— Скажите, какое место в вашей творческой жизни занимает литература? И почему?

— Литература… Ну, все-таки основное. Основное. Причем именно с того момента, когда я написал свой первый роман «Рубашка», я ощутил себя литератором. Хотя нельзя сказать, что после этого театр стал для меня делом второстепенным. Театр и литература — это очень разные… даже не жанры, просто — разные ноты искусства. Литературная деятельность — это одиночное дело. Театр, даже когда я стою на сцене один, это все равно дело коллективное — мне помогают разные люди ставить спектакли, в том числе и зрители, которые сидят в зале. Итак, литература — одиночный процесс, самый глубокий процесс, поэтому, конечно, самое главное и основное место в моей жизни занимает литература!

— Существует такое высказывание: «Писателем быть легко. Нужно только взять чистый лист бумаги, карандаш и ждать, когда начнут выступать капли крови на лбу». А с чего начинается ваша литература?

— Моя литература всегда начинается с замысла. Те, кто написал хотя бы одно стихотворение, поймут меня. Замысел приходит в виде великой информации, очень сжатой, очень плотной, но огромной по смыслу. И вот, когда я начинаю замысел воплощать, тогда и начинается литература. И появляется ответственность за текст — ведь есть какая-то идея, которая известна только мне одному (так уж посчастливилось или, наоборот, не повезло) и которую только я один могу воплотить. То есть, проще говоря, литература — это исполнение задания. Без замысла — и литература не литература, а графомания. Но при этом, конечно, нужно быть человеком оснащенным, то есть знать законы композиции, жанра…

— Если память не изменяет, на генеральном прогоне спектакля «+1» вы сказали, что ничего не ставили почти девять лет, всё писали…

— Все верно. Продолжая тему предыдущего высказывания: у меня не было замысла спектакля, приходили только замыслы литературные, в виде повестей, романов, рассказов. То есть было много разных текстов в голове (все они, кстати, потом вошли в спектакль «+1»), но не было именно театрального образа. Он пришел только спустя восемь лет, и я его воплотил в спектакле «+1».

— И собственно, результат налицо — шесть или семь книг в итоге, верно?

— Шесть книг, шесть литературных произведений. И еще есть две книги — это мои опубликованные дневники «Год ЖЖизни» и «Продолжение ЖЖизни». Но я не считаю это литературой, это просто опубликованные дневники.

— За девять лет шесть книг?

— Нет, это все за шесть лет.

— Высокая производительность! Некоторые классики одну вещь писали десятилетиями. Не возникало желания вернуться и переписать или объединить что-то?

— Нет, ни в коем случае! Любая книга, мой текст, который я пишу, помимо того что это литературное произведение, это еще и документ, фиксирующий и показывающий мои литературные возможности в определенный момент моей жизни. То есть роман «Рубашка» — это я образца 2004—2005 года. Книга «Асфальт» — это образец того, как я мог писать два года назад. Сейчас я могу делать вещи лучше. Но нельзя оглядываться и переделывать. Это будет неправильно. Потому что это уже исправление документа, а любое исправление документа — это всегда фальшивка.

— Вы пишете каждый день?

— Когда я пишу книгу, я действительно пишу каждый день. Но если взять в целом, то, думаю, наберется всего три месяца в году каждодневного «писания». Я специально выделяю для этого время и жду писательского процесса как самого сладкого события в течение года. Это очень приятное состояние и радостное. Такое одиночное плаванье. Когда я работаю над книгами, я пишу по восемь — по девять, а то и по двенадцать часов. Но так вот, чтобы просто иногда в течение дня писать, на гастролях или в отпуске, — нет. В этом смысле фраза «ни дня без строчки» — это не про меня.

— Насколько важна для вас критика?

— Очень важна. Только сейчас литературной критики в России не существует. Нет сообщества, которое создавало бы некую важную концептуальную идею, ставило бы глобальный философский вопрос «что такое литература сегодня?» или «каково место писателя в сегодняшнем мире?». Есть люди, которые пишут о литературе, о книгах, но это критикой назвать нельзя. Также есть литераторы, которые занимаются почему-то давно ушедшими авторами. Но это уже люди, которые занимаются некой научной деятельностью, а не критикой.

— Как вы оцениваете положение литературы на сегодняшний день? Считаете ли вы, что великая русская литература в прошлом?

— Вообще великая литература в прошлом. Вся: русская, итальянская, немецкая, английская, американская. Сегодня время не великих, а небольших и средних или очень средних писателей. А все из-за того, что сейчас время поиска героя. Когда будет найден герой литературный — будет великая литература. Это нормально.

— Мне всегда казалось, что у людей, добившихся такого успеха, обязательно должна кружиться голова. Она у вас не кружится?

— Ну, конечно, кружится! На самом деле, признак того, что ты болен звездной болезнью, — это отсутствие головокружения… Нужно быть все время благодарным и счастливым, что с тобой произошло такое чудо, как успех. Ведь это не просто быть известным. И если с тобой такое чудо случилось, то нужно радоваться. Как только ты перестанешь этому радоваться, начнешь сердиться на своих читателей, зрителей, поклонников, это значит: ты заболел звездной болезнью.

