Формула любви
В их жизни было достаточно искушений, вокруг них постоянно разворачивались интриги и витали слухи…
Сейчас Аллы Ларионовой и Николая Рыбникова уже нет с нами. Но история их любви до сих пор является эталоном отношений для многих.
Ему приходили признания в любви от миллионов советских девушек.
Ее мечтал снимать в своих картинах Чарли Чаплин, а знаменитый Фанфан Тюльпан — Жерар Филип — посвящал ей проникновенные стихи.
В их жизни было достаточно искушений, вокруг них постоянно разворачивались интриги и витали слухи… Сейчас Аллы ЛАРИОНОВОЙ и Николая РЫБНИКОВА уже нет с нами. Но история их любви до сих пор является эталоном отношений для многих. О том, как киношный донжуан Рыбников защищал честь своей возлюбленной кулаками, почему Ларионова не сделала аборт, забеременев от другого человека, и кто на самом деле был главой их семьи, рассказывает Алиса ВИТАЛЬЕВА.
Лето 1948 года.
В маленькой душной аудитории ВГИКа Сергей Герасимов и Тамара Макарова набирают новый курс будущих звезд советского экрана.
Тамара Федоровна, «Хозяйка Медной горы», пристально всматривается в смешную девчонку с пухлыми щечками и непослушными волосами. От волнения на щеках абитуриентки загорается румянец, а волосы рассыпаются по плечам.
«Сергей Аполлинарьевич, — наклоняясь к мужу, шепчет Макарова, — посмотри, какая смешная девчушка. Давай ее возьмем».
«Да ты погляди, какой у нее нос большой! А губы? Она некрасива и совершенно нефотогенична», — у мастера было особое представление о красоте. Еще свежа в памяти рана от поздней любви. Влюбился в свою студентку — высокую, статную, с косой до пояса. Жениться хотел, и жена уже все поняла, отпустила. Да родители студентки воспротивились: «Посмотри, какая она молодая, а ты уже старый и лысый». Приговор обжалованию не подлежал. Герасимов тогда смирился, но красота той студентки затмевала красоту всех остальных женщин.
«Да ты на глазки, на глазки внимание обрати», — тихая Тамара Макарова умела уговаривать мужа. Обычно он прислушивался к ее мнению. Но на этот раз изменил своим правилам.
Девочка с васильковыми глазами плакала в коридоре института.
«Сергей Аполлинарьевич!» — дверь в аудиторию резко распахнулась, и около стола замаячила худая фигура забавного парнишки из Борисоглебска.
«Вы зачислены на курс, — с ходу прервал его мастер, — у вас что-то еще?» — «У меня к вам мужской разговор. Возьмите, пожалуйста, на мое место Аллу Ларионову, а я к вам в следующий раз поступлю». — «Что это вы так хлопочете?» — в голосе мастера появилась усмешка.
«Да люблю я ее. Хотя что вы можете понимать в любви!» — парень махнул рукой, повернулся, пошел к дверям аудитории…
Звали этого парнишку Коля Рыбников.
«ЛЮБЛЮ. ТВОЙ КОЛЯ»
«Да ты в своем уме? — гремел несколько месяцев спустя в аудитории голос мастера. — Вешаться из-за бабы!»
История о том, как студента ВГИКа Николая Рыбникова буквально вытащили из петли, дошла до ушей Сергея Герасимова. «Ты мужик или кто? Да что ты знаешь про любовь? Кому и что ты доказал бы? Только посмеялись бы — и все. Повеситься проще всего. Это удел хлюпиков. Но ты сильный мужик. Красивый. По тебе все студентки сохнут, а ты из-за какой-то жабы жизни себя хотел лишить!» — «Она не жаба, — голос Рыбникова дрожал, — она красавица. Только любит другого».
Мужской разговор был долгим. Рыбников вышел от мастера совсем другим человеком. «Женщин нужно уметь завоевывать», — отзывался в голове наказ мастера. И Рыбников пошел в атаку. С этого момента любой, кто осмеливался плохо отозваться о Ларионовой, имел дело с ним.
Однажды однокурсник, сосед по общежитской комнате, начал рассказывать о своих похождениях с той самой девочкой с васильковыми глазами.
«Ну что ты мучаешься, хочешь, я тебе ее отдам? — однокурсник явно издевался над чистым и светлым чувством Коли Рыбникова. — Забирай…»
Он не успел договорить. Сильным ударом Рыбников сбил хама с ног. Драка была не на жизнь, а на смерть. Разнимала их половина общежития. Сломанный палец Рыбникова на всю жизнь остался неправильно сросшимся.
