Александр Буйнов: «Все мужики — кобели, и я не исключение»
Артист, которому недавно исполнилось 65 лет, рассказал о своих недостатках, доме и дружной семье, которая появилась у него не с первой попытки.
Артист, которому недавно исполнилось 65 лет, рассказал о своих недостатках, доме и дружной семье, которая появилась у него не с первой попытки.
Он лишь относительно недавно узнал, что его предки по линии матери — москвичи. Считал, что первый из семьи родился в столице. Буйновы-старшие с двумя сыновьями перебрались в Первопрестольную из города Ефремова Тульской области. Наш герой появился на свет уже в московском роддоме. Так вот, московские предки по линии матери были, как говорит Александр, «дворянского роду-племени». Об этом, разумеется, в семье тоже помалкивали. В Ефремове они оказались после революции и в этом городке осели, может, тем и спаслись. А вот отец — тамошний, коренной. Буйновы — и прадед, и дед — владели в Ефремове кузней и сами же в ней работали. Слыли зажиточными людьми, за что дед и поплатился — попал под раскулачивание. Отец Александра стал летчиком, воевал в Великую Отечественную. Мать с отличием окончила консерваторию по классу фортепиано. Небанальный союз! В таком, да еще замешенном на большой любви, часто родятся талантливые дети. У Буйновых все четверо сыновей (после Александра родился еще один мальчишка) талантливые. Все с музыкальным образованием. Правда, лишь Александр стал профессиональным музыкантом. Трудно сказать, верили ли в его жизненную удачу отец и мать. Наверняка сомнения были. Шалопаем рос будущий любимец публики! Школу бросил в девятом классе (позже наверстал и вуз окончил), поскольку увлекся рок-н-роллом. Началась жизнь «бродячего артиста», в которой были и творчество, и гульба, и романы. Два десятилетия Александру Буйнову не хотелось ни остепеняться, ни останавливаться. А потом он встретил девушку по имени Алена. И с этой встречи начался новый этап его жизни…
Александр Буйнов: «Мне было тридцать пять лет, Аленке — двадцать пять, комсомолка еще. И вот тогда я впервые подумал: хорошо бы построить дом. Мечталось именно о доме за городом. Почему? Потому что в юности мы часто гуляли на чьих-то дачах, когда родителей там не было. И вот такая жизнь, на природе, мне очень понравилась».
Хорошо гуляли?
Александр: «Отлично. С молодежно-комсомольскими напитками типа портвейн… Ох, Алена не одобрит про напитки! (Смеется.) Но это были не просто пьянки-гулянки. Мы устраивали гитарные и фортепианные вечера, домашние концерты. Что-то тут же придумывалось. Борис Баркас сочинял слова и Рита Пушкина. Сейчас о ней говорят — рок-поэтесса, а тогда просто — поэт Ритка Пушкина. И конечно, Александр Градский, Юрка Шахназаров, Володя Полонский. То есть группа „Скоморохи“ и примкнувшие к ней хипари. Чтобы называться хипарем, достаточно было отрастить волосы и прослыть тунеядцем — нигде не работать и толком не учиться. Помню, гуляли на генеральской даче. У Паши Столыпина отец был генералом. И нарядились в шинели и мундиры. В это время вышел битловский диск, и они, наши любимые, на обложке были в чем-то похожем на военную форму, вот мы и подражали. Потом в этих шинельках и мундирах даже выступали. Градский, конечно, захватил парадный синий мундир — он же главный! Но мы не переживали на этот счет. Зато нам достались зеленые. Эх, было время!»
Генерал не возражал?
Александр: «Да он, я думаю, и не знал, что мы пользовались его мундирами. Такая веселая, беззаботная жизнь текла! Проснулся утром — и одно желание: снова срочно увидеться, законтачиться и играть, петь, сочинять. У нынешних молодых этого нет, у них — гаджеты. Сидят, в них уткнувшись. Бедолаги».
