«РД» публикует отрывок из повести «Велькино детство». Полную версию можно найти в библиотеках или прочитать в Интернете.

Велька плакал. Горько-горько взахлеб плакал, обхватив острые исцарапанные коленки руками и опустив на них голову, и не было в этот момент человека несчастнее его на белом свете. Острые его локотки, все в подживающих ссадинах, вздрагивали от безутешного рыдания, и издали, с того берега реки, могло в наступающих сумерках привидеться, будто это большой птенец какой-то чудной птицы выпал из гнезда и теперь силится взлететь, качаясь на куцых палках ножек и взмахивая малюсенькими, еще голыми начатками крыльев. Но никого на том берегу не было, луг давно опустел, колхозный пастух Степан уже погнал стадо домой, и багровеющее солнце уже наполовину нанизалось на черные зубцы далекого леса.

От такого беспримерного одиночества Вельке стало еще тоскливее и горше, он бы зарыдал еще пуще, да только уж не мог и оттого стал тоскливо икать. Окажись рядом какая девчонка, пусть хоть даже его сестра — противная и вредная Полинка, все равно Велька не перестал бы реветь, такая у него была серьезная причина.

К Вельке не приехала мама. Обещала и не приехала — «не смогла билет взять», сказала бабушка, а что его брать? Подошел к кассе и попросил. Дайте, мол, мне билет на самый быстрый поезд до Ростова. Можно подумать, все из Москвы только в Ростов и едут. Вот если бы меня мама ждала, подумалось Вельке, я бы непременно приехал. На самолете бы прилетел, на вертолете. А мама не приехала. Оттого Велька и плакал, сбежав от всех, на крутом бережку речки Селинки.

Слезы постепенно сошли на нет, а икота осталась, и Велька, икая, размышлял о своей печальной участи: «Бедный я, несчастный человек», — думал он, наблюдая, как река несет всякий сор из детского лагеря выше по течению. «Никого-то у меня нет», — продолжил он, но тут остановился, увидев противоречие.

У него как раз были. И бабушка была, и дедушка, и даже сестра у него была — противная и вредная Полинка, которая должна была приехать с мамой. Велька почувствовал вдруг, что окажись Полинка рядом, он бы обнял ее и слова бы злого не сказал, за то что она его пластикового Супермена в форточку выкинула — посмотреть хотела, как он летает.

От такого благополучия на глазах вновь закисли слезы, и такая жалость к себе, бедному, поселилась в Велькином сердце, что Селинка точно вышла бы из берегов, если бы не шел мимо Андрейка Иванов, злейший Велькин враг, в понедельник сунувший дохлого ежа в Велькин шалаш. Хотя и Велька в долгу не остался — подрезал канат на его тарзанке над рекой… Так что ничего хорошего от него Велька не ждал.

— Кх… тю, — ошарашено кашлянул Андрейка. Ясно было, что увидеть Вельку в таком плачевном во всех смыслах положении он совершенно не ожидал.

— Шел бы ты, Иванов, — мрачно икнул Велька и отвернулся.

— Ты… это чего? — неожиданно миролюбиво спросил Андрейка, усаживаясь рядом. — Из-за ежа, что ли?

— Да чего еж, — Велька вдруг почувствовал жгучую потребность поделиться своей бедой, рассказать какой-нибудь живой душе, как ему плохо. — Еж твой тут совершенно ни при чем. Я, если хочешь знать, у тебя на огороде его закопал. Мама ко мне не приехала, вот что.

— А-а-а, — протянул Андрейка. — Ну, положим, ежа я давно выкопал и у тебя на заборе повесил. А вот мама не приехала — это плохо.

Он сочувственно замолчал. Смеркалось, над рекой стал подниматься туман, и ребята смотрели, как два бумажных кораблика отважно нагоняют детский носок с продранной пяткой. Из леса донесся долгий крик какой-то проснувшейся ночной птицы, и Андрейка неожиданно сказал: — А знаешь, у меня есть одна птица, точно для тебя.

Он порылся в кармане.

— В кармане, что ль, птица? — не понял Велька.

— Мне она без надобности, у меня мама в роддоме, а ты возьми.

Велька недоуменно повертел в руках грубую деревянную фигурку птицы с пуговками глаз и черной прорезью клюва.

— Не… надо дуть, — пояснил Андрейка в ответ на вялое «спасибо». Он поднес свистульку ко рту и вылил вдруг жалобную трель, далеко прожурчавшую над водой, где струи тумана дрожали и переплетались в темнеющем воздухе.

— Что это? — от удивления у Вельки даже икота прошла.

— Это птица Жалейка, — Андрейка любовно погладил свистулю. — Возьми. Дед вырезал. Споешь, сказал, и все печали отступают. Спой, Велька.

— Я… я не умею, — растерялся Велька.

— А тут уметь не надо.

Велька, баюкая Жалейку в ладонях, прикрыл глаза и представил себе маму — родную, любимую, без которой ему так плохо. Слезы навернулись на глаза, и в носу снова защипало, но тут Жалейка будто шевельнулась, шершавя стругаными боками ладони, и из ее горла вдруг полилась песня, горькая, жалостливая, долгая и переливчатая, поплыла над водой, над туманным лугом, в котором смутными тенями бродили лошади, над самым лесом поплыла, к остро мерцающим звездам, унося всю печаль, всю боль и горе.

Велька не помнил, как перестал петь. Мальчики еще посидели на бережку молча, не желая и словом нарушить слишком полную тишину, затем разом поднялись и пошли через поле, навстречу широко рассыпанным огонькам села.

У самой ограды Велькиного дома Андрейка решительно шагнул в заросли жгучей крапивы и, шипя от боли от стрекавших по ногам стеблей, снял палкой что-то черное с забора.

— Тимке рыжему повешу, — он перехватил повыше дурнопахнущего ежа. — Он у меня голубя скрал, зараза.

— Ну… давай что ли… пока, — шмыгнул он носом.

— Андрейка, ты возьми, — Велька протянул свистульку. — Ты знаешь, мне легче стало, а у тебя мама в роддоме.

Андрейка помедлил и мотнул головой: — Не-а… Дареную Жалейку назад не берут. Деду скажу, он мне новую вырежет.

— А ругать не будет?

— За доброе не ругают, — веско ответил Андрейка и, развернувшись, пошлепал ногами по пыльной дороге, покачивая ежом. Отойдя метров на двадцать, он остановился и сказал:

— Эта… само собой… я никому ни слова. Могила, — и уже окончательно скрылся в теплой летней темноте.

Велька тронул калитку, и петли жалостливо скрипнули, наполнив сердце сладкой Жалейкиной памятью, и так хорошо стало Вельке от этого звука, так радостно и светло, что он даже испугался — не потерял ли где свистулю?

Велька торопливо охлопал себя и успокоился — Жалейка надежно приютилась в кармане. Мальчик прошел темным двором, старый-престарый пес Кардамон шевельнулся в будке, сонно узнавая его, Велька поднялся по скрипучим ступеням, открыл дверь и, даже не выпив стакана молока, заботливо накрытого бабушкиной марлечкой, через минуту уже крепко спал.

А утром приехала мама.