Кирилл Кикнадзе: «В 45 лет я впервые встал на коньки»
Известный журналист в этом году отметит ровно 20 лет работы в должности спортивного обозревателя. Но все профессиональные достижения Кирилл удачно совмещает с воспитанием дочери.
Известный журналист в этом году отметит ровно 20 лет работы в должности спортивного обозревателя. Но все профессиональные достижения Кирилл удачно совмещает с воспитанием дочери.
— Кирилл, судя по тому, что мы видели на катке, «папа и я — спортивная семья» — это про вас?
— Лишь отчасти. (Смеется.) Как писал Сергей Довлатов, «во всем должна быть небольшая доля абсурда». Вот у меня доля абсурда со спортом — очевидна. В 45 лет впервые встать на коньки, да еще на катке в Дубае — на это нужно решиться! Раньше я только однажды стоя на коньках записывал подводку к сюжету в новостях, и те, кто это видел, не забудут никогда. А в декабре друзья сказали: «Вот — каток, вот — коньки. Встаешь и едешь». И я встал и поехал. А эта юная особа уже лучше меня умеет кататься, регулярно тренируется с пяти лет. И «спортивная семья» — больше ее касается, потому что Настя и теннисом успела позаниматься, и волейболом, и вообще ведет очень активный образ жизни.
— Но это все, наверное, не без вашей инициативы происходит?
— Да, я хочу, чтобы она обязательно занималась спортом. Потому что у нее сейчас два языка, хорошая школа, нагрузка до пяти часов вечера, но нужно, чтобы еще помимо учебы человек был здоровым и физически развитым. Поэтому Настя и плавает, и бегает, и на коньках катается. В общем, растет такой, какой папа ее хочет видеть.
— Что касается самого папы, то у вас, кажется, всегда было четыре основные стихии — яхтенный спорт, приключения «Кэмел-трофи», футбол и баскетбол. Что-то изменилось?
— Футбол и баскетбол в основном в выпусках новостей и для себя. «Кэмел-трофи» канул в Лету, но осадок, как говорится, остался. Сейчас с коллегами работаем над сценарием приключенческой программы, которая будет связана с автомобильной тематикой, я уже немножко соскучился по внедорожному экстриму. А был период, когда он занимал значительное время, с ним же связаны самые яркие воспоминания. Чего хотя бы стоили две недели «Экспедиции-Трофи» на внедорожниках зимой через всю Россию из Мурманска до Владивостока! Разве такое забудешь? Это все мое, родное, и остается со мной.
— То есть это увлечение не только по работе?
— Нет. Одним из обязательных условий выхода программы «В поисках приключений», которую я в свое время вел, было мое участие во всем происходящем. Когда абсолютно несведущий «чайник», ничего не умеющий, в течение двух недель обучался навыкам экстремального вождения или погружению с аквалангом — это было и зрителям интересно, и самому ведущему. Время прошло — привычка осталась. Вот и с Настей у нас недавно было захватывающее приключение в пустыне, когда мы ездили с друзьями на джип-сафари. Какое-то время я управлял машиной на барханах. Оказалось, это настоящая наука — не закопаться! А для местных это как по асфальту: они на 30-метровый бархан залетают на скорости под 90 км/ч, а потом маневрируют по песчаному гребню — непередаваемое зрелище. Нужно было видеть глаза Насти!
— В конце прошлого года вы были еще и на яхтенном чемпионате в Америке?
— Да, во Флориде, в Форт-Лодердейле российская яхтенная команда «Синергия» осваивала новый класс лодок Melges 32. Это очень маневренные, скоростные конструкции, и наши приспособились к ним сравнительно быстро, выиграли несколько гонок. К сожалению, места для пассажира на лодке не предусмотрено, иначе я бы с удовольствием присоединился к команде. За гонкой лучше наблюдать изнутри, а не с катера сопровождения — совершенно иные эмоции. Яхтенный спорт — серьезная штука: чуть отвлекся — и уже бог знает что происходит. У ребят и мачты ломались, и паруса рвались, при порывах ветра в 32 узла, а в одном экипаже чуть не погиб рулевой. С берега же кажется все очень неспешно и красиво.