И ведь он не был наивным и все прекрасно знал: что она любит другого, что посмеивается в глубине души над его рыцарским покровительством. Знал. Но ничего не мог с собой поделать. Потому что любил. До безумия.
На протяжении нескольких лет, где бы Ларионова ни находилась — за границей или в сибирской глуши, ее ждали телеграммы от Рыбникова. «Люблю. Пью твое здоровье. Твой Коля». Она лишь улыбалась.
И ловила себя на мысли, что рыцарское покровительство уже не вызывает смеха. Более того, именно этого покровительства ей иногда так недостает. Да, были романы, были мужчины — по молодости она любила, чтобы мужчины были старше лет на десять-пятнадцать. Она спокойно принимала ухаживания, с легкостью кружила головы, позволяла себя любить. Но сама, как ей тогда казалось, любила одного-единственного. Того, который ждал ее в Москве. И это был отнюдь не Рыбников. А Николай? Он просто стал ее тенью.
Уже фильм «Садко» получил приз на Венецианском кинофестивале, уже сани уносили в неизвестность чеховскую Анну, уже перед ней преклонялся Жерар Филип и Чарли Чаплин приглашал в свои картины, а Рыбников ее все так же боготворил…
В один из съемочных дней Ларионовой стало как-то не по себе. Может быть, переутомилась или просто устала. Пошла к врачу. И после врача — сразу к любимому мужчине с радостной новостью: у нас будет ребенок! Правда, любимый почему-то не торопился разделить с ней эту радость. «Давай останемся друзьями», — бросил он на прощание. Тогда Алла уехала в Минск, на съемки. На дворе был конец 1956 года, люди готовились к встрече Нового года, она же — к аборту. Дальнейшей своей жизни Ларионова не представляла. Одна, без мужа, с ребенком…
А как же кино? Грустные размышления прервал стук в дверь гостиничного номера. На пороге стоял Рыбников. Он приехал к ней на съемки, чтобы вместе встретить Новый год. И в очередной раз попросить ее руки. Она долго отказывалась, он пытался понять причину… Ведь там, он слышал, уже все закончилось. И тут Алла расплакалась. «Зачем я тебе нужна такая… беременная от другого?» — ей казалось, что сейчас у нее остановится сердце.
«Этот ребенок будет моим, — Рыбников сказал как отрезал. — Что хочешь думай, но аборт я тебе сделать не дам».
А У НАС ПО-ДРУГОМУ
«Рыбников спас меня от самого страшного греха в этой жизни. Как спас и от позора», — Ларионова скажет это незадолго до своей смерти.
А тогда, в канун нового, 1957 года, она была абсолютно разочарована в мужчинах и даже Рыбникову верить поначалу не хотела.
Но он все понимал. И почему-то был абсолютно уверен: со временем его Алла растает и поверит в его любовь…
Расписались они в одном из загсов Минска, на второй день наступившего нового, 1957 года. Рыбников не торопился праздновать свою победу над остальными мужчинами. Чувствовал, что Алла словно ждет чего-то, что она, кажется, по-прежнему все еще любит того парня — отца ее ребенка. И если бы тот появился сейчас у дверей загса, Алла не раздумывая пошла бы за ним.
Но Рыбников привык бороться за свою любовь. И еще знал, что время лечит. Поэтому не давил на жену. А просто любил ее. И верил.
«Зачем тебе это надо? Красавица жена — это же хомут на шею и сплошная головная боль!» — сочувствовали потом Рыбникову друзья. А он только усмехался: «Обычно в семье муж — голова, а жена — шея. А у нас по-другому. Алла — голова, а я — ее шея. И ничего против того, что ее голова находится на моей шее, лично я не имею».
В общем, с момента их скромной свадьбы даже самые близкие друзья не заводили разговоров о том, кто голова, а кто шея. В их взглядах было лишь одно — восхищение благородством Рыбникова. А ведь актерский мир весьма своеобразен, нравы там свои: толпы поклонниц, молодые артистки… И все это в экспедициях, на гастролях, вдали от собственных жен. Но все знали, что у Рыбникова есть только одна женщина — первая и единственная. Его любимая Аллочка. Восхищались тем, как он защищает честь своей жены. Драки остались в молодости. Теперь Рыбников действует иначе: человек, хоть раз отозвавшийся плохо об Алле, больше не переступал порог их дома.
