Итак, Афины в мае 2006 года принесли Диме Билану второе место на Евровидении, а я узнала, что беременна. Сказать, что я была в шоке, это просто промолчать. Яни был счастлив, я же не могла поверить.

Из второй беременности я вынесла четко только одно. Что все книги о беременности пишут мужчины, даже если они притворяются женщинами. Недели с шестой меня накрыл жесткий токсикоз. Жесткий — это когда ты стоишь на коленях, обнимая прохладное тело фаянсового друга, часов 19 в сутки. Яни преданно садился каждый раз на корточки рядом со мной и пытался гладить меня по голове. Вас когда-нибудь гладили по голове, когда весь организм выворачивается наизнанку? Так себе ощущение. Потом Яни разжился кипой книг по беременности и, усевшись на край ванны, зачитывал оттуда выдержки, которые, по его мнению, должны были меня поддержать. Такие, например:
«Беременность — это лучшее время в жизни женщины».

Грустно разглядывая туалетного утенка на дне унитаза, я размышляла, не нырнуть ли мне целиком, если это время лучшее. О худших думать не хотелось — и без того тошно было.

«Беременная женщина прекрасна», — утверждали другие книги из Яниной библиотеки. Я рассматривала свое отражение в зеркале, оно выглядело, как убедительный аргумент в пользу контрацепции. Но ни тошнота, ни опухшее лицо не были проблемой, проблемы начались неделе на десятой. Мне стало настолько плохо, что все, что я могла делать — это просто лежать, периодически взывая к ближним, чтобы меня пристрелили из жалости. Но, видимо, жалко меня не было никому, раз я пишу эту статью. Мне становилось хуже и хуже, и токсикоз на этом фоне выглядел, как насморк у моряка дальнего плавания. Мое самочувствие было вызвано проблемами с сердцем. Серьезными проблемами, о которых я не подозревала до беременности. Дальше события по накалу страстей развивались как в хорошем шекспировском романе. Врачи уверяли, что беременность несовместима с жизнью, что ее надо прервать. Я ушла в глухой отказ. Решив, что на гормональной почве у меня не все в порядке с головой, принялись взывать к разуму Яни.

Врач: «Яни, Вам кто нужен? Жена или ребенок? Получить и того и другого не получится».
Яни: «Катинга (это Катенька на Янин лад), я прошу тебя, давай сделаем аборт. Усыновим ребенка, на крайний случай».
Катинга: «Вы сдурели тут все, что ли? Фуфуфуфу».

Так мы переговаривались примерно неделю. Свадьбу в Греции пришлось отменить. Я предлагала свадьбу вообще отменить, но Яни твердо стоял на своем. Свадьба будет, и точка. А мне, между тем, становилось все хуже и хуже. Решили делать операцию. И тут я заистерила. Операция мало того, что под общим наркозом, так еще и под контролем рентгена или что-то вроде рентгена, с сильным облучением. Врачи неуверенно обещали закрыть живот. Я понимала, что после такого я могу ребенка или потерять, или родить осьминога. Ни то, ни другое меня категорически не устраивало. Но выбора не было. Так был хоть какой-то шанс, что я смогу этого ребенка родить. Что удивительно, при всем при этом я не могу сказать, что я хотела до безумия малыша или что мне материнский инстинкт застилал разум, нет, но мне кажется, что я не смогла бы с этим дальше жить. Как всегда, думала исключительно о себе, любимой, то есть. И всю беременность не было у меня какого-то радостного трепета в ожидании ребенка, мне не хотелось скупать детские вещички, а потом умиляться им, мне вообще ничего не хотелось делать из того, что делают беременные. Беременность, как факт, меня раздражала и причиняла сплошные неудобства. Пока меня не распяли, забегу вперед и скажу, что за все это меня, конечно, настигла расплата. В момент рождения сына меня накрыла ТАКАЯ волна, что спустя семь с половиной лет никак не отпустит. Мне казалось, что я не смогу любить младшего так, как я любила и люблю старшего, и это действительно так — я люблю их абсолютно по-разному, но к любви к младшему добавилось еще какое-то идиотско-восторженное чувство, превращающее меня в не совсем адекватную мать с разумом, абсолютно затуманенным материнским инстинктом.
Ну и вот. Значит, больница. Не буду писать какая, но один из самых известных в России кардиоцентров. Туда любят ложиться многие наши тусовщики, кто с поносом, кто еще с какой дурью. Яни потребовал для меня исключительно лучшие условия из возможных. Нам предоставили вип-палату, как сейчас помню, за 400 долларов в сутки. Дороже не было. Яни был уверен, что, как минимум, я буду в комфорте. А дело было летом 2006 года. Когда температура била все рекорды, и в Москве был ад. Когда мы приехали заселяться, Яни сто раз уточнил, есть ли в палате кондиционер. Нас заверили, что есть. Итак, российская больница и американский Яни. Устроив меня на кровати, Яни принялся щелкать пультом от кондиционера. Пульт не реагировал, кондиционер тоже. Яни вызвал сестру- хозяйку. Та пришла, недовольная, что ее побеспокоили, и возмущенно спросила, в чем дело. Яни пояснил, что кондиционер не работает. Не моргнув глазом, она сказала, что в курсе, они вызвали ремонтника еще месяц назад, но его все еще нет.