— Насколько вы вообще мобильны для таких приключений и поездок? При пятидневной рабочей неделе и ежедневных эфирах?
— Хорошо, что всегда существует возможность договориться. Руководство программы «Сегодня» заинтересовано, чтобы ведущий новостей спорта как можно чаще находился на месте событий, а еще лучше, когда он принимает в них участие. И рейтинги показывают, что зрителям такие выпуски гораздо интереснее. В прямом эфире я пытался освоить и горные лыжи, и тренировался с хоккейной командой, ну и, конечно, автомобильные приключения — в общем, экстрим приветствуется.
— В этом году у вас юбилей — 20 лет, как вы работаете в телекомпании спортивным обозревателем. Что вызывает у вас професси-ональную гордость за это время, чего удалось достичь?
— Двадцать — просто цифра. За ней не столько участие в освещении шести Олимпийских игр, а это, безусловно, событие для любого журналиста, но, главное, общение с суперинтересными людьми. Всех не перечислишь — и Александр Карелин, и Вячеслав Фетисов, и Жак Рогге, и Тед Тернер. Личности с большой буквы. А еще успел побывать там, где мало кто отметился из туристов. Например, на острове Борнео, который российские искатели приключений вместе с командами из разных стран пересекли с востока на запад в сезон дождей. Знатоки этих мест до старта сочувственно крутили пальцем у виска, мол, безумная затея… По счастью, обошлось без жертв, у орангутангов никто не остался. (Смеется.) Годом раньше продирались на машинах через джунгли Центральной Америки тропой конкистадоров. Организаторы назвали этот проект «Мundo maya» — мир майя, ставший для нас таким родным после известных предсказаний. Две недели на внедорожниках по Гватемале, Мексике, Сальвадору, Белизу… Последний в истории и самый масштабный «Кэмел-трофи» проводился уже не на машинах, а на катерах в Тихом океане, во Французской Полинезии, между островами Тонга и Западное Самоа. Смысл этой совсем недешевой игры для «заряженных» экс-десантников, рейнджеров, мастеров спорта и не совсем подготовленных журналистов — по координатам обнаружить заботливо спрятанные организаторами на дне океана небольшие металлические пластины. Получилось нечто среднее между гонками на выживание и «Последним героем». Участвовало 26 команд из разных стран, нужно было отыскать те самые железки, кто больше. На одном из островов нам пришлось их выкупать у местных жителей, которые были согласны уступить их за 50 долларов. Пришлось платить. (Смеется.) Вот спорт это или не спорт?
— В общем, за эти 20 лет работы понятно, что вы достойно продолжили в журналистике дело своего отца, журналиста Александра Кикнадзе, и сами сделали себе имя.
— Это вы мне большой аванс выписываете. Отец никогда не настаивал на выборе профессии. Просто в его рабочем кабинете до глубокой ночи горел свет и раздавался звук пишущей машинки, а потом я запоем читал его книги. К тому моменту, когда я что-то начал понимать в жизни, он уже сменил профессию, оставил пост руководителя международного отдела в «Советском спорте» с миллионными тиражами и начал заниматься литературой. Резкий шаг. Я бы так не смог. А когда сам вошел в профессию, сравнил свои впечатления от увиденного на Олимпиадах с теми, что описывал отец в своих книгах «Итальянский дневник», «Пирамида солнца», «Ветер с Олимпа». Все очень похоже. Отец для меня — пример того, как нужно прожить жизнь, извините за высокопарность.
— То есть никакого культа спорта или журналистики в вашей семье не было?
— Нет, но все крупные соревнования, начиная с Олимпийских игр и чемпионатов мира по хоккею или футболу, мы смотрели по телевизору вместе. И я, 12-летний пацан, наблюдал за тем, что происходит по телевизору, открыв рот. А отец, побывавший до этого на многих спортивных событиях, параллельно вспоминал какие-то занимательные истории об игроках или тренерах, с которыми он встречался в разные годы. К нам в гости приезжали Бесков, Старостин, настоящие корифеи спорта. А я просто сидел за столом и получал кайф от их бесконечных баек.
