Кого играет Олег Меньшиков, когда выходит на сцену: чужого дядю, придуманного автором, или самого себя в предлагаемых обстоятельствах? Сам Олег отвечает, что не очень понимает эти разговоры: себя, не себя. У него никогда не было цели изменить свою внешность. Он вообще не понимает, что хорошего в том, если бы его вдруг никто не узнал на сцене. С другой стороны, перевоплощения удаются актеру очень хорошо. Он может легко заставить время повернуть вспять и с легкостью сыграть героя на 20 лет младше или на 30 старше. Видимо, он знает про время что-то, чего не знают другие. Олегу — сорок пять. Самый неюбилейный из всех юбилейных возрастов. Никаких отпусков и пышных торжеств, правда, предусмотрено не было. «МК-Бульвар» застал Олега в его офисе за ставшей уже привычной продюсерской работой.

— Олег, с какого времени вы заметили, что про вас стали говорить «таинственный»?

— Я знаю, что произвожу такое впечатление, но специально для этого ничего не делал. Знаете, говорят: «Ох, как он старательно выстраивает себе имидж». Если бы я выстраивал, я бы выстроил что-нибудь другое. Правда. Я просто веду себя так, как веду. Как можно сказать, почему у тебя карие глаза? Потому что карие — и все.

— Льстит определение «загадочный»?

— Льстит? Ну, а что в этом такого? Получается, немножечко граф Монте-Кристо, да? Ну, может быть, Монте-Кристо.

— И что чувствует Монте-Кристо, когда выходит на Тверскую?

— Вы не слушайте звезд, которые вам говорят, что им сложно ходить по Тверской. Отличненько я пройдусь. Известные люди не ходят, потому что пройдут 100 человек — нормально, а один — может испортить все путешествие. И даже не потому, что нахамит, а потому, что вдруг станет разговаривать, чего-то выяснять, рассказывать. Почему он думает, что я должен все это выслушивать, вступать в разговор?

— Я слышал, что одна ваша поклонница чуть не плеснула вам кислоту в лицо?

— Да было все: и плескали, и проклинали, и газовыми баллончиками брызгали! Ну и что? Было и было! Как-то на съемках «Восток—Запад» (в этом фильме Олег играл вместе с французскими актрисами Катрин Денев и Сандрин Боннэр. — МКБ) кто-то сказал, что Олег не ходит по улицам в Москве. Катрин Денев с большим удивлением заметила: «Странно! А я абсолютно спокойно хожу по улицам в Париже». А ее, конечно же, узнают побольше, чем меня.

— И какой вывод?

— Может быть, там какое-то другое отношение к известным людям — более вежливое, интеллигентное…

— Известность пришла сразу после «Покровских ворот»?

— Даже рядом ничего этого не было! Никто мне не звонил, никто на улице не узнавал. Ну, в профессиональных кругах, наверное, узнали, но надо сказать, что в профессиональных кругах я и до этого был известен. Просто этот фильм выдержал испытание временем и постепенно превратился в легенду.

— Правда, что вы сначала отказывались сниматься у Козакова?

— Нет. Я отказался сниматься, наоборот, у героя труда, лауреата Ленинской премии Юлия Райзмана в фильме, название которого я, к сожалению, и не помню. И это был действительно такой маленький скандальчик на «Мосфильме». Но не потому, что я отказался сниматься, а потому, что выбрал вместо Райзмана Михал Михалыча Козакова.

— Наверное, могли перекрыть кислород…

— Ну, неприятные моменты были. Вообще, я много отказывался.

— Зачем? Разве актер имеет право отказываться?

— Отказаться можно от чего угодно. Но я это не ставлю себе в заслугу, ни в коем случае. Важно другое. Я всегда делал то, что считал нужным делать. Вот и все.

— Но последствия?! А если после этого перестанут приглашать?

— Меня приглашали всегда. Раз в год-полтора я обязательно в какой-то картине принимал участие. Позвали — я, если действительно реально понравилось — снялся. Не понравилось — я спокойно мог сидеть дома и не сниматься…

— …А слава мимо пройдет. Когда вас начали поголовно узнавать?

— После «Утомленных солнцем». Просто, видимо, этот фильм стал рубежом, когда количество переросло в качество, и я действительно понял, что становлюсь человеком публичным, популярным и известным…

— Извините, перебью. Талантливый ребенок в детстве — это крайне ранимое существо. Вы тоже таким были?

— Рядом ничего такого не было. Никогда я себя не чувствовал ни ранимым, ни каким-то обособленным…

— …но могли. Учились же в музыкальной школе…

— На скрипке играл. И все время хотел бросить ее. Сейчас-то я безумно благодарен родителям, что это было. Но тогда, если ребенок учился в музыкальной школе, это вызывало какое-то странное любопытство. Какая такая музыкальная школа? Одни лишенцы туда ходят. Нормальные люди в футбол играют, а они чего-то там пиликают.

— А реакцию родителей на театральный институт помните?

— Категорически против была мама. Папа легче отнесся, поскольку считал, что решать только мне самому. Но такого, чтобы «только через мой труп», — не было. Сейчас-то родители, наверное, не жалеют. А может, и жалеют, не знаю. Годы, проведенные в институте, для всех самые дорогие. Моя жизнь тоже началась в институте. Я реально ее помню, помню запахи, звуки, помню музыку, которую слушал тогда.

— У вас знаменитое училище было — при Малом театре?

