Чучино чудо
Режиссер-мультипликатор Гарри Бардин: «Я возвращаю родителей в детство, чтобы они поняли своего ребенка»
Гарри Яковлевич Бардин — человек, создавший одно из самых пронзительных произведений для детей за последнее десятилетие. Мультфильм «Чуча» успел стать классикой. Новогодняя сказка в американском стиле под классический джаз о том, как мальчик, очень одинокий в своем обеспеченном доме, придумал себе волшебную няню Чучу. Этакая Мэри Поппинс, но не строгая и элегантная, а смешная, неуклюжая и такая любящая.
Вера Копылова23 декабря 2007 18:03
Гарри Яковлевич Бардин — человек, создавший одно из самых пронзительных произведений для детей за последнее десятилетие. Мультфильм «Чуча» успел стать классикой. Новогодняя сказка в американском стиле под классический джаз о том, как мальчик, очень одинокий в своем обеспеченном доме, придумал себе волшебную няню Чучу. Этакая Мэри Поппинс, но не строгая и элегантная, а смешная, неуклюжая и такая любящая.
Гарри Яковлевич показывает мне святая святых — свою киностудию. Сейчас там кипит работа над новым фильмом «Гадкий утенок». Там шьют костюмы для кукол, тут на столе целый скотный двор, где два десятка птенцов готовятся станцевать «танец маленьких утят». Настоящая творческая лаборатория. Для мультипликаторов Гарри БАРДИН — и хозяин, и режиссер, и отец родной.
«Мама умела делать табуретки»
— Знаю, что вы очень гордитесь своим отцом — морским офицером. Вы ведь с мамой были в эвакуации в Оренбурге?
— Первый раз я увиделся с отцом, когда мне было три с половиной года, ему дали два дня отпуска. До сих пор помню запах папиных папирос, я угадаю его среди тысячи. Я сижу у него на руках, мы идем по центру Оренбурга. Огромная елка, освещенная огнями, — это же был тыл. Стоят фанерные игрушки — зверюшки, вырезанные из фанеры. И звучит марш из «Аиды». Вот такие у меня детские воспоминания. Тогда я лицо отца не запомнил, а потом, в 44-м году, мы познакомились ближе. Тогда мы и переехали в Энгельс, потом его перевели в Лиепаю в Прибалтике. Там мы остались до 60-го года, там я и школу окончил. Говорил на латышском языке.
— А мама чем занималась?
— Мама когда-то окончила рабфак и умела делать табуретки. Потом она окончила бухгалтерские курсы и была бухгалтером на фабрике. С рождением меня и сестры она стала домохозяйкой и… мамой. Мамой она была профессиональной, она дала мне так много. Она была очень музыкальна, остроумна, хохотала так, что невозможно было устоять. Она была мой самый лучший друг в этой жизни.
— Что еще запомнилось из детства?
— Игрушек не было. Может, поэтому играю до сих пор. Были патроны, гильзы… Когда переехали в Лиепаю, там была такая «минка» — минное поле. Мы там шарили, делали костры из патронов, а сами ложились за бугорком, и начиналась такая пальба из костра! Мы радовались безумно. Один мой товарищ погиб от этих развлечений. Такое послевоенное дурное детство. Но оно в любом случае вспоминается хорошо, потому что была жива мама, помню ее руки. Я болел часто, и ощущение, когда ее ладонь ложится на горячий лоб, а у тебя высокая температура и тебе не надо в школу… Такой кайф! Детство — это ощущение себя в окружении близких и любимых людей. Это неизбывно. Если тебя окружают любящие люди, детство твое счастливое, в какие бы времена ты ни жил. Поэтому и «Чуча» возникла. А возникла «Чуча» из парадокса, из обратного: в обеспеченном доме, в хорошей обстановке все у мальчика есть, но нет главного. Я взял именно такую ситуацию.
— В ваших мультфильмах столько деталей точнейших, правдоподобных, столько игры, остроумия. А в детстве вы были заводилой?
