Писатель — человек, согласитесь, необычный.
И родитель он необычный. И дети у него необычные.

Необычная писательница Дина РУБИНА живет в Израиле почти 20 лет, а мамой остается очень русской: любвеобильной и готовой ради детей на все. Впрочем, «мысль семейная» — как раз та тема, которую автор романов «Вот идет мессия», «Камера наезжает», «Синдикат», «На Верхней Масловке» и др. старательно избегает во всех интервью. Что ж, действительно, супруг Дины Ильиничны художник Борис Карафелов, дочь Ева и сын Дмитрий — это и есть ее личная, частная жизнь. Но корреспонденту «РД» Дина Рубина все-таки приоткрыла свои взгляды на воспитание детей и секрет супружеского тандема.

— Дина Ильинична, у вас есть любимое высказывание о детях? Типа «маленькие детки — маленькие бедки…» или еще что-нибудь?

— Есть. Цитата из одного еврейского анекдота: «Разве это дети? Это сволочи!»

— Ого! А что касается воспитания «сволочей»: вы верите в семейные гены? Например, если у ребенка мама писатель и папа художник, он не должен вырасти оболтусом, вором-карманником или международным террористом?

— От воспитания почти ничего не зависит. Ну там, в платок сморкаться, даме пальто подавать — это да. С другой стороны, видала я и чудовищные «цветки», выросшие у благополучных, любящих и замечательных людей. А встречала и уникальных личностей — сильных, целеустремленных, духовных — настоящих, которые всего добились, чтобы доказать себе и окружающим, что папа-алкоголик — это еще не приговор. Давайте поверим в душу, которую еще до рождения мы получаем в дар, — или наказание — от небес. Ничего иного просто не остается. Хотя, само собой, и наши гены отбросить мы никак не можем.

— Как вы заметили, в платок сморкаться тоже научить надо, это тоже не так просто.

— Я вам расскажу, как воспитывал своего внука наш друг, писатель Владимир Порудоминский. При помощи двух фраз: «Не скачи по дивану — он новый!» и «Не скачи по дивану — он старый!» В доме у них, понимаете, стояли два дивана. Старый мог развалиться от дуновения губ, а новый, само собой, жалко было… А я все Набокова вспоминаю, помните: «Балуйте детей, господа! Вы не знаете, что предстоит им в жизни».

— А как в Израиле с баловством детей дело обстоит?

— В Израиле детей любят страстно и балуют до неприличия. У меня есть целое эссе, которое так и начинается: «Израильские дети кошмарны».

— Детям писателей, наверное, жутко везет: количеству сказок, для них специально сочиненных, можно только позавидовать. Не так ли?

— Боюсь, что могу показаться монстром. Но, видите ли, «беседовать» у прозаика в принципе мало времени. Дети писательские всегда несчастны, судьба у них такая. Писательскому ребенку в детстве говорят: «я возьму тебя с собой, если всю дорогу ты будешь молчать».

А у моей подруги, известной поэтессы, — умная, сдержанная и воспитанная дочь. Когда мать спрашивают, как удалось ей воспитать такую замечательную дочь, она отвечает: «Попустительство, попустительство, попустительство…»

Я и до сих пор уверена, что самая благодатная почва для свободного развития мысли и воображения — это молчаливое сосредоточение. Кроме того, я себя хорошо помнила. Мне в детстве только одного и было нужно: чтобы эти суматошные надоедливые взрослые закрыли рты, оставили меня в покое и дали помолчать. У меня в те годы — лет в пять-шесть — была интенсивнейшая интеллектуальная жизнь. Такие миры разворачивались в головенке, такие фантастические миры. Честно говоря, обыденная жизнь и мнения о ней взрослых мне совсем не были интересны.

— Вы много писали о том, как обожает ваша дочь жареную картошку. Все осталось по-прежнему?

— Да уж, мы гастрономическими привязанностями не бросаемся. Только сейчас ей картошку жарит ее муж — между прочим, бывший танкист.

— Кстати, о мужьях. Можно пару слов о том, как вы познакомились с супругом?

— О, это целая история. Понимаете, в 24 года меня угораздило стать членом Союза писателей — самым молодым в стране. Это было смешно. Я в то время еще «не изрослась», как говаривала моя бабушка, «из своих идиотских штук». И когда приезжала в официальную и холодную во всех смыслах — в отличие от моего Ташкента — Москву, частенько провоцировала разные забавные и острые ситуации. Например, мне доставляло удовольствие разыгрывать вахтеров ЦДЛ — Центрального дома литераторов. В те годы — не то, что сегодня — это было весьма солидное заведение, цитадель советских писателей, трубадуров советской идеологии. Войти в особняк — бывший дворец князей Олсуфьевых, с великолепным рестораном в знаменитом дубовом зале, — возможно было только по билету Союза писателей. Так что вахтеры в ЦДЛ были отлично натасканы и с успехом могли служить сторожевыми псами на колымской зоне.