— Для меня Малый театр — это, наверное, в первую очередь Михаил Царев. Не человек, а глыба. Если он говорил «нет», это значило «нет». Если «да» — это значило «да». Он дорожил своим словом.

— А что в театре вам больше всего не нравится?

— Показы. Так же, как и пробы в кино. Я поэтому в Малом и оказался. Меня Царев вызвал после просмотра дипломного спектакля и спросил: «Хотите работать в Малом театре?». И я согласился, поскольку не нужно было показываться. И ни секунды не жалею. Я могу даже рассказывать, что дважды или трижды был в кабинете Царева. Вы не удивляйтесь — это была честь. Когда Царев появлялся в конце коридора, весь коридор сразу вставал. И это не потому, что положено было вставать. Он своей мощью всех поднимал. Однажды он меня вызвал и спросил, что я хочу играть. Я говорю: «Не знаю, мне как-то неудобно чего-то требовать». Он: «Чего ж неудобно-то?». Но я постеснялся, сказал: «Мне надо подумать». Думал, что Царев забудет. Проходит три месяца, вдруг опять шорох, из режиссерского управления: «Тебя Царев вызывает». Я иду, открываю дверь кабинета, а он мне: «Добрый день». Я отвечаю: «Добрый». Он: «Подумали?». Я даже не понял сначала, о чем думать. А он, оказывается, все помнил. Представляете? Это тоже воспитывает.

— Но подолгу в одном театре вы тем не менее не задерживались?

— После Малого был Театр Советской Армии у замечательного Юрия Ивановича Еремина, которому я очень благодарен. Затем — Театр им. Ермоловой, куда меня пригласил Валерий Фокин. Как мне тогда все завидовали! Накануне мы с ребятами сидели и говорили: «Вот сейчас Фокину дают театр. Вот бы туда попасть!». Я прихожу вечером домой. Звонок. «Олег?» — «Да, это Олег». — «Это Валерий Фокин. Приходите ко мне в театр». Смешно получилось.

— Но от Фокина вы тоже ушли.

— Правда, ушел. Но не потому, что у меня был антагонизм с режиссером. Нет. В Ермоловском театре были счастливые моменты. Просто, видимо, меня вообще перестал устраивать институт театра как таковой. И я ушел в никуда. У меня тогда не было работы ни в кино, ни в театре.

— И вы себя чувствовали ужасно в роли безработного?

— Я нормально себя чувствую, когда у меня нет работы. Я знаю категорию артистов, которые с ужасом представляют тот день, когда им перестанут звонить, приглашать. Я — не из таких. Я люблю отдых и чувствую себя прекраснейше, когда меня не трогают. Тогда я тоже не нервничал, тем более что вскоре состоялась потрясающая встреча с Петром Наумовичем Фоменко. Так чего уж тогда бога-то гневить? Единственный раз в жизни, когда я был абсолютно поражен и мечтал сыграть одну роль — Калигулу, и я ее сыграл.

— Вам везло в работе, это такое счастье! Правда, после которого хочется долго отдыхать. Вы как любите?

— Иногда я выбираю тупой отдых.

— В самых глухих местах?

— Тибет. Мне нравится лазание по горам. Мы в горах придумывали спектакль «Игроки». На 10 дней уехали в Крым, жили там всей командой, ходили на репетицию. У нас была там огромная поляна, где мы сидели с 12 утра до 6 вечера каждый день. Мы могли молчать, могли говорить, могли рассказывать совершенно разные истории. И все придумки, какие существуют в «Игроках», родились именно там. Горы — это невероятный источник энергии и информации для человека. Как и море.

— Точно, вы же Скорпион, должны любить воду?!

— Через воду у меня тоже идет энергетическая подпитка. Если нет моря, так я в ванной могу по два раза в сутки сидеть…

— …и вести здоровый образ жизни?

— Что значит здоровый? У меня бывают периоды очень нездорового образа жизни. И это тоже интересно и необходимо.

— А спорт — необходимость или вредная привычка?

— Я любил смотреть хоккей, но никогда не играл. Любил смотреть футбол, но не любил играть. Потом я начал играть в теннис, а после тенниса почему-то перешел на футбол. Как я ненавидел футбол раньше, если бы вы знали! Если бы мне сказали 15 лет назад, что я буду играть в футбол и буду это дело любить, никогда бы не поверил. Я и болельщиком стал, потому что все понимаю. Наш футбол, простите меня, наши дорогие футболисты, смотреть не всегда интересно. А если красивая игра, то просто глаз не оторвать, особенно когда еще что-то понимаешь в этом.

— Вы кто в футболе?

— Защитник.

— Как Роберто Карлос?

— Нет! Я редко забиваю. Но так иногда от души получается.

— А потом что?

— Потом — баня. Но не настоящая баня такая, с вениками, с прыганьем в холодную купель. У меня все попроще.

— Проще-то проще, но выглядите замечательно! Знаете средство Макропулоса?

— Ну, какое средство? Как-то мой отец, будучи, по-моему, в таком же возрасте, как я сейчас, очень заинтересовался лечебным голоданием и похудел на 10 кг. И, видимо, то, что отец голодал день-два в неделю, мне как-то запомнилось и передалось. Но, повторяю, без фанатизма.

— А кухню какую предпочитаете?

— Итальянскую, японскую. Я вообще люблю хорошо поесть. Но без истерики.

— И готовите?

— Готовить не умею вообще. Разве что яичницу, но тоже мне готовка!