным. Кстати, и сегодня, общаясь с ним, ощущаешь, что перед тобой деликатный и скромный человек. Дружинина знают не только по его ролям в кино и театре, номерам поп-звезд и самого справедливого члена жюри шоу «Танцы со звездами» и «Танцы на ТНТ». Он еще и удивительный режиссер пластических спектаклей. Почерк и стиль Дружинина не спутаешь ни с кем. И как несколько лет назад его спектакль «Всюду жизнь» ошеломил и до глубины души тронул и зрителей, и коллег, и критиков, так и сегодня он снова удивил всех своей «Ямой» в Театре на Малой Бронной.
— Егор, ты как-то говорил, что в юности был убежденным холостяком, с которым якобы никто не сможет ужиться. Откуда такой настрой?
— Во-первых, от семьи. Папины родители — мои бабушка и дедушка — всю жизнь прожили вместе. Но даже они иногда неделями не разговаривали друг с другом. Мама и папа разошлись, когда мне было пятнадцать. У моих друзей родители тоже зачастую расставались. Вероятно, поэтому семья не казалась мне надежной компанией. Да и с девушками я был робок. Вместо того чтобы побеждать робость, я предпочел играть в мятежность. Вот отсюда вся эта чушь про несговорчивость и неуживчивость.
— «На поверку вышло, что человека более адекватного в общежитии, чем я, надо еще поискать…» Ты во всем уступаешь Нике?
— А разве для того, чтобы хорошо уживаться вместе, надо кому-то одному непременно быть уступчивым? В семье всем приходится идти на компромиссы. Даже нашим детям. Хотя им — меньше всего. Но ни они, ни мы даже не замечаем этого. В нашей семье все складывается естественно. У нас нет ни правил, ни законов, ни табу. Запрещается прыгать из окна без парашюта, вот и все. Хотим есть — надо ехать в магазин. Хотим не опаздывать в школу — надо вовремя вставать и вовремя ложиться. И все это целиком и полностью в руках Ники. Она руководит, а мы ей весело подчиняемся. Потому что такой объем информации, как у нее, никто из нас — дураков — в голове не удержит. Кто, куда, в котором часу, что взять с собой, кого в какое время кормить, какое домашнее задание делать, что купить, в какой город ехать на гастроли. Лучше я буду одновременно трудиться на всех работах мира год, чем неделю быть «директором» нашей семьи.
— Ты с удовольствием играешь в подкаблучника?
— В случае с Никой каблучок обрамляет изящную женскую ножку. Почему бы под ним не оказаться? А если серьезно, быть «под каблуком» — значит подчиняться, а Ника хоть и «директор», но не командир. Приказы она не раздает. Она предлагает, мы обсуждаем, спорим, принимаем решения. Когда наша с детьми безвольность и безынициативность окончательно Нику утомляет, она предлагает нам самим что-то придумывать. Насладившись аттракционом абсолютного абсурда, она вновь берет все в свои руки, к нашему общему удовольствию. Но подкаблучником при этом я себя не ощущаю.
— Ника, Егор всегда поступает так, как ты советуешь?
— Не всегда! Он зачастую знает, что я права, но иногда поступает так, как ему удобно. Втихомолку. Правда, у него есть одно замечательное качество: он не умеет обманывать. Поэтому все его смешные «махинации» всегда написаны на его лице. Я слегка ворчу, когда от этого страдает семья: вместо того, чтобы провести время с детьми, он помогает тому, кто на самом деле должен был бы справляться сам. Чтобы не подумали, что я кнут, а Егор — пряник, раскрою секрет. Егор хоть и терпеливый парень, но бывает очень строг. Спросите у его танцовщиков или актеров. Он редко повышает голос, но его побаиваются. Говорят, уж лучше бы кричал.
— Кстати, ты не раз играла в спектаклях Егора. Тебе тяжело с ним работать?
— Неимоверно. Егор ужасный ворчун. Особенно когда дело касается его хореографии. Чуть что не так, он начинает шипеть прямо на сцене, становится несносным. Сейчас стал поспокойнее. Если работаешь хорошо, он считает, что это нормально, и не хвалит. А меня, как и любую актрису, похвала вдохновляет…
— У тебя нет ни одной главной роли у Егора. Почему?
