Она была в Париже
Лариса Лужина: «Меня узнавали даже в горах»
То, как мы договаривались об интервью с Ларисой Лужиной, говорит о многом. О ее ритме жизни. О старой актерской закалке, когда работать 24 часа в сутки — сущий пустяк!
"Очень хочу, чтобы кто-то из внуков взял мою фамилию".
То, как мы договаривались об интервью с Ларисой Лужиной, говорит о многом. О ее ритме жизни. О старой актерской закалке, когда работать 24 часа в сутки — сущий пустяк!
О легком и доброжелательном характере. «Позвоните мне в субботу после пятнадцати — утром я занята». Потом: «Нет, я еще на репетиции. Давайте в 23.00. Я ложусь поздно». И наконец в 23.15 тем же бодрым голосом: «Все-все, открываю дверь, захожу… Я готова, спрашивайте!»
Вот что ничуть не изменилось в Ларисе ЛУЖИНОЙ — это ее глаза. Живые, добрые. Когда удивленные, а когда — наивные или растерянные. Всегда говорящие сами за себя. Тогда, в 60-х, уже один взгляд ее героинь с экрана побуждал поклонников браться за перо и сочинять послания любимой актрисе. Сегодня, 50 лет спустя, ее легко можно узнать даже в толпе — по глазам.
— Лариса Анатольевна, что же это у вас за репетиция такая длинная?
— Знаете, я никому об этом не говорю, но уже месяца два я учусь играть в бильярд, и сегодня с утра у меня была тренировка. Пока особых результатов не вижу, но говорят, что мастерство только с годами приходит. А заниматься я начала, потому что у меня на даче бильярд стоит. Внуки в него играют, гости, которые приезжают. Теперь я сама хочу научиться.
Вечером поехала на один юбилей — обещала. А днем была репетиция в Театре киноактера, где мы ставим «Чайку». Сейчас же все ставят «Чайку».
— А в «Чайке» вы кто?
— Ну кем я могу быть в «Чайке»? Конечно, я играю Полину Андреевну. Я же не Аркадина, и Нина Заречная мне уже не подойдет по возрасту. А Полину Андреевну я уже играла — давно, у режиссера Гены Шапошникова (теперь он худрук Иркутского драматического театра), и даже на каком-то фестивале «Чаек» мы получили за нее приз.
— И когда можно будет увидеть вашу «Чайку»?
— Думаю, что к новому сезону, в сентябре. У режиссера Роберта Манукяна интересная концепция спектакля. Это будет драма, потому что хоть «Чайка» и заявлена комедией, но все равно это — драма. Заказали какой-то огромный экран в Германии, на котором будет показываться вид озера сверху. На каждом спектакле будет сниматься черно-белое кино: актеры будут играть, а оператор — ходить между рядами и снимать крупные планы актеров, и их сразу можно будет увидеть на экране.
— То есть 3D уже добралось до театра: у вас будет спектакль в нескольких измерениях. А давайте поговорим о ваших крупных планах, заставлявших рыдать миллионы зрителей. Это я про фильм «На семи ветрах».
— За это я очень благодарна оператору Вячеславу Михайловичу Шумскому (он снимал все фильмы со Станиславом Ростоцким). Кроме симпатии к его профессии или к нему лично я, будучи 20-летней девочкой, знала, как любая актриса, что от оператора многое зависит. Он был оператором-художником, живописцем. Он любил женские лица, и из любого лица делал произведение искусства. И он выставлял на меня свет по полтора часа, добиваясь, чтобы мои глаза были именно такие, что после этого мне писали письма и влюблялись в глаза.
А мне всегда нравилась профессия оператора — для меня это загадочные люди, которые стоят там, за камерой. Мне казалось, что у них свой мир, свое видение. И меня эти люди всегда интересовали — поэтому у меня первые два мужа были операторами. Они очень хорошо знали живопись, кино. А какие у них были интересные работы! — они же не просто что-то снимали, а делали работы по живописи: по Рембрандту, Лотреку. И нас привлекали — мы были у них моделями.