А я щуплой была, совсем несерьезной особой, на вид подросткового возраста. И вот с восторженной физиономией провинциала я устремлялась мимо дежурной бабки в фойе…

Сразу же — как выстрел в спину — несся вопль:

 — Сто-о-ой!!! Ку-у-уда?!

Я послушно сдавала назад, робко подходила к столу на входе.

 — Эт куда, интересно знать, ты так резво направилась, а?!

 — Покушать… — докладывала я доверчиво. Я неплохая актриса. — Тут ведь… э-э-э… есть буфет, мне сказали…

 — Тут все есть! — отвечала всемогущая бабка с ядовитой улыбочкой. — Только не для тебя.

 — Э-э-э… почему? — искренне удивлялась я.

 — Да потому, что билет надо иметь, билет, ясно?

 — Проездной? — уточняла я кротко.

— Ка-а-кой проездной, хосподи?! От, бестолочь, а! Билет! Союза! Писателей! Поняла?! Так… Давай, пошла отсюдова! Давай-давай, времени на тебя нету!

— А… так вы, может, имеете в виду… — тут я принималась суетливо и подробно обхлопывать свои карманы.

Проходила минута… две… Я доставала и роняла на пол платочек, кошелек, троллейбусные талоны. Когда, как мне казалось, пауза достигала кульминации, я наконец извлекала из заднего кармана джинсов заветный красный билет. Это, знаете, был высокий момент — когда старуха раскрывала красную книжечку в предвкушении аппетитного скандала. И упиралась в мою фотографию. Подлинный катарсис. Шекспир! Шиллер!

Я и сейчас никогда не упускаю случая поставить на место хама… Это моя «охота».

— Ну вы даете… Теперь я понимаю, почему вы так любите шумные блошиные рынки и умеете поторговаться!

— Так вот, единственный раз меня пропустили в ЦДЛ без проверки. Это случилось в день знакомства с моим будущим мужем, Борисом. Я, узнав, что у него день рождения, предложила посидеть в ресторане ЦДЛ. Вот тогда нас пропустили не глядя — дело в том, что у Бориса, с его благородной лысиной и окладистой бородой, уже в то время была внешность классика. Вахтерша ни на мгновение не усомнилась в наличии у него заветного писательского билета. Почтительно так кивнула… Ну, а я уж бочком протырилась. Мало ли кого классики могли с собой привести из женского пола… Между прочим, мы до сих пор вспоминаем, что за 12 рублей наелись в тот день в ресторане знаменитого дубового зала просто от пуза! А вокруг сидели — это был особый урожай — сплошные знаменитости. Я наклонилась через стол и сказала Борису:

— Обратите внимание, Боря: за столом направо сидят такой-то, такой-то и такая-то. А за столом налево сразу пять звезд, как на хорошем коньяке: такая-то, такая-то и такой-такой-такой…

Художник послушно повертел головой, взглянул на меня своими блестящими карими глазами и сказал с мягким украинским выговором: — А по-моему, мы с вами здесь самые симпатичные люди.

И за эти его слова я вышла за него замуж.

— Отлично! Дина Ильинична, а насчет… Уж простите, но у кого тогда спрашивать, если не у писателя. Что такое любовь? Особенно в браке…

— Тогда я вам расскажу историю. Нам было лет по 15, когда моя подруга, будучи на каникулах в Киеве, безоглядно влюбилась в мальчика. И, вернувшись домой, обрушила на семью всю мощь этой нетерпеливой, сметающей все возражения взрослых любви. Она желала немедленно уехать в Киев насовсем. Семью лихорадило, с утра до вечера девица устраивала скандалы (я, разумеется, сопереживала ее неистовому чувству). И вот, помню, эпизод: очередной скандал между влюбленной девочкой и ее восьмидесятилетним дедом, профессором, знаменитым в городе хирургом.

— Это любовь, любовь! — кричит моя подруга. — Ты ничего не понимаешь!

Дед аккуратно намазал повидло на кусочек хлеба и спокойно сказал:

— Дура, любовь — это годы, прожитые вместе.

Прошло сто лет, а эта сцена перед моим мысленным взором столь прозрачна и ярка, будто произошла минуту назад: залитая солнцем терраса, накрытый к завтраку стол и морщинистые руки старого хирурга, спокойно намазывающие десертным ножиком горку повидла на ломоть хлеба.