— Надеюсь, моя главная роль в его спектакле еще впереди. Он никогда не форсирует ситуацию. Если бы я не заставляла его договариваться с людьми, он ставил бы в два, в три раза меньше. После того как Егор придумал «Всюду жизнь!» для летнего лагеря СТД, он и не думал переносить спектакль на большую сцену. Я силком заставила предложить спектакль продюсерам. И он благополучно идет сейчас в Доме музыки и шел на сцене Театра на Малой Бронной. Кстати, там этот спектакль заметил худрук Сергей Голомазов и спустя несколько лет пригласил Егора ставить «Яму». И у меня вопрос: где бы была эта «Яма» без меня? Ответ: в яме. Ну, а если серьезно, то я знаю, что способна на гораздо более сложные, глубокие и объемные роли и что вдохновляю мужа на хорошие спектакли. Надеюсь, что рано или поздно он увидит во мне не только музу и соратницу, но и хорошую актрису. Лучше, конечно, пораньше. А то я могу устать ждать и поколочу его ненароком.
— Куприн посвятил «Яму» юношеству и выступил в роли моралиста, хоть и понимал, что его повесть побьет все рекорды откровенности. Егор, каким путем пошел ты?
— В нашем спектакле нет откровенных сцен. Я бы рекомендовал его к просмотру даже школьникам старших классов. Но нет в нем и прямой морали, нотации. Что именно меня привлекло? Парадокс. В дореволюционной России проституция была легальным ремеслом. Девушки сдавали свои гражданские паспорта, получив взамен в полиции специальный документ — «желтый билет»: удостоверение личности с фотографией, отметками о прохождении регулярного медицинского освидетельствования и правилами на восьми страницах. Отношение к жрицам любви было регламентировано негласными законами общества. Мужчины без зазрения совести, хвалясь и не таясь, посещали публичные дома. А девушкам, хоть раз обменявшим свой паспорт на «желтый билет», как правило, обратной дороги не было. Только в петлю. Проституция в нынешней России запрещена законом. Но, узнай мы, что кто-то из девушек, работающих в офисах компаний, любящих мам, заботливых жен в своей прошлой жизни имела несчастье быть проституткой, мы не сведем их в могилу. Общество в целом стало намного более терпимым. Значит ли это, что проституции в современном мире нет? Не значит. Ханжество тут и там. Но наш спектакль — не о времени, не о месте, не о тяжелых условиях, в которых приходилось жить его героиням, а о любви и мечте.
— Егор, ты говорил, что Ника сразу привлекла твое внимание, но то, что она была балериной, делало ее для тебя недоступной. Как же все-таки сложился ваш роман?
— Все началось с дружбы. У нас была веселая компания. Мы много времени проводили вместе. В первый же день, что я увидел Нику, понял, что только дружить с нею мне будет трудно. Но я боялся, что испугаю ее своими признаниями. Она приехала из Тбилиси и пришла из мира балета, который я боготворил. Приблизиться к ней можно было только на расстояние шутки или какого-то необязательного разговора. Прошел год. И если бы Ника сама не пошла мне навстречу, то, возможно, я бы до сих пор мялся, стеснялся и осторожничал.
— Ника, а тебя Егор привлек чем-то с первого дня знакомства?
— Абсолютно нет. Скажу больше: когда мы встретились, Егор так болезненно реагировал на любое упоминание о Васечкине, что я в этом видела лишь высокомерие. Если его кто-то окликал «Васечкин», то он неизменно отвечал: «Моя фамилия — Дружинин». Мне казалось, что в этом было столько чванства и позы, что на мою симпатию этот «Васечкин» рассчитывать никак не мог".
— Как же вы смогли подружиться?
— У нас были две объединяющие нас страсти — театр и танец. Я помогала ребятам делать растяжку. Егору было тяжело. У меня же был шпагат, который он в шутку называл «параболическим». То есть, чтобы растянуться, мне было мало сесть в шпагате на пол. Приходилось ставить стул под одну из ног, чтобы поднять ее повыше. Егор же тогда, нагнувшись, еле-еле мог коснуться пола кончиками пальцев, не сгибая коленок.
— И когда для тебя дружба переросла в любовь?
— Наверное, в тот момент, когда поняла, что ни один нормальный человек на такие мучения сознательно не пошел бы. Ну, а если серьезно, то у нас все сложилось самым естественным образом. Многие однокурсники пытались за мною ухаживать, но я никогда их не обнадеживала и не давала им повода надеяться на взаимность. Почему? Потому что мне хотелось, чтобы за мной ухаживал лишь один мой друг, бывший Васечкин, а ныне однокурсник — Егор Дружинин.
— И как он ухаживал?
— Плохо! Это его экранный персонаж был решителен и смел. А исполнитель — робок, застенчив и соткан из комплексов. С некоторыми я расправилась, а некоторые — особенно уживчивые — вытравливаю до сих пор. Так или иначе, он так же, как и я, пришел к осознанию своих чувств постепенно. И ухаживал за мною осторожно, без громких признаний, страстного шепота и спонтанных поцелуев за кулисами театра. Это было уже потом, после того, как были сказаны самые главные слова.