— Я будоражил окружение и подчинял его своим каким-то идеям. Я был как Хрущев. Был старостой класса и председателем совета отряда несколько лет подряд — не в силу идеологии (я с этим был не в ладах), а чтобы все время что-то создавать — радиогазету, стенгазету, световую газету в школе. Я рисовал тогда шаржи на учителей на фотопленке чертежным перышком тушью, а потом на школьных вечерах мы это показывали на экране. Благо, что в Лиепае в школе была такая атмосфера, что учителя были с юмором, они позволяли нам иронизировать и над ними тоже. Потом я был секретарем комитета комсомола — что-то во мне свербило, требовало активности. Мне очень жаль людей, которые не находят себя и влачат существование. Особенно мужиков жалко. У женщин есть возможность ухода в другое: дети, внуки. Мужчине этого мало, ему нужно еще в чем-то состояться, стать профессионалом, чтобы самому себя уважать. Не любить, а именно уважать.
В никуда
— Я пришел в мультипликацию, не зная процесса, технологии. Я приходил как актер озвучивать мультфильмы — Железного Дровосека, Волка из «Волк и семеро козлят». Я придуривался у микрофона, мне это нравилось. А потом мне понравилась сама мультипликация. Я понял, что могу написать сценарий. Наглость — сказать себе: я могу. Но внутренний голос говорил, что я могу. И я пошел. Семь лет был в рисованной мультипликации.
— Что, профессия актера не удовлетворяла?
— Чувствовал, что что-то еще могу, хоть еще не знаю, что именно. Репертуар в театре Гоголя был аховый — к столетию Ленина, к юбилеям в угоду советской власти. Был спектакль «Верхом на дельфине» Леонида Жуховицкого, это да, я играл с удовольствием. А все остальное… Выхода из этого я не находил. Однажды ночью пришли Василий Ливанов с Юрием Энтиным и сказали, что проговорили обо мне весь вечер и поняли: мне надо оттуда уходить. Куда, спросил я. «В никуда», — ответил Вася.
Заноза из экрана
— «В никуда» — это в театр к Сергею Образцову?— Сергей Владимирович Образцов первый увидел во мне режиссера и пригласил в свой театр ставить «Дон Жуана» — пьесу, которую мы написали вместе с Ливановым. Образцов был безумно талантливым и порядочным. Его называли «хозяин». Когда я уходил, он огорчился, звонил мне из больницы и говорил, жалеет, что не передал мне театр. Оказывается, он следил за моим ростом как режиссера, видел мои успехи.
— Серьезно? Для вас было бы это возможно? Представляете: художественный руководитель театра Образцова Гарри Бардин…
— Если бы я возглавил театр, я бы сохранил дух Сергея Владимировича Образцова. Я бы сделал театр мемориальным, возобновил бы его спектакли, обновив их, но в его направлении. Он должен быть увековечен не только досками на стенах домов, но и в спектаклях. Личность определяет очень многое. Никакие законы в России не работают. Только личность. Есть личность — есть театр Товстоногова. Есть личность — есть «Современник» и Ефремов. Есть личность — есть Таганка и Любимов. Есть Образцов и театр Образцова.
— Каждый мультфильм — это такой мистический процесс. Смотришь и думаешь: сколько труда вложено и как здорово получилось! Как же, как это все получается?
— Очень важен процесс съемки. Когда получается в точности то, что ты задумал… Когда компромисс, ты мучаешься: нет, не будем переснимать, жалко мультипликаторов, большой труд, не будем, оставлю. Хожу, мучаюсь, как от зубной боли. Все годы, сколько мне отмерено, будет на меня с экрана торчать заноза. Потом подхожу к мультипликатору: нет, надо переснимать. «Ну, надо так надо!» А потом пуповина перерезается, готовый фильм уходит, и наступают пустота и депрессия. Все равно каждая новая работа — это бег с препятствиями. Ты сам ставишь себе барьеры. Тут я спорил с Марком Захаровым, он говорил, что в культуре все решает соревновательность. Соревноваться нужно не с Пупкиным из Сызрани, а только с самим собой.
Из парника — в грунт?
— Самый удивительный момент в «Чуче» — это то, что по всем законам рождественской сказки Чуча должна исчезнуть, как сон. А Чуча остается!
— Как Карлсон? А мне в «Чуче» самому нравится момент, когда по повороту чучиного пальца родители превращаются в детей и играют рядом с собственным сыном. Когда я и их возвращаю в детство, чтобы они поняли своего сына. Этот момент я считаю ключевым.
