Марк проснулся в 5:22 утра: разрывалась голова. К этой боли за много лет он привык. Еще в бытность своей работы на скорой помощи юный врач-реаниматолог Ливенсон научился классифицировать боль по цветам. Чтобы как-то себя отвлечь и пережить мигрень, он давал ее оттенкам названия. Самая слабая была «желтенькой», а дальше шло по нарастающей: бирюзовая, фиолетовая, красная, коричневая. Сейчас Марк подумал о боли: «Белая». Это было высшим баллом по его личной шкале. Белая — значит, такая сильная, что красок и цветок окружающего мира не замечаешь.

Он помогал другим, но не мог избавиться от своего главного недуга. Мигрень, увы, медики до сих пор не научились ни предсказывать, ни купировать. Вчера Марк вернулся после концерта выжатым, как лимон, но абсолютно здоровым, а сейчас было желание кидаться на стены. Он давно уже не работал на скорой, стал популярным автором-исполнителем, гастролировавшим с гитарой по всей стране и за границей. Но мигрень осталась с ним навсегда, еще с того, первого после окончания института года, когда он пережил свое главное потрясение в жизни.

На концерте все было тип-топ. Зал принимал тепло и откликался на его малейшее душевное движение, подхватывая слова хорошо знакомых песен с первого куплета, но что-то беспокоило Марка, не давая расслабиться. Уже через пятнадцать минут он почувствовал, как сухая обычно в начале концерта рубашка на спине была мокрой — хоть выжимай. У Ливенсона вдруг мелькнула мысль: «Те два места на первом ряду слева не заняты. Хотя они служебные, и на них должны сидеть врач и пожарный». «Ну и что, что не заняты?» — продолжал он мысленный диалог сам с собой. Следующим, что всплыло в голове, будто кто-то нашептал, было имя: «Танька». Он на секунду остановился на середине песни, и в зале чуть не повисла неловкая пауза, но профессионализм взял свое. В этот вечер и назойливое женское имя, и все связанные с ним воспоминания Марк от себя прогнал. Но в пять утра они вернулись бумерангом, и голова начала раскалываться так, словно в нее всадили несколько разрывных пуль. Марк пошел на кухню и налил себе пятьдесят коньяка, хоть давно завязал, и выпил «Арарат» залпом.

Танька была королевой двора. На Вокзальной улице в маленьком Пушкине Ленинградской области на нее заглядывались все: от мальчишек начальной школы до солидных фронтовиков, еще ходивших тогда в форме. С Танькой он впервые попал в самый известный зал Ленинграда «Ноябрьский». На его шестнадцатый день рождения отец, подрабатывавший на концертах дежурным врачом, провел их и посадил на служебные места. Кто выступал — память за ненужностью стерла. С Танькой он впервые целовался под проливным дождем, из-за Таньки подрался со своим лучшим другом Игорьком Начальником.

Они познакомились с ней вдвоем, когда Таньке было шесть, а Марку с Игорьком по восемь. Компания местных детей собиралась у заброшенного красного кирпичного дома. Ребятня играла в чижа, казаков-разбойников, девочки прыгали через веревку. Ловкий Марк часто побеждал в играх, а медлительный Игорек пасовал. Зато у него было два сокровища — немецкий крошечный паровоз и фарфоровая балерина с отбитой рукой, трофей отца, привезенный им из освобожденной Праги. Отец Игорька часто рассказывал о красотах того далекого города. Одна из первых песен Марка родилась именно под влиянием этих историй.

Мне снилось, что живу я где-то в Праге,
Что на дворе назад-тому-сто-лет,
И ходят беспокойные ватаги
По улицам, которых нынче нет…

С песни про далекую Прагу началась бардовская карьера Марка: он победил на конкурсе молодых исполнителей, пошли эфиры на радио и ТВ, обаятельного доктора стали приглашать принять участие в концертах, и, наконец, совсем переманили работать в филармонию. К тому времени он потерял Игорька из вида, лишь иногда получал от друга открытки из далекого Североморска на свой день рождения. В конце концов и открытки тоже кончились.

Именно сокровища Игорька привлеки в их компанию худенькую, как былинка, но уже тогда обладавшую женским магнетизмом Таньку. Ее волосы были закручены мелкими колечками и аккуратно перевязаны красной атласной лентой. Застиранный ситцевый сарафан украшала нитка разноцветного стекляруса, сияющего на солнце, а на руке красовался такой же стеклярусный браслет. Но не это поразило тогда Марка. При вороных волосах по всем плечам Таньки были разбросаны крупные веснушки, как у рыжих людей. И характер у нее был такой же «рыжий» — всего, чего хотела, она умела добиваться. Танька положила глаз на фарфоровую балерину, и уже через неделю стала ее обладательницей, к великому огорчению строгой мамы Начальника.

Перед зимними каникулами мальчишки впервые попали в гости к своей подруге. И увидели над комодом, аккуратно прикрытым салфеткой, большую картину. На ней ангельской красоты женщина сидела на вороном коне, рядом прыгала собака диковинной породы. На веранде стояла девочка с фарфоровым лицом и такой же, как у Таньки, прической. Только одета она была, словно кукла: в кружевные панталончики с бальным платьем.

— Это вот мама моя, а это я, когда была маленькой, — пояснила Танька, показывая на картину.

— А где сейчас собака? — уточнил Игорек, который любил всех псов и регулярно носил их домой.

— Собаку мы отдали, когда мама уехала. Вот вернется, новую заведем.

Мальчики прониклись к Таньке еще большим уважением. Красивая мама на коне, барская веранда, породистые собаки и сама Танька, почему-то оказавшаяся сейчас в бараке с печным отоплением, говорили, что в ее жизни есть Большая Тайна, которую девочка гордо носила в себе.

Через год Марк увидел Таньку и ее маму на развороте в журнале «Огонек» и с радостью похвастался родителям, что знаком с прекрасной дамой в драгоценностях.

— Что-о-о? — присвистнул отец и расхохотался. — Марк, это картина Карла Брюллова «Всадница», на ней изображена графиня Самойлова с приемной дочерью. А мать твоей подруги сидит в тюрьме за мошенничество, бабушка одна Таньку поднимает.

Предыдущую главу книги читайте здесь, а следующую — здесь.