— В совместной жизни вам не пришлось особенно притираться друг к другу, ломать себя в привычках?
Егор: Мы стали жить вместе со второго курса. И нам очень повезло, что мы жили именно вдвоем. Моя мама перебралась на новую квартиру, а старую из «временного фонда» не торопились у нас забирать. Ни у Ники, ни у меня не было никаких особых привычек. Хорошо то, что никто не пытался нам помогать, советовать и не наблюдал со стороны. Мы были вспыльчивы и категоричны. Если кто-то из нас ошибался, взрывался, кипел, говорил обидные слова, то все оставалось между нами. И очень скоро мы научились не столько жить вместе, сколько разучились жить отдельно.
Вероника: Егор — средоточие того, что меня всегда безмерно раздражало. Во-первых, он совсем непунктуальный. Мой папа всегда знал цену времени. И у меня с самого детства и по сей день все расписано по минутам. Он же может опоздать куда-нибудь на неделю. Во-вторых, он крайне рассеян. Однажды он прожил целый год в твердом убеждении, что ему тридцать восемь лет, хотя на самом деле ему было на год меньше. Он понял, что ошибался, только в день рождения. Пришлось целых два года быть 38-летним. В-третьих, он преступно забывчив. Говорит с кем-то полчаса, сердечно раскланивается, потом шепотом меня спрашивает: «Ты не знаешь, кто это был? Очень милый человек. Я знаю, что у него восьмилетний сын и двухдверная машина синего цвета с откидывающимся верхом, но кто он и как его зовут, не помню». Я тоже далека от совершенства и наверняка раздражаю его по мелочам. Ну, а дети своими привычками возводят наш хаос в абсолютную степень. И все это мы считаем гармоничными взаимоотношениями. В одном мы солидарны: сладкая парочка, что с утра до вечера щебечет друг другу на ушко сладкие слова, это не наш случай.
— Егор, почти сразу же после свадьбы Ника сказала: «Не хочу жить с мечтателем, который даже не попытался осуществить свою мечту» — и проводила тебя в Нью-Йорк. Тебя удивил ее поступок?
— До сих пор удивляюсь. Мы оба были на хорошем счету в театре. У нас была маленькая зарплата, но интересные роли. Мне было двадцать три или двадцать четыре года. Кому как не Нике знать, что в этом возрасте начинать карьеру хореографа, мягко говоря, поздновато. И тем не менее она не только поддержала меня, но практически мягко втолкнула в самолет. Может, хотела от меня отдохнуть года два? (Улыбается.) Так или иначе, ее великая женская интуиция не подвела, и я стал хореографом, говорят, даже неплохим.
— Ты легко отпустила Егора в Америку?
— Ну уж нет. То есть отпустила-то я его легко, но чего мне это стоило, не знает никто. Даже Егор. Скучала очень. Он не настаивал на отъезде, но я как будто почувствовала, что ему надо поехать, что это изменит всю его жизнь. Уже на третьем курсе Егор стал ставить танец. Я окончила хореографическое училище, работала в театре оперы и балета, была знакома со многими замечательными танцовщиками, но не помнила, чтобы кто-то из них мог поставить хоть что-нибудь. Это отдельный и какой-то особый талант. И я понимала, что тут этот талант не разовьется. У него была определенная балетная подготовка. В детстве он занимался джаз-танцем, в институте увлекся чечеткой. Из него мог получиться очень разносторонний хореограф. К тому же за четыре года я основательно поработала над его растяжкой. Но он и без меня занимался рьяно. Между первым и вторым курсом нашего института, учась в школе Ли Страсберга в Нью-Йорке, занимаясь танцем, сломал себе колено. Когда первый раз вернулся из Америки, у него нога сгибалась лишь на сорок пять градусов. Он пришел в театр, я села на пол и заплакала. Не ожидала его увидеть. Все ребята вышли из репетиционного зала, чтоб нам не мешать. А он встал надо мной, а сесть ко мне не может — нога не дает. Но самым непростым решением для меня оказалось решение приехать к Егору спустя два года, оставив театр, в котором я к тому времени уже играла почти весь репертуар. Раньше меня не выпускали. Не давали визу.
— Поехала прежде всего потому, что скучала?
— Потому что чувствовала, что нужна ему. Чувствовала, что, если он вернется ко мне после двух лет разлуки с мыслями о том, что теоретически можно было бы остаться в Америке, наша жизнь потонет в неопределенности. Ехала, чтобы эту неопределенность разрешить. Зажгла мигалку, включила сирену и помчалась, как «скорая помощь». Ну, а там уж на месте мои подозрения подтвердились: Америка — не та страна, где нам стоило бы жить. Но Егору надо было закончить учебу. Уже на второй день в Америке я нашла работу. Преподавала танец девочкам в одной из танцевальных школ. А потом и Егора туда устроила. Мы до сих пор дружим с хозяевами той школы.