— А как у вас складывались отношения с вашим сыном Павлом? Были вы таким равнодушным родителем, как в «Чуче»? Или вы сами были Чучей для сына?
— Детей просто надо любить. Я, наверное, не понимаю, что такое воспитание. Честно, не кокетничая. Я оставил за собой право, хотя ему 32 года, говорить ему о том, что мне не нравится, не боясь потерять его. Потому что я знаю, что я не потеряю его. Я знаю, что я его настолько люблю, что он меня не оттолкнет, когда я говорю о том, что мне не нравится в его поступках. Мы мыслим с ним одинаково. Любить — значит не смотреть друг на друга, а «смотреть в одну сторону», как сказал Сент-Экзюпери. Мы с ним смотрим в одну сторону.
— Неужто в переходном возрасте не было кризисов?
— Были, куда ж деться. Но сын, как говорят хорошим уральским словом, «изрос» и выкристаллизовался и пришел к моим принципам понимания жизни, того, что важно, что неважно. Была критика, что я не так руковожу студией, что все не так, — как раз в его переходном возрасте. Но сейчас он понимает, что я все делал правильно: не шел на откаты, на компромиссы, на сделку с чем-то…
Любить — значит идти в кильватере, то есть идти вслед за тем, кого любишь. Не надо давить на ребенка: ты должен, ты должен… Вы дали ему жизнь. Но разве ребенок вам должен, что он живет? Вы же его для себя родили. Надо углядеть в ребенке, куда его самого тянет. И поддержать, чтобы он знал свое направление. Это очень важно. В моей жизни этого не произошло.
Я в 11 лет впервые почувствовал в руках пластилин и вылепил бюст Гоголя. Все сказали: о, какой молодец! И пошли дальше. Если бы они обратили внимание, наверное, моя жизнь сложилась бы иначе.
Или: начал ребенок что-то писать. Можно сказать, что Лев Толстой писал лучше, и навсегда убить в малыше это стремление. Главное — не убить в ребенке зачатки какого-то интереса. Поддержать, взлелеять, взрастить, потому что это продукт парниковый. И уж потом только пересаживать в грунт… А там его и без вас будут бить и ломать. Ведь ниши все заняты, особенно хлебные, престижные. Его будут пинать.
Не пинайте хотя бы вы. Скажете, он выйдет незакаленным? Нет. Закаленным — верой в себя. Не в Бога. А в себя.
Не скатиться на «Макдоналдс»
— А что скажете о современной мультипликации?
— Я могу говорить о том, что мне нравится и что мне по сердцу. Я обожаю фильмы Саши Петрова «Моя любовь», «Колыбельная мира» Скворцовой, Кости Бранзита «Любовная история» и «Туалетная история», Олега Ужина «Жихарка». Это все очень хорошие фильмы. У нас огромный потенциал. Главное — не скатиться на «Макдоналдс». В этом есть опасность. В погоне за зрителем мы обращаемся к тем, кто уже подсел на американскую мультипликацию. И наши режиссеры дают фильмы в такой же упаковке, чтобы быть увиденными. Это правильно с точки зрения рынка, с точки зрения искусства — нет. Но мы занимаем высокие пьедесталы на международных фестивалях, и таланты неизбывны в России. Придут еще новые замечательные режиссеры, новые Хитруки, новые Норштейны.
— Знаю, у вас есть маленький внук.
— Ему недавно стукнуло 10 месяцев. Зовут его, как моего отца, Яков. Я жду не дождусь того момента, когда он узнает, кто его дед и сколько я подготовил к его рождению. Я мечтаю о том дне, когда он посмотрит «Чучу». В два года уже можно, я думаю.
ДОСЬЕ:
Гарри Бардин. Род. в 1941 г. в Оренбурге. Окончил Школу-студию МХАТ. Работал актером в Театре им. Гоголя, снимался в кино. Был приглашен Сергеем Образцовым в качестве режиссера в кукольный театр. С 1975 г. работает как режиссер-мультипликатор. Режиссер фильмов «Летучий корабль», «Прежде мы были птицами», «Конфликт», «Серый Волк энд Красная Шапочка», «Кот в сапогах», «Чуча», «Адажио», «Чуча−2», «Чуча−3» и др.