Значит, до встречи с будущей женой цыганская жизнь нравилась?
Александр: «Вы правы, моя жизнь была именно цыганской. Я ведь рано, еще подростком, получил свободу. В шестнадцать лет впервые уехал с Градским на гастроли. Наша группа и к Владимирской филармонии была приписана, и к Гомельской. Кроме этого в Москве играли, по университетам и институтам. Зарабатывали какие-то копейки, они складывались в некие суммы, мы осуществляли свою мечту: чтобы у группы была лучшая аппаратура в Москве. И это неустройство, знаете, не ломало никого. А представляете, какой быт был в гостиницах и Домах колхозника в те годы? Скажем, в городке Кольчугино или в Коврове. Весьма и весьма! Мы жили вместе с какими-нибудь мужиками-командировочными в одной комнате, где стояло коек пятнадцать с панцирными сетками. Типа общежития. Помню, приехали однажды после турне по колхозам в такую гостиницу и стали обливаться из графина водой. Молодые ведь все — по шестнадцать-восемнадцать лет. Гонялись друг за другом, обливались, хихоньки да хаханьки. Мужик один закрылся одеялом с головой на кровати, но когда мы и его облили случайно, заорал: «Ребята, мать вашу (дальше — крепкое русское словцо), дайте поспать, мне вставать в пять утра на посевную!»
Но ведь после таких гастролей вы куда-то возвращались?
Александр: «Да, после двух-трех месяцев странствий я приезжал к родителям на недельку. Но ощущения дома все равно не было. Вот мать, отец, братья. Я входил во двор, там все родное — деревья, пацаны, девчонки. Радовался, конечно. Но тем не менее считал себя отщепенцем, самостоятельным. Вернее… не то что ощущения дома не было, просто я ко всему относился философски: есть какое-то родное место, пусть ненадолго, — все, значит, там клево. Например, те же комнаты в Домах колхозника или в армии родная рота. С гауптвахты придешь туда, в казарму, со всеми ее запахами портяночными и всем остальным, так слаще этого запаха нет ничего! Вот только про „одиночку“ ничего хорошего сказать не могу. Там хуже всего было. Когда на пол специально воду наливали, чтобы не спал. Это в армии, на губе…»
За что же вас так?
Александр: «За то, что к жене Любе в самоволку бегал. Я женился в армии. Люба была из деревни, которая располагалась в десяти километрах от нашей части. Служил я в Алтайском крае. Так вот к ней в деревню я и бегал, а меня ловили. И в принципе не за что было обижаться. Вся часть знала: если меня нет, то я у Любы. А поймать было легко. Бегал я через поле, а на нем ни деревца, ничего — алтайские степи. Ну, если вовремя увидел машину — плюхнулся, отлежался, ушел. А если не скрылся, то как на ладони: идет себе солдатик. Но все, даже офицеры, относились к моим самоволкам с уважением. Понимали. Тем не менее на губе я очень часто оказывался. Пару раз даже пришлось отсидеть полностью. По двадцать восемь суток. Больше по уставу не разрешалось».
Есть что вспомнить!
Александр: «Это — да! Кстати, мне очень нравилось служить. Нравилась строевая подготовка, нравилось, что если надо показать какие-нибудь упражнения, то обязательно Буйнова приглашали. Я был на хорошем счету. В армию я пришел хипарем, и в душе все это осталось. Для меня служба — это была игра какая-то, продолжение тех наших игр. Просил в военкомате: мне бы в оркестр какой-нибудь. А мне: пианисты нам не нужны. (Смеется.) Но я все равно организовал в части ансамбль».
Как с Любой сложилось?
