Валерий Плотников: «За фото ню Абдулов грозился меня убить»
Перед его объективом оказывались многие знаменитости: Пугачева, Боярский, Высоцкий… Даже Лиля Брик, с которой фотограф подружился.
Перед его объективом оказывались многие знаменитости: Райкин, Довлатов, Пугачева, Боярский, Высоцкий… Даже Лиля Брик, с которой фотограф дружил до конца ее дней.
Упорства Плотникову не занимать. Как признается именитый фотограф, он рано встал перпендикулярно к советской власти. И делал все возможное, чтобы приблизить ее конец. В молодости взял себе псевдоним Петербургский и поклялся публиковаться под ним до тех пор, пока его родному, любимому городу не вернут историческое имя. А журналы «Советский экран» и «Советский театр» в его рассказах постоянно превращаются в «Антисоветские». Но это не мешало Валерию любить людей, которые СССР населяли. И фотографировать их так, как не мог больше никто. Михаил Боярский готов был ехать на съемку в багажнике, композитор Святослав Рихтер — надеть свитер, который его «душил», а Александр Абдулов и Леонид Ярмольник — позировать в чем мать родила.
Валерий, вы окончили школу при Академии художеств. Это был выбор родителей?
Валерий Плотников: «Не родителей, а мужа маминой сестры — дяди Коли. Он очень хотел, чтобы кто-нибудь из нашей семьи «выбился в люди».
Он был художником?
Валерий: «Нет! Про дядю нужно отдельно рассказывать. Он родом из Одессы, беспризорник. Каким-то образом перебрался в город на Неве, встретил там даму по фамилии Ленская — звезду оперетты. Она его усыновила. Так он в Санкт-Петербурге и остался… Давайте я вам помогу. (Мы с Валерием во время разговора пьем чай, и он отодвигает блюдечко, чтобы мне было удобно разместить диктофон. — Прим. авт.). Вообще я страшный педант, таким меня воспитала бабушка. Благодаря ей я так и не смог привыкнуть к советскому образу жизни».
Расскажите о бабушке.
Валерий: «Бабушка была удивительным человеком. Каждое лето она снимала… ну домиком это не назовешь, сарай скорее — на Карельском перешейке. Это было такой ностальгией по прошлой, дореволюционной жизни, когда семьи на лето выезжали из Петербурга за город. Ну вот на этой «даче» я, будучи ребенком, подслушал ее разговор с мамой. Бабушка просила найти подлинные документы нашей семьи, которые хранились в храме Анны Пророчицы и Симеона Богоприимца на Моховой. Маме так и не удалось выполнить эту просьбу. Зато позже это сделал я, благодаря вмешательству Анатолия Александровича Собчака, с которым был хорошо знаком. Из архива я узнал, что все бабушкины дети — другого года рождения. Она хотела увести их из-под карающего меча, который мог их настигнуть из-за родословной, и переписала с дореволюционных дат рождения на послереволюционные. В этих же документах значилось, что моя бабушка — «княгиня Шаховская, урожденная города Парижа». Единственное, что я смог сделать для бабушки, — выбить на ее гранитной плите: «Княгиня Шаховская, урожденная города Парижа».
Вы рассказывали в интервью, что с малых лет были окружены замечательными людьми: Лев Додин, Сергей Соловьев, Михаил Шемякин… Вы дружили по месту жительства? Все, наверное, в центре жили.