А ведь небылиц-то про нее ходила масса. И ванны с шампанским, которые она якобы принимала в гостях у высокопоставленных чиновников, и куча любовников, среди которых министр культуры того времени Александров и старичок Вертинский (с ним она познакомилась на съемках фильма «Анна на шее»). Когда родилась старшая дочка, в квартире Рыбникова и Ларионовой раздался звонок в дверь: посыльный принес огромную корзину белой сирени. А в корзине — записка от Вертинского: «Милая Аллочка! Я так счастлив, что у вас родилась дочка. Обязательно покрестите ее. Я буду счастлив стать крестным отцом». Рыбников, прочитав записку, побелел. Ларионова успокаивала: «Ну к кому ты ревнуешь? К пожилому человеку ревнуешь?» Как он мог объяснить жене, что это совсем другая ревность и связана она вовсе не с физической изменой? Есть измена страшнее физической — духовная. Ничего объяснять не стал, просто ворчал весь вечер себе под нос: «Я ему покрещу, я ему покрещу».
Рыбников никогда не напоминал жене о ее прошлом. Но ужасно и порой совершенно беспочвенно ревновал ее к настоящему. Он начал семейную жизнь с чистого листа и даже гордился тем, что однолюб. «Любимая женщина, любимый дом, любимая работа» — такова была формула жизни Николая Рыбникова.
Однажды Алла Ларионова и Михаил Жаров снимались поздней осенью на берегу Москвы-реки в Серебряном Бору. Холод стоял жуткий. Когда наконец-то объявили перерыв, Жаров показал на противоположный берег Москвы-реки: «Что за дурак там стоит?» — и Ларионова увидела одинокую фигуру мужчины в легком плаще. «Это же мой Рыбников», — всплеснула руками Алла. Он прилетел со съемок в Одессе и, не заезжая домой, помчался на площадку к жене, которую обожал. Обожал он и своих ненаглядных дочурок Алену и Аришу.
И совершенно искренне не понимал мужиков, которые при первой же возможности ходят налево.
«АЛЛА НА ШЕЕ»
«Колька, да ты у нас и в самом деле святой», — шутили близкие друзья.
А он действительно не мог понять, зачем изменять женщине, которую любишь. И еще очень боялся ее потерять. Боялся, что уведут, готов был растерзать любого «доброжелателя», который в очередной раз сплетничал о романах его супруги. Но ни разу за всю их совместную жизнь не потребовал объяснений от жены, не опускался до уровня «было — не было», не мог унизить Ларионову выяснением отношений. Помнил слова Сергея Герасимова: «Настоящие мужики бьют по морде обидчика, а женщину подозрением не оскорбляют». Рыбников верил своей жене.
А она со временем поняла, что муж, к счастью, не принадлежит к той породе мужиков, в которой она уже успела разочароваться. И с ужасом думала, как бы сложилась ее жизнь без Рыбникова. А скрытая ревность мужа не оскорбляла ее. Ведь это только дураки говорят, что любовь и ревность — два совершенно несовместимых понятия. Потому что она ведь и сама ревновала его к другим актрисам, не говоря уже о поклонницах. Знала, что глупо, но куда от этого денешься. А своему Рыбникову старалась поводов для ревности не давать. Однажды она скажет: «На земле никто никому и ничего не должен. Все хорошее у нас от Бога, а уж глупости — свои». Поэтому только для Рыбникова она была наивной и живой, любимой и любящей Аллочкой, а для всех остальных мужчин — шикарной и холодной, совершенно недоступной женщиной. Любовь и нежность предназначались только Рыбникову, а всем остальным — лишь экранные улыбки. Это только для Рыбникова она слабая и беззащитная, для всех остальных — гордая и сильная.
Однажды, подходя к дому, Ларионова увидела около своего подъезда фигуру бывшего ухажера. Того самого, который сказал ей когда-то: «Давай останемся друзьями». Он что-то начал лепетать в свое оправдание: мол, был не прав, прости, люблю до сих пор, страдаю, ночами снишься, давай начнем все заново. Холодный взгляд васильковых глаз: «Очевидно, вы меня с кем-то перепутали. Я вас не знаю».
Рыбников дома хлопотал у плиты. «Рыбников, прости меня». — «За что?» — «За все». Муж недоуменно пожал плечами. Уже вечером, когда дочурки заснут, она скажет: «Я испугалась, что нас с тобой сплетни смогут разлучить. А как же я без тебя…»
Она, зная, что за глаза «доброжелатели» называют ее «Аллой на шее», пожаловалась однажды мужу, а тот только рассмеялся: «Разве я возражаю против этого?»