— Вы верите в судьбу?

— Нет. Я верю в какое-то странное везенье. Я же очень хорошо понимаю, что мне повезло. Будь я даже в десять раз более талантливым литератором, но при этом неприятным, неинтересным и плохим человеком, ничего бы не получилось. Я хотел бы каждому талантливому человеку, будь то литератор, музыкант, художник или артист, порекомендовать всегда быть просто хорошим. Если назначено время на полдесятого — прийти в полдесятого, не забывать перезвонить, поздравлять кого-то с днем рождения. Я подчеркиваю: каждому талантливому человеку нужно обеспечивать свой талант просто приличным поведением.

— Список ваших «достижений в искусстве» довольно обширен, а остались ли вершины, которые вы еще не покорили? Что следующее по плану?

— Я очень хотел бы, наверное, поставить как режиссер оперу. Именно как режиссер, потому что в этом жанре режиссер выступает в роли художника, и больше сценографом, чем музыкантом. Но боюсь, что это не осуществится.

Также я точно знаю, что никогда не попробую себя в кинорежиссуре: понял, что не знаю, как это делать. Я никогда не полезу в поэзию: точно знаю, что категорически не талантлив в этом направлении. И притом что я неплохо рисую, никогда не полезу в живопись, так как совсем не художник. Совсем. Я могу нарисовать похожий портрет, но понимаю, что не произведение искусства. Так что буду двигаться в тех направлениях и заниматься теми областями, которые мною уже затронуты. То есть буду заниматься литературой в широком смысле этого слова. Хотя… оперу все-таки хотел бы поставить.

Остального даже не хочу.

— Вы вообще строите планы? Я не имею в виду гастроли и работу. А более крупные планы на жизнь. К примеру, такие расчеты, как в 40 лет я добьюсь одного, в 50 — другого.

— Нет-нет, ни в коем случае! Я бы очень хотел спланировать свой следующий отпуск и как-то этому плану соответствовать. Потому что на работу у меня всегда есть жесткий график — где-то на полтора года моей жизни вперед. А вот на то время, которое называется отпуском, только неопределенные планы.

Дело в том, что я не очень-то умею отдыхать, но очень хочу научиться получать удовольствие от безделья. Пока я все время хочу работать. Недели две безделья меня утомляют гораздо больше, чем целый год тяжелой работы. Но я думаю, что научусь отдыхать, потому что нужно! Иначе как жить?

— Меня всегда интересует, почему на обложке ваших книг имя и фамилия автора с маленькой буквы?

— Так уж исторически сложилось. Все мои книги оформлены художником Сержом Савостьяновым. Все — вплоть до моей самой первой книги. Тогда с театральным зрителем я уже был знаком, а с читателем — нет. И книгоиздатели говорили, что на современной книге имя автора нужно писать крупными буквами, а название — мелким шрифтом. Потому что читателям важно имя, а не то, что он написал. Но художник Серж Савостьянов сказал, что это некрасиво с точки зрения графики и художественного образа. И он настоял на своем. С тех пор название моих книг пишется большими буквами, а мое имя — маленькими. Это просто художественное решение, и с этим я не спорю.

— На самом деле это замечательно и даже приятно. Потому что выглядит как скромный и изящный жест.

— Да. Художники всегда правы! Очень важно любому литератору найти своего художника. Что, собственно, очень активно практиковалось в Англии. И у Диккенса, и у Кэрролла были свои художники-иллюстраторы, с которыми они работали и готовили книгу целиком, а не только текст. И я очень горжусь тем, что мои книги всегда выглядят очень красиво. Они приятные, элегантные, современные. И даже тактильные ощущения вызывают очень приятные. Все это заслуга Сержа Савостьянова.

— Скажите, а что питает вашу бурную творческую жизнедеятельность? Что вами двигает? Боязнь не оставить ничего после себя или вы творите потому, что просто не можете не творить?

— Я отдаю себе отчет, что лет через 20—25 вряд ли кто-то будет читать мои тексты: они устареют. Может, только повесть «Реки» останется чуть подольше остального.

И я очень хочу быть остро современным автором, именно вот сегодняшним! А творю я потому, что очень люблю людей. Я просто не могу без людей! Но так сложилось, что в жизни, в бытовых ситуациях мне не всегда удается быть понятным окружающим. Зато это мне удается в литературе. И мое желание писать книги и делать спектакли — это просто стремление быть понятным, а стало быть, не одиноким. Так что мое литературное искусство — это борьба с одиночеством.

— Что такое счастье?

— Нет универсального понятия счастья. Лет через пять я могу дать другое определение, но вот сегодня… мне сейчас сорок три с половиной года, и я считаю, что счастье — это те мгновения, когда ничего больше не хочется, когда того, что есть, достаточно. У меня такое бывает. Но эти моменты очень короткие.