— Всегда было любопытно: вот в начале фильма ваша Светлана — коротко остриженная девушка, перенесшая тиф. Вас правда подстригли перед съемкой?
— Честно говоря, да: меня подстригли. Но еще у нас был великолепный гример, и он сделал мне потрясающий лысый паричок. Он был такой естественный, из натуральных волос. Я сейчас даже не вспомню точно, какие сцены мы в нем снимали, но этот паричок у меня был. И меня практически так же подстригли.
— А у вас есть в фильме любимый эпизод? Это не когда ваша героиня выходит в прекрасном белом платье перед народом в пыльных гимнастерках? — там просто комок в горле…
— У меня два любимых эпизода: когда моя Светлана бежит по лестнице в свою комнату, а там на кровати спит, накрытый шинелью, Вячеслав Тихонов. А она думает, что это ее любимый Игорь вернулся. Прижимает его военную фуражку, нюхает трубку. А потом он открывает лицо, и она понимает, что это — не Игорь! И тут крупный план, снятый Шумским! Здесь я уже со стороны смотрю на этот кадр, не на себя: «Ах, какая я тут гениальная!». Я там вообще ничего не играла. Даже не знаю, что там оператор сделал, но этот взгляд, в котором и разочарование, и боль этой девочки!
И еще сцена, в которой Вячеслав Невинный раздает пригласительные билеты на Новый год. Мне говорят: «Иди, получи свой билет», я иду и слышу: «А вам не положено!». И тоже эти глаза — растерянные, с какой-то болью, без слез. Я до сих пор не понимаю, как это можно было сыграть.
Как глина в руках скульптора
— Вы знали, что поначалу Ростоцкий был недоволен вами?
— Я не знала, но чувствовала напряжение, что у нас не складываются взаимоотношения. Может, потому что он не очень хотел меня снимать — ведь мой педагог Сергей Аполлинариевич Герасимов как бы настоял на мне, навязал меня Ростоцкому. То, что он хотел меня менять, я уже позже узнала — в экспедиции, когда мы были в Ростове: кто-то мне об этом проговорился. У нас же всегда найдутся… доброжелатели. Мне стало дурно. И когда мы вернулись, я ждала: «Ну все, будут меня снимать с роли, искать другую актрису». У меня было очень тяжелое положение: я думала, что если это произойдет, то я уже просто не буду знать, что делать: и домой не вернусь, и в институт не пойду. И как мне вообще жить? Вот такие мысли у меня были.
Но потом Ростоцкий привез от Тамары Федоровны Макаровой письмо, где они с Герасимовым стали мне давать советы. Она действительно написала, как мама, такое хорошее, доброе письмо: «Ларисочка, надо продумывать роль: возьми тетрадку, запиши, где твоя Светлана родилась, кто были ее родители». В общем, она заставила меня придумать всю роль — то, чего не было в сценарии.
— И как, помогло?
— Ну, может быть. Помогло то, что меня перекрасили обратно в мой темно-русый цвет. Потому что сначала из меня, шатенки, сделали блондинку. Ростоцкий решил, что Светлана должна быть светлой. Мои темные широкие брови тоже высветлили. А мне светлый не идет: просто блин, а не лицо получилось. Тем более что в этом образе макияж-то нельзя было делать, и лицо получилось какое-то невыразительное. А потом этот разговор между Ростоцким и Герасимовым произошел, и Сергей Аполлинариевич сказал: «Стасик, ты же понимаешь, что она еще глина, а ты — скульптор, и должен из этой глины вылепить скульптуру. Она вся в твоих руках». И меня выкрасили опять в мой цвет, и пошла работа…
— На следующий громкий фильм — «Тишину» через год вы, наверное, пришли уже звездой?
— К тому времени уже у меня были и Карловы Вары, и Канны, и Иран. Я нормально себя ощущала на съемках, но честно могу сказать, что мне там роль не очень нравилась. Мне казалось, что мне там делать нечего как актрисе. У меня даже кинопроб никаких не было. И я задним числом понимала, как попала на эту роль. Басов взял меня в период затишья между женами, потому что он в это время разошелся с Наташей Фатеевой и еще не встретил Валентину Титову, и у него просто не было бабы. Так бы снималась или одна жена, или другая.