Валерий: «Не все. На самом деле самым центровым был я. Жил на Невском. Сережа Соловьев — на Херсонской, Лева тоже там. Шемякин вообще на Загородном. Просто так замечательно сложилось, что мы подружились. Я поступил в школу при Академии художеств. Со мной за одной партой сидел Миша Шемякин. Так что его я знаю с детства. В четырнадцать лет я подружился с Сережей Соловьевым, а уже он свел меня со своим одноклассником Левой Додиным. Благодаря тому, что я жил на Невском, концентрация удивительно талантливых людей потом только увеличивалась. С Иосифом Бродским меня познакомила замечательная продавщица Люся, которая работала в Доме книги в отделе поэзии. У нас с Бродским было пять лет разницы, но на момент знакомства он мне казался взрослым человеком. Понятно почему: мне тогда было лет пятнадцать, а ему, соответственно, двадцать. Приятно, что Иосиф был ко мне расположен. К сожалению, его я так и не снял. Хотя придумал, как бы это сделал. В его комнате, в доме Мурузи. У Бродского потрясающая была комната-колодец. Квартиры в старых дореволюционных домах „нарезали“, а высота потолков оставалась прежней. Вот и получались такие вытянутые вверх помещения. Все стены в комнате Бродского, кроме окна, были в книгах. Я представлял, что каким-то образом закреплюсь на потолке, причем меня не очень волновало — как. Внизу будет сидеть Иосиф, и я его сниму в этом „колодце“. И пока я пытался достать широкоугольный объектив, который для этой съемки нужен был непременно, — Бродского выслали из страны».
Как вы познакомились с Сергеем Довлатовым?
Валерий: «Это случилось в Нью-Йорке, Сергей к тому времени жил уже в Америке. А я поехал туда по приглашению знакомого корреспондента журнала Newsweek. Мы с моей тогдашней женой пробыли в Америке больше месяца, и я там много кого снимал. (Приносит альбом со своими фотографиями. — Прим. авт.). Вот даже в нем есть несколько кадров из той поездки. Я взял всю свою аппаратуру и студийный свет! Снял и Василия Аксенова, и Владимира Войновича, и Сергея Довлатова, и главного редактора радио „Свобода“ Петра Вайля. Кстати, Евгения Евтушенко я тоже снимал в Америке — он там был в это время по делам».
Современные глянцевые издания делают фотосессию под себя, под свой формат — редко покупают уже готовую. Вам обычно заказывали съемку того или иного персонажа?
Валерий: «Иногда, конечно, заказывали. Но это была просто моя жизнь. У меня есть абсолютно конкретная история, почему я стал заниматься фотографией. Мы в то время были парнями образованными. Читали и Анну Ахматову, и Михаила Зощенко. Я знал, как Ахматова выглядит. По тем же картинам Альтмана, Модильяни, Петрова-Водкина. А встреть мы на улице Михаила Зощенко, который тогда был еще жив, или того же Евгения Шварца — то попросту бы их не узнали. Меня это страшно расстраивало. И я решил, что свое поколение сделаю узнаваемым. У меня с юности было шестое чувство: я, глядя на человека, понимал, стоит он чего-то или нет. Вот, например, Юрия Любимова в те времена никто не просил снимать и Андрея Битова — тоже. Портрет Булата Окуджавы, по-моему, кто-то заказывал… (Листает альбом.) А вот эту фотографию Ленечки Филатова (актер сидит в сюртуке и цилиндре в окружении дам. — Прим. авт.) я для Вени Смехова делал. Или возьмите Шнитке. Я знал, что он не любил сниматься, но сумел уговорить его. Или вот эта фотография Аркадия Исааковича Райкина…»
А как вы договаривались с героями о съемке? Нельзя же было вот так просто подойти к Райкину и предложить фотосессию?