— Егор, ты был счастлив встретиться после двухлетней разлуки?
— Спрашиваешь! Помню этот день почти по минутам. С кем поехал в аэропорт, как ждал Нику, во что она была одета, куда мы отправились потом, с кем ее знакомил… В моей жизни было немного таких моментов. Разве что дни рождения Саши и Тиши, ну и Платона, разумеется…
— Изменилось ли что-то с появлением детей?
— Абсолютно все. Мне кажется, что до этого я сидел в душной пыльной комнате, заваленной всяким хламом, и внимательно рассматривал себя в единственное зеркало. А через них мы впервые по-настоящему взглянули на мир, на то, что вокруг нас, и тех, кто нас окружает. И, если бы у нас была такая возможность, мы продолжали бы рожать детишек раз в четыре года. А так ничего не остается, как с нетерпением ждать внуков! Ника будет лучшей бабушкой на свете. И я боюсь лишь за то, что после появления внуков дети начнут нас к ним ревновать. Потому что любви в нас до сих пор не меньше, а времени, как у заслуженных пенсионеров, будет даже больше, чем в свое время было на детей.
— А изменилась ли Ника с возрастом?
— Она не меняется. Никакого прогресса. Остается такой же стройной, молодой, привлекательной, так же отлично готовит, у нее все такая же отменная интуиция. Будем надеяться, что все впереди. Мне всегда нравились женщины постарше. Так что еще лет пять, и моя влюбленность в нее наконец превратится в настоящую страсть.
— Распределяются ли у вас домашние обязанности?
Егор: Конечно, распределяются. Например, если я засунул белье в стиральную машину, запустил ее, а потом забыл, то в обязанности Ники входит напомнить мне, что я — склеротик, делаю так всегда. После чего я вывешиваю белье и, запустив машину вновь, опять о ней забываю. В обязанности Ники также входит во время уборки отдирать меня от того предмета, который я самозабвенно драю в течение всего времени, за которое Ника успевает убрать всю квартиру. А вообще словосочетание «домашние обязанности» навевает тоску. У нас же, как я и говорил, все складывается само собой. Мы очень неорганизованные. Посуду моет кто хочет, вне графика. Мусор выносит — тоже. Готовит Ника, но лепить пельмени любят все. Едим тоже вместе и без разбору, потому что все, что сделано дома, вкусно. А с детьми вместе больше всего любим ездить отдыхать, читать, засыпать под недосмотренный фильм, смотреть футбол-хоккей-бейсбол, гулять, играть, собирать воспоминания и особенно — быть рядом друг с другом!
Вероника: Егор во всем педантичен. Когда он убирает в доме, все вещи вынимаются со своих мест так, что невозможно передвигаться. Все драится и чистится чуть ли не зубной щеткой. Это может продолжаться дня три. При этом часть вещей исчезает. Перед Новым годом он засел в ванную комнату на день. Что там делал, непонятно. Но после того, как он вышел, можно было пользоваться раковиной как суповой тарелкой — безбоязненно.
— Чем занимаются дети, кроме походов в театр на папины и мамины спектакли?
Егор: Когда так спрашивают, то понимаешь, что занятия детей далеко не всегда говорят об их пристрастиях. К примеру, Тихон и Платон ходят в музыкальную школу. Тиша занимается гитарой, а Платон — кларнетом. И тот, и другой делают это хорошо и с удовольствием; Платон — чуть с большим, Тихон — чуть с меньшим. Но это не значит, что они — маленькие вундеркинды. Не удивлюсь, если после школы они не продолжат свои музыкальные занятия. Но это развивает их безмерно. А музыкальнее всех при этом их сестра Саша, которая как раз никаких специальных уроков не берет, но играет на укулеле и поет просто замечательно. Еще она любит наблюдать за людьми. И ее интерес таков, что наверняка приведет ее к журналистике или к документалистике. Еще Тихона интересует все, что связано с железными дорогами. А Платон в последнее время отчаянно увлекся «графическими романами» — комиксами.
— Вы вместе уже двадцать пять лет. Ника, ты чему-нибудь научилась у Егора?
Вероника: Мне вообще кажется, что мы многому научились друг у друга. Может, это звучит самоуверенно, но, как ни странно, с ним я поняла, что мужчина — как ребенок. Если его правильно направлять и воспитывать, то из него может выйти толк. За каждым сильным мужчиной стоит любящая женщина. Но это справедливо лишь при одном условии: если мужчина любит свою жену настолько, что позволяет делать с собой то, что та посчитает нужным.