В ту минуту я возмущенно поддерживала мою подругу всем сердцем. Сейчас иногда смотрю на ее постаревшего мужа (совсем другого мальчика), на взрослую замужнюю дочь… и всем сердцем молча благодарю ее деда за те давние слова, брошенные вскользь на террасе, за завтраком…

— Брак, как известно, это компромисс. Поперву тяжело он достигался? А сейчас как?

— Мы оба великодушны, в том смысле, что не считаемся забитыми гвоздями и сваренными борщами и слишком заняты каждый своим делом. Это самый лучший рецепт для спокойной семейной жизни. Поначалу, конечно, раздражает, что человек, к которому ты обращаешься, готов тебя выслушать, только если в этот момент не думает о том, как соединить стронциановую желтую в какой-то смеси. С годами учишься разграничивать личную жизнь и творчество, время работать и время приникнуть друг к другу.

— С супругом бывают, пардон, ссоры? По каким чаще причинам?

— Почему же пардон? Хорошая ссора — двигатель прогресса, двигатель этой старой колымаги под названием «брак». Чем ярче ссора, чем ярче ее сюжет, тем благодарней примирение. Это как морские приливы и отливы. Без этого невозможно и скучно. По каким причинам? Да по любым — у меня характер разнообразный, изобретательный, мы не бедные.

— Жена — это звучит гордо? Или для писателя глажка-стирка-штамп в паспорте — спуск на грешную землю?

— Смотря на каком инструменте жена звучит. На флейте или, может, на скрипочке она звучит и гордо и изящно… но лично я в семейной жизни звучу исключительно на ударных, причем не духовых, а медных.

— Вы клялись когда-нибудь супругу в вечной любви, верности… и еще в чем-то там? Исключая бракосочетальные учреждения.

— Во-первых, по Библии, клятва — это грех, во-вторых, клясться я могу только за рулем, и то только в том, что сейчас обгоню этого гада и покажу ему, что с ним надо сделать… Что касается мужа… Слушайте, у нас обоих отменное чувство юмора и работа такого сорта, которая требует целодневного молчания. И если, будучи в браке третий десяток лет, мы предпочитаем ездить повсюду вместе, то это и есть своеобразная… ну, не клятва, но гарантия… ну, не вечной, но прижизненной… ну… любви, да.

— Вернемся же к детям. Вы как-то говорили: чтобы дети стали писателями — Боже упаси. Почему же? Что в этом такого?

— А мой папа-художник восклицал: «Женщина-скульптор (у меня были хорошие способности, я лепила)?! Через мой труп!» Очевидно, любому мастеровому человеку, прошедшему в своей профессии некий путь, он кажется самым трудным. Детей все же хочется уберечь. Так что сын у меня работает в крупном торговом центре — менеджером по продажам, а дочь учится на археолога.

— Кстати, как проходил переходный возраст у ваших дочки и сына?

— Нормально, кошмарно — все путем. У сына (ему 33 года) переходный возраст начался в минуту рождения и до сих пор длится. У дочери он проявляется в самые тяжелые (мои) минуты жизни. Для того чтобы я не занималась чепухой (собой, например), а наконец обратила внимание на ребенка.

— А что было с чтением в их детстве? Много ли читали или вам приходилось уговаривать, заставлять?

— Да, это было бедствие. Я все время должна была поставлять какие-то новые книжки. Сын дислектик (дислексия — нарушение чтения. — «РД»), очень странный: научился читать очень рано, читал много, в детстве демонстрировал великолепный «аппарат говорения»… Но пишет до сих пор с трудом и со страшными ошибками.

Дочь читает очень много, но — увы! — не на нашем с вами языке. Недавно у нас дома снимали документальный фильм обо мне, подвернулась Ева — и ее спросили, читает ли она мамины книги. Девушка вежливо улыбнулась и сказала: «Могу… но это очень мучительный процесс». Вся съемочная группа дружно грохнула со смеху.

— Ваша дочь, знаю, недавно вышла замуж. Вы хорошая теща?

 — Лучшая на свете, уверяю вас. Никогда не вламываюсь в жизнь детей, никогда не задаю идиотских и некорректных вопросов. Один только задаю: «Деньги нужны?» И вообще, мой лозунг — возьми все и отстань. Ну разве это не образец тещи?

Есть такая замечательная еврейская поговорка: «Детям надо давать теплыми руками». Понимаете? Не в наследство оставлять, а отдавать и отдавать. И я имею в виду не только материальные радости. Вот звонит мне из университета дочь, просит: мам, ты не сможешь забрать меня? И я вскакиваю в машину и мчусь ее забирать. Моя мама ворчит: большая девочка, может добраться на автобусе, ничего, не развалилась бы… Отрывать от работы мать, которая и так за компьютером весь день… А я с удовольствием еду. Руль кручу, напеваю… Мне в радость. И руки мои теплы.