Валерий: «Нет, конечно. С Аркадием Исааковичем я был знаком благодаря семье моей жены Ирочки Кассиль-Собиновой. И мечтал его снять в петербургском интерьере. Сначала я пришел к нему в дом на Каменноостровском. Ну да — квартира. В замечательном престижном месте, но интерьер был очень простой. Потом Аркадий Исаакович уехал в Москву, жил рядом с Театром Моссовета, но обстановка той квартиры тоже не очень подходила моему замыслу. И тут Райкин, уже в последние годы своей жизни, приехал в Санкт-Петербург на гастроли. Я давно снимаю, поэтому знаю, что артисты и музыканты терпеть не могут фотографироваться перед концертом — это их отвлекает. А после выступления они уже мне не нужны, потому что выжаты как лимон. Но я все-таки уговорил Аркадия Исааковича уделить мне пятнадцать минут перед выступлением. „Хорошо, Валерочка“, — прошелестел Райкин. Но была еще одна трудность. Белый костюм, который я хотел увидеть на артисте в кадре, он надевал во втором отделении, а в первом выходил в обыкновенном пиджаке и галстуке. Я попросил: „Аркадий Исаакович, наденьте, пожалуйста, на съемку белый костюм“. — „Да-да, хорошо, Валерочка“. За пятнадцать минут до начала представления я выстраиваю на сцене свет, сгребаю в один из углов сцены лампу, сделанную под старину, картину, кресло — создаю „петербургскую квартиру“. Приходит Аркадий Исаакович в… партикулярном своем пиджаке. Весь ужас в том, что ДК им. Горького, в котором все это происходило, — огромный, да еще гримерки располагаются на втором этаже, а не рядом со сценой. А Аркадий Исаакович тогда уже ходил очень медленно. Я беру его под локоток, и мы с максимально возможной скоростью движемся в гримерку. Под шипение и проклятия его окружения. Кое-как дошли, переоделись, вернулись обратно. А еще надо артиста посадить, выставить свет… Кстати, галстук-бабочка на снимке — моя. Во время приготовлений она сбилась. Но когда я представил, что сейчас пойду ему еще и бабочку поправлять… Меня точно прибьют. Теперь-то эту бабочку фотошопом на место подвинули. Потом подошел Котя (Константин Райкин) и попросил сфотографировать его с отцом. А уже три минуты как спектакль должен был начаться, пять, семь… Это было просто неслыханно! Райкин всегда начинал секунда в секунду. Я быстро снял их двоих, потом сгреб всю аппаратуру за кулисы и выдохнул. Но нервотрепка того стоила. Появилась прекрасная фотография».
А Татьяну Пельтцер и Александра Абдулова в костюмах «Поминальной молитвы» вы тоже перед спектаклем снимали?
Валерий: «Я долго уговаривал Сашу сделать это фото. Он отнекивался: «Да ну что ты, бабушка совсем больна». Татьяну Ивановну привозили в театр из больницы и после спектакля увозили обратно. Перед началом снимать нельзя было еще и потому, что Саша с ней репетировал. Это было очень трогательно. Пельтцер уже плохо ориентировалась в пространстве и часто забывала слова. Абдулов говорил: «Так, бабушка, мы выходим из какой кулисы? Пра-а-авильно, из правой. Делаем сколько шагов вперед? Пра-а-авильно — пять. Я тебе потом что говорю? А ты мне?» И так каждый раз.
Ну вот и что делать… В «Ленкоме» тогда был в подвале замечательный артистический буфет. Я стащил туда все, что мог, поставил свет, камеру, и мы в антракте тихонечко свезли Татьяну Ивановну на лифте вниз, усадили ее в кресло. На этой фотографии Саша еще, конечно, потрясающе сыграл, но и по Татьяне Ивановне Пельтцер не видно, в каком она была состоянии. Это фото сейчас висит в фойе «Ленкома».
В интервью вы не раз упоминали, что часто сами одевали своих героев. То есть работали еще и стилистом…
Валерий: «…и даже визажистом, правда, только когда снимал мужчин. Ну вот взять хотя бы эту фотографию Ефима Копеляна в белом плаще. Он, кстати, югославский, до сих пор у меня на даче висит. В том же плаще у меня снимались Владислав Дворжецкий, молодой Илья Резник, кто-то еще… Когда мы с сыном Степой делали альбом номер 01, то заметили, что в кадре в одном и том же моем свитере появляются Сергей Аполлинариевич Герасимов, Юрий Трифонов и Коля Караченцов. В нем же снимались и Олег Ефремов, и Иннокентий Смоктуновский. То есть этот свитер, который мне привезли из Англии, — действительно заслуженный. С одеждой в те годы была безумная проблема. Да и многие актеры одевались достаточно безвкусно».
И никто не говорил, что не наденет чужое?