ТАК НЕ БЫВАЕТ
Казалось, вместе им все было нипочем. И они с легкостью преодолевали житейские трудности. То есть их даже и преодолевать не приходилось: проблемы обходили эту пару стороной. Они «построили» себе прекрасную пятикомнатную кооперативную квартиру. Влезли в долги, потом отдавали их несколько лет. Разъезжались на съемки в разные концы необъятного Советского Союза, но не любили расставаться надолго. Вынужденные разлуки объясняли тем, что «не понимают, как это люди могут быть все время вместе. И просыпаются вместе, и завтракают вместе, и отдыхают вместе. Тут можно и сковородкой по голове». Лукавили. Потому что им было хорошо вдвоем.
То, что не любила делать Ларионова, обожал делать Рыбников, и наоборот. Он с удовольствием взвалил на себя все проблемы, связанные с домом, бытом. А когда они оба были в экспедициях, на съемках, на помощь приходила мама Аллы: она вела хозяйство и воспитывала внучек. Когда же в доме появлялся Рыбников, ему все с радостью уступали место у плиты. Он был прекрасным кулинаром. Варил, как говорила Ларионова, не по книгам, а от души. Жарил, парил, солил, мариновал. Любил шутить: «Дома четыре женщины, собака — и та сучка, а все приходится делать мне». У них был хлебосольный дом. По большим праздникам приглашали гостей. А перед их приходом Рыбников брал ситец или сатин, садился вместе с женой за швейную машинку, и вдвоем они шили много фартуков.
Знаменитые шахматисты, певцы, спортсмены, космонавты — кто только не бывал в их доме! И Рыбников каждому завязывал свежесшитый фартук и усаживал за стол… лепить пельмени. Он вообще слыл заводилой. Любил шутить, вечно кого-то разыгрывал, что-то придумывал. Иногда веселье продолжалось до утра.
С каждым годом друзей, приходящих в дом Рыбникова и Ларионовой, становилось все меньше. Годы, болезни… Но традиции больших праздников старались не нарушать. Отмечали день свадьбы, дни рождения, собирались на Новый год, на ноябрьские.
Летом 1990 года Рыбников с большим удовольствием засаливал помидоры: «Грохнем на мое шестидесятилетие, а что останется, на Новый год съедим».
Помидоры ели на его поминках. Осенью того же девяностого года.
КАКАЯ ЧУДНАЯ ИГРА
Алла Ларионова проживет ровно на десять лет дольше своего мужа. И за эти десять лет без Рыбникова Ларионова, по ее собственному признанию, раздаст столько интервью, сколько не давала за всю свою жизнь. Она похоронит маму, окажется на операционном столе, разменяет их «родовое гнездо», чудесную пятикомнатную квартиру («каждый угол напоминает о Рыбникове»), и покрестится в Иерусалиме («прийти к Богу никогда не поздно, хотя трудное это восхождение, особенно для нас, лицедеев».) А еще долгое время не сможет собрать деньги на памятник своему Рыбникову. Конечно, она больше не выйдет замуж. Хотя поклонников и претендентов на ее руку и сердце останется предостаточно. Но все они будут казаться лишь блеклыми «репродукциями» ее Коли.
25 апреля 2000 года, на Страстной неделе, Алла Ларионова уйдет из жизни. Тихо, так же как десять лет назад ушел ее Рыбников, она скончается во сне.
Останутся лишь прикрепленные магнитом к холодильнику записочки, написанные ее рукой, — что надо сделать, куда поехать, когда принимать лекарства. Врач, к которому она должна была приехать в этот день, так и не дождался своей пациентки.
А через некоторое время после похорон Ларионовой в прессе появятся материалы, развенчивающие эту трогательную историю любви. Завистники не могли сделать подобного при их жизни — слишком боялись кулаков Рыбникова или холодного взгляда Ларионовой. Они сделали это после их смерти, когда уже никто не сможет ответить.
Но бомба, заложенная недоброжелателями, к их большому огорчению, не взорвется. Потому что к хорошим людям грязь не прилипает. А истинное чувство испачкать невозможно. Как ни старайся.
Многоточие — это вовсе не конец истории, утверждает Рыбников устами своего героя из фильма «Весна на Заречной улице».
Действительно, разве может закончиться история, если остались фильмы, в каждом из которых Николай Рыбников сыграл любовь к своей первой и единственной женщине на этой земле — Алле Ларионовой?
Она знала о том, что она у него единственная. И платила той же монетой. Самому любимому и дорогому — своему Рыбникову.