Александр: «Отслужил и привез ее в Москву. Кстати, только тогда понял, что родительская «двушка» — тесная. Раньше этого не замечал. А тут пришлось с женой спать под роялем. Представьте: три брата, родители, собака, да еще мы с Любой. Но история наша недолгой была. Поскольку все мужики — кобели, и я не исключение… Почему я в этом весело признаюсь? Потому что мужики в большинстве своем полигамны. В отличие от женщин. Короче, вскоре я познакомился с другой девушкой, она забеременела. Пришлось мне с Любаней, Любовью Васильевной, развестись. И жениться второй раз, так сказать, по беременности. Благодаря этому у меня есть дочь Юлька и трое внуков: внучки Дашка и Софья и внук Александр. Вот они — мои дети. Это — страшная сила! Я больше получаса с ними не выдерживаю, потому что не хватает физической подготовки, чтобы троих таскать. Хотя я не слабого десятка. Девчонки набрасываются с двух сторон, виснут, и Сашка туда же — сверху! А ему уже девятый год. Я: «О, все! Дед сейчас развалится!» (Смеется.)
Второй ваш брак тоже распался…
Александр: «Понимаете, ведь не случайно люди порой всю жизнь ищут свою пару. Я ее нашел, когда встретил Аленку. Вот именно такая женщина мне нужна — уверенная в себе, красивая, умная, с которой жизнь как на вулкане. Другим покой подавай, чтобы тишь да гладь, а по мне — это болото. У меня были такие женщины — я долго не выдерживал. Мы с Аленой очень разные, при этом, как она сама говорит, у нас за годы образовалась одна кровеносная система. Понимаете? А вместе мы уже двадцать восемь лет. Она — мотор нашего семейного локомотива. Главный мой помощник во всех делах. Кстати, это Алена в свое время убедила меня начать сольную карьеру… А что касается жен, которые были до нее, то я их ни в коем случае не бросал — уходил лишь в той одежде, что была на мне. Все оставлял. И раз уходил — значит, не мог остаться. Не стоит вязать узлы на нитке, которая порвалась».
Итак, вы встретили свою половинку и решили: нужен дом.
Александр: «Да. И это предмет моей гордости: то, что мы первые построились из нашей мафиозной артистической команды, как я ее называю. Второй была Алла Пугачева. А времена какие были! Это же девяностые. Помню: стоял неподалеку киоск — сигареты, кефир, пиво и — кирпич. Рядом с ним ценник — десять рублей. Я: „Алена, смотри — хороший, голицынский кирпич. Надо бы сегодня купить, загрузить грузовичок, а то завтра дороже будет“. Действительно: завтра подъезжаем — пятнадцать рублей. (Смеется.) А однажды солнцевская мафия наехала. Мне сказал об этом парень, который помогал мне строить дом. Николай, молдаванин. Говорит: мафия наехала, требуют с каждого работника по сто долларов в месяц. Я говорю: „Надо бы с ними потолковать. Договорись о встрече“. „Солнцевские“ назначили „стрелку“ на глухом участке проселочной дороги. Подъезжаем с Николаем. Те тоже подрулили. Выходят из машины двое, как полагается, в черных куртках. Бычки такие. Идут к нам. Колька: „Не, я в эти игры не играю“, — и в сторонку. Я: „Пацаны, вы говорите, что вам сто долларов надо, с кого — с меня?“ А я уже выступал как солист, был уже более-менее известен. Они: „Нет, Александр, к вам никаких требований. Вот к ним, к строителям, — да“. Пришлось долго и нудно объяснять, что этот оброк — с меня, поскольку те сто долларов, которые мои работники будут отдавать, я буду вынужден им доплачивать. Бандиты тупили, никак не могли въехать в эту простую математику. Или делали вид, что не понимают. Наконец говорят: „Мы сейчас посовещаемся“. Отошли, пошептались. „Так, — говорят, вернувшись, — мы решили, Александр, вас налогом не облагать“. (Смеется.) Вот такие гремучие годы были. Хотя мы поначалу очень беззаботно жили. Даже забор не ставили».
А что заставило отгородиться?