Валерий: «Нет, нет. Единственный человек, который поначалу сопротивлялся, — Святослав Теофилович Рихтер. Гениальный и как музыкант, и как личность, но одежда его попросту не волновала. Я нашел прекрасную темную столешницу, попросил мастера переодеться для съемки в свитер. На что получил ответ: „Не могу, Валера, он меня душит“. И вот что делать? Этот свитер позарез нужен в кадре. Тут в комнату входит жена Рихтера, Нина Львовна Дорлиак, — мне ее просто небеса послали! „Стасик, если Валерий говорит, значит, надо надеть“. И он надел!»
Не могу не спросить о съемке Лили Брик. Вы успели запечатлеть женщину, которая была большой любовью Маяковского.
Валерий: «Вот мы сидим сейчас с вами, разговариваем, а вы даже и не представляете, что я, на минуточку, — единственный оставшийся в живых „современник“ Владимира Маяковского».
???
Валерий: «Документ есть! У меня была выставка на „Винзаводе“, и девочки-организаторы сделали пресс-релиз, в котором было написано следующее: „Среди его легендарных персонажей была и Лиля Брик, с которой фотографа познакомил Владимир Маяковский“. (Смеется.) И встык продолжение, „история повторилась“. В свое время Маяковский познакомил Брик с Александром Родченко. Так я прослыл „современником“ Маяковского. А через некоторое время меня попросили снять ее портрет для итальянского Vogue. На фоне жостовских подносов, которые висели на стене ее столовой. Это вот и был тот самый случай, когда я получил конкретное редакционное задание. Я прихожу, смотрю на эти подносы и думаю: „Ну да, для итальянцев, наверное, это здорово, такая „рашен клюква“. Но это совсем не Лиля“. На всякий случай выполняю задание — снимаю на фоне подносов. Но это совсем не то! Я мучаюсь и не знаю, что делать. У меня в те времена аппаратура была несовершенная, я еще и по этому поводу комплексовал. Я же не знал тогда, что я „современник“ Маяковского. (Улыбается.) Лиля видит, что я какой-то пришибленный, и тоже начинает напрягаться. Я прямо жду, когда она скажет: „Так, молодой человек, — вот бог, а вот порог. Научитесь снимать — приходите“. Чтобы оттянуть эту тягостную минуту, говорю: „Знаете, здесь уже дышать нечем, давайте устроим небольшой перерыв“. А сам мечусь, думаю, что делать. Захожу в соседнюю комнату и вижу продавленный диван, афиши Маяковского, фотографии Лилички времен Родченко, какие-то книги и понимаю — это то, что нужно! А когда я точно знаю, чего я хочу, то и веду себя уверенно. Это почувствовала и Лиля. Я сделал фотографии, которые ей очень понравились. До конца жизни Лили Брик мы были друзьями. Самое интересное, что итальянцы выбрали мой кадр, а не с подносами, и сделали его на целый разворот».
Вот я вижу еще прекрасную фотографию Андрея Миронова…
Валерий: «Этот кадр я делал уже в мастерской. А первые фотосессии Андрея были еще в Камергерском, в квартире Собинова, на кухне, из которой я сделал подобие фотостудии. Кто там только не снимался! И Булат Окуджава, и вся замечательная серия Высоцкого с Мариной Влади. На этой кухне был характерный кафельный пол в шашечку, который очень возмутил читателей „Антисоветского экрана“ (Валерий ко всем названиям, где появляется слово „советс-кий“, приставляет „анти“. — Прим. авт.). На адрес редакции стали приходить письма от возмущенных людей: „Почему ваш фотограф снимает наших любимых артистов в туалете?!“ Для большинства граждан кафель был признаком общественного туалета. Так вот фотографию Андрея, которую вы видите в альбоме, я делал для обложки пластинки Миронова и Френкеля. Теперь трудно представить, но от нее отказались, потому что у Андрея на кофте надписи на английском языке».
И что, всю съемку из-за этого зарубили?!
Валерий: «К счастью, был другой кадр».