Там же, на съемочной площадке я встретила Виталия Коняева, с которым в детстве жила на одной улице в Таллине. Мы с ним были из одного драмкружка.
— Вот это совпадение!
— Да там же, в Таллине, жили и Владимир Коренев, и Игорь Ясулович. С Кореневым мы учились в одном классе, сидели за одной партой.
— И кто же у кого списывал?
— Володя сказал в каком-то из своих интервью, что якобы я у него списывала! Я такого не помню. Хотя, честно говоря, училась плохо. А он пришел к нам в 9-м или 10-м классе — такой умненький, красивый мальчик, много чего знал… Может, и списывала у него. Ну пусть он так и думает. Мы, кстати, с Кореневым тоже на одной улице жили. Ясулович вот где-то в другом месте жил.
Я иногда говорю по-эстонски во сне
— Популярность помогала в жизни?
— У меня был такой случай. Когда нас с мамой эвакуировали из блокадного Ленинграда (там умер от истощения отец, моя шестилетняя сестра, убило осколком снаряда бабушку), нас приютила женщина в городе Ленинск-Кузнецке Кемеровской области. После 45-го года наши пути разошлись: мы уехали в Ленинград, потом в Таллин. Через много лет та женщина, тетя Наташа, и ее уже взрослая дочка Надя пошли в кино, на фильм «Небо со мной» (он вышел в 1974-м). И Надя говорит: «Смотри, тетя Женя на экране» (Евгения — это моя мама). Они посмотрели титры — а там было написано «Лариса Лужина». И они поняли, что это дочка тети Жени. Разыскали мою маму в Таллине и стали переписываться. Так та моя работа помогла людям найти друг друга.
— А вы так на маму похожи?
— Ну, наверно, если они узнали. Но они, конечно, поняли, что мама на экране сильно моложе, чем должна была быть.
— Почему после войны вы уехали в Таллин?
— Нам было негде жить, а мама — наполовину эстонка. И нам сделал вызов мамин дядя — брат маминого отца. Его звали Карл Густав.
— Интересно: значит, когда вы приехали учиться в Москву, у вас был прибалтийский акцент?
— Нет, у меня не было акцента. Хотя когда я пробовала поступить в театральный институт в Ленинграде, меня туда не взяли якобы из-за акцента. Но это глупости — меня просто решили так успокоить. Я же училась в русской школе. Хотя эстонский язык хорошо знала. В школе мы учили два языка — эстонский и английский, и у нас в семье говорили по-эстонски. Я до сих пор его помню, какие-то фразы, во сне иногда говорю по-эстонски. Но я же с 60-го года в Москве, и мне не с кем тут общаться по-эстонски.
— Чем вы так зацепили Герасимова, что он вас сразу взял на курс?
— Мне кажется, что сначала я ему не понравилась. Вообще он вел разговор совершенно безотносительно к чему-либо: чем я занимаюсь, каким спортом увлекаюсь. Стихотворение, которое я прочитала, ему, кажется, не понравилось. Потом я попросила: «А можно, я вам еще „Бесприданницу“ прочитаю?». И на ней я разревелась. Что он подумал? Может, что я искренне прочитала, а может, я плакала от жалости к себе. Даже не могу сказать, что там произошло. Но после этого он сказал: «Все, я тебя беру к себе».
«Сладкая жизнь советской студентки»
— Советские артистки за границей всегда были олицетворением вкуса и стиля. При этом каких трудов стоило им достать, сшить наряды, в которых они дефилировали перед заграничной публикой! У вас есть истории на эту тему?
