Меланхолия и лукавство во взгляде, неторопливость в движениях и в манере речи, ну и, конечно же, совершенно особое чувство юмора — все это Александр Ширвиндт. А еще — многогранность интересов: игра на сцене, театральная режиссура, съемки в кино, преподавание в «Щуке», радио, эстрада… Марк Захаров в своей книге написал, что «Ширвиндт, наверное, все-таки не артист… Тем более не режиссер. Если спросить, кто он такой, отвечу, что профессия у него уникальная. Он — Ширвиндт».

1. О работе

Карьера — это мера тщеславия, а у меня тщеславие дозировано необходимостью не выпасть из обоймы достойных людей.

Как-то Галя Волчек сказала, что пребывание на посту худрука — это не выбор, а приговор. Я тоже был приговорен к этому креслу — не как реформатор и крушитель ненавистного прошлого, а как сохранитель на плаву этого циркообразного «корабля».

Чем добрее человек, тем он доступнее. А если он при этом еще и талантлив, то становится липкой бумагой для сонмища «мух», мощно и бессмысленно жужжащих вокруг.

Не надо сравнивать актера с его героем. Актерское искусство — это перевоплощение. Меня часто сравнивали с моим героем из «Бабника». А в жизни я однолюб. То есть мужчина, испортивший жизнь только одной женщине.

Хотя я всю жизнь работаю в Театре сатиры, сатира — это уже не мое, она подразумевает злость. Мне ближе самоирония — спасение от всего, что вокруг.

2. О детях и семье

С Татой мы стали встречаться, будучи старшеклассниками. Накануне того дня, когда объявили о смерти Сталина. Мы с ней долго гуляли, и наутро она опоздала в школу. Пришла радостная, а все плакали. Все подумали, что она радуется смерти Сталина, а она про это даже не знала.

Воспитание — это вообще миф, мистика. Судя по Мишиной биографии, а мы через многое проходили, все равно вижу, что, в конце концов, побеждает генетика. Как сказали классики: «Будь прекрасен, и у тебя будут прекрасные дети».

Чем бы ребенок ни занимался, ни увлекался, родитель всегда должен делать вид, что ему это очень нравится. Если ребенка все время от всего отговаривать, то его и потерять можно. Поэтому смысл взаимоотношений с детьми — это постоянное умиление их действиями, начиная с первых шагов.

Внуки у меня уже взрослые, и сейчас не я их воспитываю, а они меня: я должен все время в напряжении быть, чтобы их не подвести, не расстроить.

3. О дружбе

Дружба — это, во-первых, привычка. Все, что зарождалось там, на лоне молодости, уже тянется шлейфом, если не происходит катаклизмов. И второе: это должна быть такая отдушина, чтобы хотелось видеться.

Я со всеми на «ты» — такова моя жизненная позиция. «Ты» означает для меня искренность общения, и это не панибратство, а товарищество; кроме того, сегодня я старше почти всех.

Я среди компании отличаюсь тем, что обожаю слушать. Все же говорят о себе любимом в том или ином качестве — талантливом, бездарном, но только о себе. «Ну, как дела?» Только пасть откроешь — «А у меня, знаешь, какая история» — и покатилось…

Со страшным ускорением уходят в небытие соученики, сослуживцы, друзья. Не хватает ни сил, ни слов, ни слез. Нечем заполнить вакуум единственной питательной среды — дружбы.

4. О возрасте

Старость — это не когда что-то забываешь, а когда забываешь, где записал, чтобы не забыть.

Старость — это аритмия сердца, желаний и надежд. Именно желаний, а не возможностей. Ну, добежать, долюбить — с этим все понятно, а именно отсутствие острой необходимости.

Я с возрастом становлюсь, признаюсь, хуже. Был гораздо категоричнее, смелее и мудрее, причем когда все было нельзя. А когда все стало можно, я стал всего бояться. Старость…

Иногда, очень недолго, мне бывает где-то в районе двадцати лет. А иногда мне под сто. Я боюсь выглядеть старым. Боюсь умирания постепенного, когда придется хвататься за что-то и за кого-то. Я красивый старик, боящийся стать беспомощным. В общем, диагноз — «старость средней тяжести».

С возрастом мы все время преодолеваем разного рода пороки, и когда наконец все преодолено, образуется огромное количество времени, которое нечем занять.