— Изначально вы ведь собирались заниматься совсем не спортивной журналистикой, а серьезной международной?
— В том, что спортивная журналистика — дело совсем нешуточное, убедился, когда у меня отняли аккредитацию на Олимпиаде в Нагано. Я первым взял интервью у едва покинувшего лед новоявленного олимпийского чемпиона Ильи Кулика, что делать категорически не должен был — на аккредитации не хватало какой-то марки. Японские секьюрити меня не поняли. А аккредитация на Олимпиаде — это как паспорт. В результате три дня, пока наш Олимпийский комитет добивался возвращения моей корочки, я ходил по аккредитации — светлая память — Андрея Разбаша, улетевшего в Москву. Разницы между мной и бородатым Разбашем бдительные японцы не обнаруживали. А если серьезно, то спортивная журналистика — это, конечно, журналистика факта: фамилии, голы, очки, секунды — в них нельзя ошибаться. Вопрос в том, как о спорте рассказывать.
— Помните свой первый опыт работы на освещении Олимпийских игр, на которые вас пригласил поработать ваш брат, Василий Кикнадзе?
— Да, большая команда спортивной редакции едва появившегося на свет Российского телевидения улетала на Игры в Барселону, московская студия опустела. Нужно было кому-то принимать материалы из Испании, готовить сюжеты в информационные олимпийские блоки. И моя задача сначала была просто, что называется, «подносить снаряды», то есть совершать марш-броски от телетайпа до редакции. Потом начал писать тексты, озвучивать; в общем, освоился. Сработали тогда неплохо, но расслабились чуть раньше времени. В кульминационный момент закрытия Игр, когда запела Монтсеррат Кабалье, связь с Барселоной благополучно прервалась, это был единственный случай за три олимпийские недели. А стол в редакции к тому моменту был уже накрыт. И Алексей Иванович Бурков, мой крестный отец в профессии, мужественно отправился в комментаторскую кабину. Без единого листка сценария отработал полтора часа в эфире, так что ни у кого не возникло сомнений — Бурков в Барселоне и знает об этой церемонии все! Вот это был высокий класс!
— Сейчас вы с братом следите за творчеством друг друга? Может быть, есть профессиональное соперничество?
— За творчеством брата слежу с огромным интересом. Сейчас у него — грандиозная по масштабам работа: создать качественный телевизионный продукт с главного события, сочинской Олимпиады. Это значит быть вовлеченным в процесс 24 часа в сутки семь дней в неделю. Но он справится, я знаю брата. А Василий, мне кажется, внимательно следит за тем, что происходит у меня. Он был первым, кто позвонил после того, как вышел фильм об уникальной акции на Северном полюсе. На предложение сыграть в футбол на самой макушке земли с готовностью откликнулись журналисты, космонавты, артисты. Через Хатангу, через остров Средний долетели до места назначения. Отличная апрельская погода, минус 20, расчистили поляну, поставили палатку с самоваром, установили ворота. Начали играть. И вот в середине второго тайма из-за тороса появляется процессия: собачья упряжка, а за ней — абсолютно замороженный человек. Оказалось, швейцарский лыжник, кстати, очень известный, в течение пяти лет готовился к покорению Северного полюса. Дважды его постигала неудача. В третий раз решил идти из Канады в Россию. И вот по GPS у него получалось, что за следующим торосом — цель его жизни, сбывшаяся мечта. Он поворачивает туда и видит, как человек 20 русских гоняют мяч. Собаки, впервые за много дней учуяв человеческое тепло, воют, отказываются идти дальше. А у бедного швейцарца по отмороженным щекам бежит слеза. «Ребята, — интересуется, — что вы здесь делаете? Других мест для футбола на планете не осталось?» Отогрелся и дальше пошел. Такое не придумаешь. Из таких историй и состоит кайф журналистской работы. К чему это я? А, да, с Василием у нас соперничества нет. (Смеется.)
— Вы родились в Москве, но ваши корни — в Грузии. Насколько это чувствовалось в вашей семье, передавались ли какие-то традиции, сказывалось ли на воспитании?