— Я помню, что когда у меня Канны возникли, я жила в общежитии, и с нами жили три индонезийца — они учились на нашем актерско-режиссерском курсе. И они привозили шмотки. Я у них купила одно очень красивое платье — белое в тонкую желтую полоску, с твердым поясом, с манжетами — такая мужская рубаха, только с широкой юбкой. Кстати, на сегодняшний день очень современно смотрится. И еще халат красивый купила. А так как я раньше в Таллине была манекенщицей, то тут же кинула клич, и из Дома моделей мне прислали два прекрасных вечерних платья. Так что я была в полном порядке. Да, еще на студии Горького у нас был такой знаменитый портной — еврей Затирка, который обшивал всех наших боссов, киношников, весь «Мосфильм». И Герасимов, и Райзман ходили в его костюмах. Тогда моден был цвет «маренго»…
— И все ходили в «маренго» от Затирки?!
— Да-да! Очень талантливый портной, все его костюмы хорошо сидели и смотрелись не хуже, чем парижские. И мне он тоже сшил одну вещь: такой как бы пляжный костюм: голубые шорты и курточку.
Но получилось так, что нашу картину сняли с конкурса: произошли какие-то интриги, я не знаю. Хотя по всем Каннам висела реклама фильма «На семи ветрах», в последний момент картину заменили на «Когда деревья были большими», где играла Инна Гулая. И естественно, по Каннской лестнице шла не я, а Инна Гулая. Но у нее вечернего туалета не было. А нас под свою опеку взяла Надежда Петровна Леже — жена художника Леже (его уже не было в живых), уехавшая в 20-х годах в Париж. Ведь у советской делегации ничего особенного не было — ни денег, ни машины. Она дала нам машину, которая нас возила, и перед показом сказала, что Инне на выход надо купить платье красивое!
— То есть она хотела сделать подарок?
— Ну да. С ней был ее новый муж — тоже художник, очень симпатичный человек. И он сказал: «Знаешь, Надин, если ты Инне покупаешь, то и Ларисе купи!». Он же понимал, что мы — советские девочки, студентки, и мне будет обидно, если ей купят, а мне нет. А она говорит: «А у Ларисы и так все есть!». Муж стал настаивать и сказал, что если она мне ничего не купит, то он купит мне то ли ящик пива, то ли еще какого-то спиртного. А Надежда Петровна Леже очень не любила, когда курили и пили. И она быстренько купила мне платье тоже. Обычное французское платье — узенькое, тоненькое, как карандаш, голубое в кружевах (у меня до сих пор лежит журнал «Пари матч» с моей фотографией в том платье). И когда я этот злополучный твист танцевала на приеме, который устраивала наша советская делегация после показа фильма, кто-то меня сфотографировал, и в журнале под опубликованной фотографией было написано: «Сладкая жизнь советской студентки», и еще ниже: «в платье, достойном Мэрилин Монро».
— А твист был недостоин советской студентки? Вы потом не боялись, что ваша карьера актрисы может внезапно закончиться?
— А что мне бояться? Я же не была ни в чем виновата. Это Сергей Аполлинариевич мне сказал идти танцевать твист. Я же не могла его ослушаться! Он был моим учителем и главой делегации. Там были и Райзман, и Ростоцкий, и Кулиджанов, Чухрай. Такие киты! А мы — две девчонки, которые ничего и не знали! Нам сказали: «Ведите себя тише воды, ниже травы», и все! Но «доброжелатели» с нами, конечно, были, которые тут же вывезли журнал в СССР. Хотя эти журналы вообще-то вывозить нельзя было. И положили на стол Фурцевой. Но на фото непотребного вообще ничего не было — Фурцева даже решила, что я просто кривляюсь. Потом Герасимову пришлось объясняться с начальством и спасать меня.
— Лариса Анатольевна, а расскажите про Высоцкого. Как с ним работалось на съемках «Вертикали»?
— Он был очень, как теперь говорят, коммуникабельный, с ним было удобно, легко, весело, интересно. Мы же все вместе жили — в горах никуда не денешься друг от друга (снимали в Кабардино-Балкарии: Эльбрус, Чегет — это все был наш район). Собирались в одном баре — режиссеры Станислав Говорухин и Борис Дуров, операторы. Все сидели за одним столом. Какие-то охотники-грузины приносили нам мясо, это все жарилось-готовилось. Все выпивали, кроме Володи — он вообще тогда два года не пил, был в завязке, но тем не менее он был душой компании. И все было очень здорово.