Давайте поговорим о фотографии в стиле ню, на которой, прикрываясь только музыкальными инструментами и самоваром, запечатлены Виктор Иванов, Михаил Перченко, Леонид Ярмольник и Александр Абдулов. С ней был связан скандал, в котором почему-то фигурировал только Абдулов.
Валерий: «Ну потому что скандал Саша и устроил. Леня отнесся ко всему этому с юмором. Причем он меня и предупредил: «Слушай, встретишь Абдулова — не удивляйся, если он начнет тебя убивать». И рассказал мне эту историю. В те времена гарантированный доход артистам обеспечивали так называемые «поездки за колбасой». Группа, состоящая из Абдулова, Ярмольника, Янковского и, по-моему, Збруева, отправилась в одну из таких поездок. Эти гастроли чудовищным образом совпали, во-первых, с премьерой клипа Александра Серова, в котором снималась Ирина Алферова. Она играла любимую женщину певца. И во-вторых — с публикацией этих злосчастных фотографий в еженедельнике «Экран и сцена».
Фотографии изначально делались для Лены Кореневой, которая уезжала на ПМЖ в Америку. Есть еще кадр, где все артисты стоят с теми же инструментами, но одетые. Боря Берман, который был тогда моим близким другом и работал в редакции «Экран и сцена», стал просить у меня эти снимки для публикации. Категорически отказать было неудобно, и я придумал вариант, на который, как мне казалось, Боря никогда не согласится. «Понимаешь, — сказал я, — эти кадры могут идти только парой. Если берешь „голую“, то „одетую“ печатаешь на обложке». Но Берман пошел на эти условия. После этого случая я понял, почему на Западе все договоренности подтверждаются документально и расписываются очень подробно. Выходит «Экран и сцена», на первой обложке форматом со спичечный коробок напечатана «одетая» фотография. А на четвертой обложке во всю полосу красуется «голая», да еще и с надписью: «Они продали с себя все, чтобы подписаться на еженедельник «Экран и сцена».
Во время гастролей на Сашу из зала посыпались вопросы: «А правда, что вы такой бедный и все продали?», «А правда, что у вашей жены роман с Серовым и она от вас ушла?». Поклонников прекрасного, талантливого актера Абдулова интересовало только это.
И вот Саша приезжает, мы встречаемся с ним в вестибюле «Ленкома». Первое, что я слышу: «Я тебя сейчас убью!». Ну что я мог сказать: «Саш, убей, если тебе от этого станет легче». На этом мы, к сожалению, и разошлись. Но это еще не конец истории. Саше исполнилось пятьдесят лет, и по поводу юбилея Боря Берман с Ильдаром Жандаревым пригласили его на свою передачу. Я ее не видел, но мне, естественно, сразу все доложили. Среди всего прочего Боря спросил: «Саша, скажите, пожалуйста, вас когда-нибудь предавали?» На что Абдулов отвечает: «Да, вот Плотников меня предал». Спустя несколько дней я встречаю в театре Борю Бермана и интересуюсь: «А что же ты не рассказал Саше полную версию этой истории? Знаешь, как интересно пошел бы ваш дальнейший разговор? Как же ты упустил такую журналистскую возможность?». Я прекрасно понимаю, что Саша прямо в студии дал бы Боре по морде. Берман пробормотал: «Ну, мы потом поговорим» — и исчез. В общем, из-за одной фотографии я потерял и Сашу, и Борю".
Вы часто фотографировали Владимира Высоцкого. Сколько в общей сложности съемок было?
Валерий: «Восемь раз. Смешно, но однажды на каком-то моем выступлении школьники спросили: „А Высоцкого — вы его с телевизора снимали?“. „Нет, дети, в жизни“, — ответил я. Они, явно не веря, потупили глаза. Ну, сейчас дядя будет рассказывать, что он и Лермонтова снимал, и Пушкина. Еще частый вопрос „а как вы с артистами договариваетесь?“, который и вы мне задали в начале разговора. Я не договариваюсь — жизнь так складывается. Вот, например, один из мужей Аллы Пугачевой — Саша Стефанович — был моим другом детства. Он и привез как-то Аллу к нам на дачу в Переделкино. Куда до этого каждую субботу привозил „маникух“ — манекенщиц. И тут он приезжает с незнакомой девушкой, отводит меня в сторону и говорит: „Так, старик, никаких „маникух“ никогда не было“. И знакомит меня с Аллой. Первая фотография Пугачевой снималась на той же кухне с плиточкой».