— В детстве с отцом приезжал в Грузию часто. В высокогорное селение Харагаули, в Имеретии. И знаете, со мною происходили удивительные вещи. Каждый раз у меня возникал эффект дежа вю. Я открывал вместе с местными мальчишками новые места, много ходил, путешествовал. Но мне всегда казалось, что я это уже где-то видел, на уровне подсознания. А сейчас вдруг вспомнил, как все село следило за игрой СССР—Бельгия на чемпионате мира 1982 года по единственному рябившему черно-белому телевизору, отдавая указания сидевшему на крыше с антенной в руках хозяину дома. Я не говорю по-грузински, хотя, когда приезжал в Грузию, начинал что-то понимать и мог даже немного общаться. Когда-нибудь я свожу туда и Настю, несмотря на то что дядя Важико на меня в обиде — давно не общались.
— А еще, как-то говоря про Грузию, вы упомянули, что у вас с тех пор осталась любовь к хорошим грузинским винам…
— Да. Когда-то и сам поучаствовал в процессе приготовления, уверенно топтал босыми ногами виноградную лозу, до краев заполнившую деревянную бочку. Это было домашнее деревенское вино. Все три слова с большой буквы! Надеюсь, качество того продукта, что через какое-то время вернется в Россию, будет не хуже. Ведь это еще и символ скорого окончания мутного времени во взаимоотношениях между Грузией и Россией.
— Совсем недавно, в декабре, вы отметили еще одну важную дату, уже личную — 45 лет. Устроили какое-то торжество по этому поводу?
— Отмечали сразу два события — и день рождения, и успех российских яхтсменов на гонках в США. Прямо на лодке, в открытом океане. Так получается, что последние лет десять дни рождения либо вообще не отмечаю, либо как-то очень экзотично — например, в самолете рейса Владивосток—Москва или в гоночной машине. Но каждый раз вспоминают о моей «днюхе» именно те люди, которые я бы хотел, чтобы о ней помнили. Поэтому я счастливый человек. Да и что такое — 45?
— Да и не выглядите совсем.
— Это внутренний моторчик работает. Как только жизнь перестает быть интересной, как только ты погружаешься в рутину — все. Сейчас больше времени провожу в Москве, но едва появляется возможность поехать в интересную командировку, я подписываюсь под этим не раздумывая. По-прежнему легок на подъем. И мне такая жизнь очень нравится.
— Тогда что для вас отдых и существует ли он?
— Да. Взять с собой Анастасию Кирилловну и на неделю махнуть куда-нибудь к морю. У нас — фифти-фифти. Половину времени на солнышке пузом кверху, половину — активничаем. Недели мне вполне хватает, максимум две. Если больше — начинаю скучать без работы.
— Настя сейчас — главный человек в вашей жизни? Сколько времени вы посвящаете воспитанию дочери?
— Так сложилось, что да, сейчас это главный человек в моей жизни. И времени с ней хочу проводить гораздо больше, чем получается. Как можно больше. 9—10 лет — возраст определяющий. К тому же она очень разумная барышня, и мне с ней уже очень интересно. Порой кажется, это она меня воспитывает.
— Недавно у вас появилось еще одно занятие в жизни, вы преподаете журналистику в институте телевидения. Насколько это вам нравится?
— Выражаясь языком моих студентов — пока прикольно. (Смеется.) У меня две группы по
30 человек, ребята первокурсники, 17—18 лет. Я не считаю себя преподавателем, я журналист, и у меня не лекторий, это мастерская. И, мне кажется, они меня понимают. Учимся смотреть на мир широко открытыми глазами. Любопытство — главное качество журналиста.
— Вы говорите, что темперамент у вас остался грузинский, вспыльчивый, но по вашей работе в кадре этого не скажешь. Я бы сказала, вы сохраняете философское спокойствие, даже рассказывая об азартных спортивных событиях.
— Для того чтобы рассказывать интересно, не нужно «хлопотать лицом», для того чтобы тебя слушали, не нужно орать. Если интересно то, о чем ты рассказываешь, тебя будут слушать и воспринимать таким, какой ты есть.