— Гитара всегда при нем была?
— Да. Потому что он, по-моему, без нее жить не мог, и наверняка, когда все расходились по своим номерам и ложились спать, он не спал и что-то писал ночью.
— А правда, что он вам песню посвятил — «Она была в Париже»?
— Я вот сейчас думаю, что если бы Говорухин не вспомнил об этой песне спустя лет двадцать на юбилее фильма, я бы никому про нее и не говорила. Было же время какое — еще железный занавес, еще никто особо не выезжал за границу. А я-то уже все-таки поездила, и была среди всех актеров на съемках, что там говорить, самая популярная. Меня даже в горах грузины узнавали!
И я тогда рассказывала всем про Осло, Париж, Варшаву. И Володя, который пытался за мной шутя ухаживать, такую же шутливую песню написал.
У нас было больше романтики
— А можете про своих внуков рассказать?
— Во-первых, у меня уже есть третий внук.
— Поздравляю!
— Он родился первого февраля. Зовут Пр-р-рохор! Такое имя ему дали, которое предполагает сильную личность. И вот сейчас невестка звонит и рассказывает, что говорит Проше: «Покажи, какой ты сильный!», и он сразу начинает кулачки сжимать. Наверное, имя все-таки влияет на ребенка. Будет такой богатырек! Но я все время мотаюсь, и мне не удается много с внуками видеться. Хотя пару раз, конечно, я уже приезжала к Прохору.
— Сколько лет старшим?
— Одному 8 лет, другому 11. Данилка учится в математической школе, уже принимает участие в олимпиадах. А Матвейка учится еще и в музыкальной школе, играет на аккордеоне. В общем, я их очень люблю, но вижу редко, так что бабушка я никакая.
— В актеры кто-то собирается пойти?
— Ну вот если музыкантом будет один, то это к актерству уже близко. Но пусть сами решают. Мне бы только очень хотелось, чтобы кто-то из них взял мою фамилию, чтобы было продолжение моего рода. Я ведь только одна дочка у мамы. А фамилия Лужин достаточно хорошая и интересная, много в ней всякой там родословности. Но, оказывается, тут тоже все сложно: бабушкину фамилию нельзя брать — так, чтобы она была написана через дефис: «Шувалов-Лужин».
— Мальчишки ваши старые фильмы смотрели?
— Я не знаю. Сложно говорить — мне кажется, что они такие фильмы не очень-то воспринимают.
— То есть они классические современные дети, из другого мира?
— Да, и мне этого не понять. У них компьютер, какие-то приставки. Они даже наши мультфильмы не очень воспринимают. И то, что у них бабушка — артистка.
— Вы не завидуете их такому богатому детству — отличному от вашего, послевоенного?
— Я считаю, что у меня было детство богаче: я не сидела перед телевизором и этими приставками. У нас все было проще: лапта, казаки-разбойники, мы лазили по каким-то развалинам, любили клады искать. А им маленькой комнатушки с компьютером достаточно. У меня такое ощущение, что у нас было больше простора, воздуха, фантазии и романтики. Мы бегали по улицам, облазили весь Таллин, находили какие-то сундуки… Так что кто из нас богаче, я не знаю.
НАШЕ ДОСЬЕ:
Лариса Лужина — народная артистка РСФСР. Родилась 4 марта 1939 года в Ленинграде. Окончила ВГИК (мастерская Герасимова-Макаровой). Среди киноработ — «На семи ветрах», «Тишина», «Вертикаль», «Любовь Серафима Фролова», «Тайны дворцовых переворотов», «Любовь как любовь». С 1964 года — актриса Театра-студии киноактера. Лауреат Национальной премии ГДР «Золотая ветвь телевидения ГДР» за роли в сериале «Доктор Шлюттер» (1965 г.).