А эта кухня, она жива-здорова?
Валерий: «Да, в этой квартире сейчас живет мой сын Степан. Кстати, фотографии Пугачевой и Боярского не зря стоят в альбоме на одном развороте. Я их снимал в 1977 году, а на следующий год выпустили полиэтиленовые пакеты, на одной стороне которых была напечатана Алла, на другой — Миша. Я шучу, что в цивилизованной стране был бы уже Биллом Гейтсом, по крайней мере районного масштаба. Потому что жители всего Советского Союза ходили с этими пакетами, миллионные были тиражи.
Со съемкой Боярского тоже связана потрясающая история! У меня все истории потрясающие. (Смеется.) Это была обложка «Антисоветского экрана». Боярский тогда был на вершине славы. В его обожателях ходила и вся женская часть моей семьи. Когда они узнали, что я буду фотографировать самого Боярского, то напросились на съемку. А у меня машина была марки «Нива». Мои дамы набились в салон, и Мише просто не осталось места. Пришлось ему разместиться в багажнике. Мы поехали в яхт-клуб на съемку. На Каменноостровском меня тормозит гаишник. Я говорю: «Извините, мы спешим, у нас съемка Михаила Боярского». Ну, это имя должно же сработать! Милиционер видит, что в салоне одни девичьи лица. Тогда я веду его к автомобилю, открываю багажник, а там сидит, обхватив руками коленки, Михаил Боярский. Он мне еще и подыграл. «Здрассти», — говорит милиционеру. У того глаза на лоб полезли. А в голове, видимо, мелькнула мысль: «Да кто же этот человек, если он самого Боярского в багажнике возит?!» В общем, нас отпустили. Причем на фотографии Миша в моей рубашке и с моей же гитарой. А его гитара цвета фанеры тоже в кадре немного виднеется. А на Алле Пугачевой балахон от Славы Зайцева".
Марину Влади вы тоже снимали в наряде от Славы Зайцева…
Валерий: «Да. Эта съемка была все на той же кухне, просто я постелил на пол белую бумагу, поэтому плитка не видна. Я с Мариной, кстати, познакомился еще раньше, чем с Высоцким. Помню премьеру фильма в Доме кино „Сюжет для небольшого рассказа“, где играла Влади. После показа вокруг нее толпились „мэтры“, все народные и лауреаты окружили ее. Марина! Богиня! И петушком таким за их спинами скакал Володя, который был ниже ростом. Мол, „эй, мужики, баба-то моя!“. А они внимания не обращают, токуют вокруг Марины как тетерева. Влади мне как-то потом признавалась: „Чувствую себя столетней старухой. Ко мне все подходят и говорят, что на моей „Колдунье“ выросли“. Она же в фильме совсем молоденькой снималась. Я про себя тогда подумал: „Хорошо, что я не успел ей сказать, что тоже вырос на „Колдунье“ и рыдал, когда героиня Марины погибла“. Влади старалась всегда ходить в обуви на низком ходу, чтобы не ранить самолюбие Володи. Он же все время повторял: „Нам бы росточку“. Хотел „росточку“ и, как ни странно, — быть членом Союза советских писателей. Но так и не стал. В жизни Влади одевалась очень просто, как перепелочка: джинсы, маечки. А я хотел снять ее такой женственной, что называется, „выказать всю нашу любовь“ народной артистке всего Советского Союза, хоть и без звания. Поэтому и обратился за помощью к Славе. Во время той съемки Марина примерила четыре образа. И Славе я безумно за них благодарен».
Юлия Решетова