Александр: «Приехал к нам однажды Игорь Крутой. Сидим на балконе: летний день, солнце светит, травка внизу зеленеет — красота… И вдруг он говорит: «Саша, Алена, я вас не понимаю, у вас же все простреливается!» Причем говорит в своей манере — как бы в шутку, но и всерьез. И как-то это в меня запало… Но забор появился все-таки по другой причине. Мы решили выкопать пруд, запустить туда рыбку. Выкопали. И такой пруд получился, что в нем можно купаться. Но стали люди, мимо проходящие, останавливаться и смотреть. И Алена сказала: «Я не могу загорать, когда на меня глазеют посторонние. Давай делать забор».
Я увидела в вашем дворе шатер. У него какое-то особое предназначение?
Александр: «Понимаете, мне всегда хотелось, чтобы мои гости-музыканты могли в моем доме играть — чтобы все было, как в юности. И вот в этом шатре у меня собрано все необходимое: барабаны, гитары, клавишные — играй не хочу! Можно устраивать сейшны хоть каждый день. Но мы повзрослели. И зазвать Градского поиграть становится все сложнее и сложнее. И интересы изменились. А я как был хипарем, так им в душе и остался. Чем горжусь».
Не первый раз с вами встречаюсь и каждый раз заражаюсь каким-то юношеским восприятием жизни. И выглядите вы очень молодо. Как удается?
Александр: «Да, я застрял в молодых годах. (Смеется.) Знаете, моя любимая песня у Шуберта: „В движенье мельник жизнь ведет, в движенье“. Эти слова могли бы стать моим девизом. Я люблю в движенье быть. Вот, наверное, и весь секрет. Причем не только в плане жизненного уклада, стремлений, но и просто — физически. Скажем, Алене часто приходится вести деловые переговоры. Она превосходно это делает, умеет добиться лучшего результата. А вот чисто физического движения ей не хватает. Я жене говорю: „Ну, что ты сидишь, пойдем погуляем“. Она: „Нет. Я так устала, разговаривала долго“. Хотя, может быть, у нее нет такой потребности. А для меня смысл жизни — в движении. Если ты лег на диван, ты умер».
Вы очень давно — «деревенский житель». Чем такой образ жизни привлекателен?
Александр: «Да, когда перебирались сюда, думали: убежим из Москвы. Но теперь она нас снова догнала. (Смеется.) Мы опять москвичами стали. Жена нет-нет да скажет: может, квартиру в столице купим, вернемся в ее ритм? Дом, он, конечно, так расслабляет! Но, знаете, мне здесь легче дышится. У меня здесь — свобода. С собаками вышел (у нас две собаки) — и по деревне гуляю. Все свои, все знакомые, включая „гостей столицы“ из Молдовы, Украины, Таджикистана, — все мы здесь здороваемся. Кстати, по моей просьбе в нашей деревне не „химичили“ на дорогах. Лежал чистый белый снег. Только каждый у дома площадку расчищал. Красиво! Пытаюсь сохранить остатки первозданной природы, сельский дух. А любимое мое время, когда в мае начнет все расцветать, — ух! Черемухой пахнет. Просыпаются рыбы в пруду, караси. Не знаю, есть ли у рыб погост, но я ни разу не видел ни одной дохлой. А „стадо рыбное“ у нас — примерно штук семьдесят. И они с ладонь все. Мы только в прошлом году (уж очень много развелось) позволили себе пожарить штук двенадцать-пятнадцать. Алена сначала: „Нет, своих есть не будем!“ Но я уговорил. Вкуснотища! Я им даю корм для золотых рыбок, может, поэтому они у меня стали золотистые, а были серебристые. Все, кто к нам приезжает, карасей ловят. Берут удочки — и вперед».
И Алла Борисовна?
Александр: «Да. И Макс, и Лайма, и Бабкина, и Коля Басков. Все ловят!»
