«На экране телефона появилась надпись СТД. Аббревиатура советской общественной организации „Союз театральных деятелей“ как нельзя более подходил к тем скетчам, капустникам и одноактным пьесам, которые мне время от времени разыгрывал старший отпрыск. Собственно, вот почему когда на мобильнике появляется слово из трех букв, то это может обозначать только предстоящую нервозность от очередного водевиля, который готова устроить моя ненаглядная СТаршая Дочь. Однако на этот раз все было значительно хуже.
— ПапулЯ! — прозвучал родной голос. Легкое ударение на „я“, дарящее мне какое-то игривое погоняло „папулЯ“, выдавало последние несколько лет, проведенных между магазинами Chanel и Louis Vuitton на авеню Монтень, где в одном из домов, когда-то уговоренный, я снимаю ребенку однокомнатную квартиру. Я бы в жизни не снял бы там ничего, тем более для ребенка, но Она и ее практически суррогатная мать (этот термин, или „баблобеременность“, пришел мне в голову во время оптовой закупки постродовых бриллиантов), а по совместительству моя жена и мать почти всех моих детей, настояли на этом. Видите ли, там всегда много приличной публики, и поэтому девочке ходить по улице одной будет не страшно. Бред. Так вот.
— ПапулЯ! — снова доносилось парижское эхо. — Я хочу познакомить тебя с Николя.
В этот момент в кабинет вошла секретарь Кристина вместе с новым стажером адвоката. Увидев мое лицо, стажер почему-то проверил все ли в порядке с его ширинкой, а Кристина, пятясь назад, как фашист в сорок четвертом, выскочила из комнаты.
Дело в том, что „наш“ первый роман случился в пятнадцать. Когда через три недели после ЭТОГО я созрел до знакомства с юношей, его уже выгнали с позором взашей, и я не застал даже его фотографии. После этого до меня долетали лишь отголоски существования разного вида балбесов дифференцированного гражданства и вероисповедания, но не более того. Четыре года спустя налицо был явный прогресс. Видно, он на моем лице сразу и отразился.
— Ой, он чудный, тебе очень понравится. Прилетай. Это очень серьезно. С Антоном не сравнить. Да, мы уже с ним давно и несколько раз рвали, и это не восстановишь. Жду. Целую, папусик, обожаю. Маме привет.
Так как разрыв с неким штопаным Антоном прошел мимо меня, я решил сосредоточиться на Николя. Ее мать… Короче, мать ее знала приблизительно столько, сколько знал я. Ну может, чуть больше. Мальчик был старше моей на семь лет, подрабатывал „тренажером“ в спортивном клубе и готовился поступать куда-то на вокал. Родители доедали последний буйабес без соли и жили в какой-то французской провинциальной долине затерянных душ, в каком-нибудь городе типа UrupinВилль. Кошмар. Новая силиконовая грудь для фотомодели шоколадки Milka была ей нужнее, чем мое знакомство с этим „Николя ни двора“. Я решил обдумать эту новость на досуге, так сказать, не спеша, и вылетел в Париж следующим рейсом.
Ребенок сказал, что ОНИ любят устрицы, и консьерж заказал мне на вечер столик в моем любимом „La Coupole“.
Атлетический красавец загорелого вида долго тряс мою руку и пытался объяснить, как он счастлив. Когда официант принимал заказ, Николя продолжал стараться быть предупредительным, спросив меня: „Что бы Вы хотели отведать здесь, в этом знаменитом ресторане, мон шер папА?“ Недолго думая, я заказал самое дорогое вино, главное и всеобъемлющее корыто с морскими гадами и цианистый калий. Николя выдул залпом два полных бокала и чуть оттаял. Оставалось с интересом наблюдать за происходящим…
К десерту я узнал массу „забавного“ и, я бы сказал, нового. Они встречаются уже полгода, и это тянет на мировой рекорд; он остается ночевать около „Chanel“ только по пятницам, так как в субботу вставать рано не нужно; холокост такой же праздник, как Ханука, но чуть ближе к Новому году; знакомство с моей дочкой произошло на беговой дорожке; весной они хотят прилететь в Москву. Я поклялся памятью матери, что его там будут с нетерпением ждать нормальные potsany — я лично все устрою. Им понравится, ему — не знаю. Потом Николя что-то пробормотал про свадьбу. Цианид жениху все не несли, поэтому пока молодому человеку пришлось объяснить несколько семейных традиций. Во всех нормальных семьях эмбрион становится ребенком при родах, в нашей семье эмбрион переходит в новую субстанцию только при открытии собственного адвокатского бюро. До этого времени его вынашивает и за все отвечает папа. При этом надо учесть, что по шкале вмешательства в личную жизнь эмбриона еврейский папа приравнивается к обыкновенной и нормальной маме.
Десерт Николя есть не стал. Он стоял перед ним и потихоньку тух. Дочка сидела красная, как пионерский галстук, который она не видела никогда в жизни, но глаза искрились от смеха. После кофе я заказал бутылку Dom Pérignon, чтобы отпраздновать знакомство. Николя оживился, не чувствуя готовящегося удара в самое сердце французских гениталий…
Еще через двадцать минут я попросил счет.
Когда maitre d’hotel принес бумажку на серебряном подносе, я, надев на себя the best of my улыбок, пододвинул счет к „Николя ни двора“ и мило сказал: „Вы не можете представить себе, как я счастлив, что сегодня угощает молодежь!“
Жених как-то стал сразу меньше и, казалось, врос в стул. Он рассматривал счет со своей французской щедростью, как осужденный — приговор, стараясь найти там изъяны для кассационной жалобы. Их не было. Судья был опытный и со стажем…
Я получил удар по ноге и понял, что если я продлю паузу еще на несколько мгновений, ужин может закончиться летальным исходом для „тренажера“.
— Я могу вам, Николя, если хотите, одолжить. До завтра, — сказал я тоном маршала Жукова при подписании капитуляции Берлина.
Николя сказал что-то типа „о, да?“ и упал головой в десерт. „Их десерт — это наш салат“, — решил я и отдал деньги официанту.
Бывшая малышатина пошла провожать меня до гостиницы. По дороге, держа меня крепко под руку и не отрывая голову от папиного плеча, она спросила меня что-то про Николя.
— Отличный парень, — сказал я. — Мне очень понравился. Будем дружить.
Дочка засмеялась и сказала, что все поняла, и я — гений. Что она поняла, так и осталось ее маленькой тайной. Второй постулат был, естественно, бесспорен.
Все следующее утро за завтраком в „George V“ я боролся с желанием съесть все круассаны из корзинки и с возраставшими признаками садизма. Мне хотелось позвонить Николя и попросить занести местный лавусик в гостиницу. За „папА“ он ответит позже. В конце концов, проиграв битву булочкам, я раздобрел и звонить не стал.
В аэропорт я ехал в прекрасном настроении.
Через пять-шесть месяцев, ближе к Новому году, в пятницу днем на столе задребезжал телефон и знакомые буквы СТД появились под фотографией моей любимки.
— Папусик! — заверещал родной голос. — Ты мне срочно нужен. Жан-Клод — нет никаких сил! Он такой хороший, но так надоел, больше не могу! И прогнать не за что! Я тебя прошу — прилетай, поужинаем вместе. На факультете все хорошо. А то я, может быть, ошибаюсь? Целую. Обожаю. Жду. Пока. Маме привет. Привези чего-нибудь нашего вкусненького.
Кристина заказывала билеты на Париж. А я думал, что надо бы ее маме что-то прикупить на Новый год. Все-таки классно в свое время отработала ксероксом».

Ваш Александр Добровинский