«Мы же просили палату с кондиционером», — возмутился Яни.
Сестра-хозяйка возмутилась до глубины души и достала контракт.
«Читайте. Наличие в палате кондиционера», — ткнула она пальцем с большим золотым перстнем, сунув контракт мне под нос.
«Читаю, — согласилась я. — Только он не работает».
«А где написано, что он должен работать? — еще больше разозлилась она. — В контракте написано о наличии, вы оба видите, что кондиционер имеется, так?»
«Так», — немного растерялась я.
«Ну и все, претензии не принимаются, как сможем, так починим, а кондиционер есть», — сказала она, как отрезала, и маршем удалилась из моей палаты.
Как раз подошло время обеда, и недовольная нянечка, не переставая ворчать, принесла нам еду. Расставив тарелки, она задержалась на пороге и, окинув меня взглядом, полным сочувствия, выпалила:
«Хорошая ты, доча, красивая, больная, но красивая, но зачем за чечена пошла, своего не могла найти?»

Заверив ее, что Яни не чечен и вообще православный, я обеспечила Яни фан-сектор в отделении. Теперь они все его любили и постоянно обнимали. Он не мог понять, что случилось, но покорно обнимал их в ответ. К вечеру другая нянечка принесла огромное ведро с дымящейся водой и плюхнула его посредине палаты.

«Что это?» — удивился Яни.
«Вода горячая», — отрапортовала та.
«Зачем???» — еще больше удивился он.
«Жопу мыть», — просто ответила она.
«Но я не хочу мыть жопу в ведре», — растерянно произнес Яни.
«Ну ходи с грязной», — хмыкнула нянечка и ушла. Я рассказала Яни об отключении горячей воды в Москве, но он не мог этого понять. В результате я махнула на него рукой и велела просто смириться.
Как-то ночью мне поплохело. Врачи заметались и сказали, что сейчас увезут меня в реанимационную палату.

«Очень удачно, там место есть, обычно все занято, — пояснил медбрат. — Там больной час назад умер, сейчас кроватку перестелят и Вас туда переведем, там прохладно, Вам сразу полегчает».

Я не хотела на кровать, где только что удачно умер больной и, пользуясь своим беременным положением, заистерила. Яни начал выяснять, нет ли другой палаты, может, с менее удачными обстоятельствами, куда меня можно определить, пока не придет врач. Медбрат замолчал, но потом его осенило: «Есть!»

Он повез нас куда-то вниз. Когда лифт открылся, пришла очередь истерить Яни. Перед нами был вход в морг.

«Мне кажется, это преждевременно», — неуверенно начала я.
«Мы едем в Грецию, — решительно сказал Яни. — Оперировать будем там».