«Мы делаем недешевый телевизионный продукт»
— Леонид Геннадьевич, а почему все-таки история?
 — Не история это вовсе, а вполне современность, иначе я бы и не стал этого делать. Мне не кажется, что «Намедни», или «Живой Пушкин», или «Российская империя» по проблематике и по тому, как это сделано, — это нафталин какой-то. Это вполне современно сделанные вещи, которые живы до сих пор. Мы заведомо прошедшим интересоваться не станем, поскольку оно мертво и ничего никому не говорит.

— Я читала, что, когда вы работали над фильмом «Живой Пушкин», вашу съемочную группу в Африке туземцы ограбили. При съемках «Империи» не случались подобные экстремальные ситуации?
 — Да нет… Я и ту ситуацию в Эфиопии экстремальной не назову. Просто работа. Ну вот снимались мы сегодня на крыше «Ударника» для того, чтобы получше показать место казни Пугачева. Ну минус 18, ну ветер сильный… Экстремальная это ситуация? Я считаю, нет. Такая профессия. Иначе надо было идти работать в НИИ. Я не хочу ничего плохого сказать про ту работу, но она точно не связана с необходимостью скакать на лошади, летать на вертолете, грести на лодке и не бояться морозов.

— Да, вы и над главной базой ВМФ Великобритании на вертолете летали, и на крыше Эрмитажа побывали. Кажется, что для вас нет ничего недоступного…
 — Это тоже часть работы: договариваться. Бывают случаи, как в Эрмитаже, с которым — одно удовольствие. Там очень радушные люди, с современным подходом к работе с прессой. Нам с разрешения академика Пиотровского, гендиректора музея, дали снимать в два ночи на крыше Эрмитажа да еще и с кинокраном. А бывают случаи, когда люди просто не понимают, зачем нам все это нужно…

— Неужели куда-то до сих пор еще не пускают?
 — Ну у нас же много всяких странностей. Например, Грановитая палата теперь в резиденции президента, и там снимать нельзя. А в ней заседала Уложенная комиссия — первый российский протопарламент при Екатерине. А теперь нельзя в Грановитую палату со всякими камерами. Ну что? Сняли комментарий с моста с видом на Кремль.

— Однако вам удалось по чертежам 1740 года частично восстановить так впечатливший всех Ледяной дом. Насколько сложно это было?
 — Ну я же не сам его создавал… Есть такой замечательный человек — Виктор Чернышев, лучший специалист в Москве по ледяным скульптурам. Он привлекал бригаду из Вологодской области. Мои земляки, что вдвойне приятно. Два дня пилили ледяные блоки, день ставили, день дорабатывали. Воспроизводили все эти пушки, огнедышащих рыб, горящий камин. Но мы не полностью дом строили. Во-первых, было совершенно непонятно, как можно делать крышу изо льда без деревянных стропил. А кроме того, нам вообще не нужна была четвертая стена, чтобы было откуда снимать.

— Дорого обошлось сооружение?
 — Да нет, деньги были сравнительно небольшие для телевидения. Поскольку мастерам была интересна сама идея — спустя 260 лет хотя бы частично восстановить Ледяной дом.

— В представлении многих история — довольно скучное занятие, тем не менее в ваших фильмах она становится интересной. Вам не звонили гневные историки, что вы как-то очень легко обходитесь с этой серьезной наукой?
 — Зачем звонить? Они об этом в газетах пишут. Пишут те, кто, наверное, знает историю, но совершенно точно не знает телевидение. А телевидение — это другое. Мы выбираем те вещи, которые экранизируемы. При этом мы же не призываем — не читайте книг. Но у нас динамика, свой способ изложения. Я надеюсь, что наши фильмы способны, может, пробудить интерес к истории, задуматься над современностью, но при этом они должны оправдать вечер у телевизора. Мы делаем недешевый телевизионный продукт, который выходит в эфир в прайм-тайм. Когда на других каналах идет «Детектив Коломбо», как это было, когда показывали «Живой Пушкин». Поэтому у нас свои законы жанра. И судить нас нужно по законам этого жанра.

Чухонь белобрысая
— В декабре был показан последний фильм проекта «Намедни — год 2000». Чем вы объясните то, что в список значимых событий этого года не вошла Олимпиада?
 — Вы знаете, мы прикинули, что ничего принципиально нового в олимпийское движение она не внесла. К тому же просто невозможно все уместить в формат программы, у нас только час… Всех вот почему-то впечатлило мое купание в кефире. (Летом, присутствуя на татарском празднике Сабантуй, Владимир Путин участвовал в народной игре: опустив лицо в таз с кефиром, достал оттуда монетку. В «Намедни−2000» Леонид Парфенов проделал то же самое. — Авт.) Все спрашивали: как это, противно? Ну да, кефир липкий, холодный, его только с улицы принесли. Но сказать, что это были какие-то дикие муки… Трудность была в том, чтобы снять все с одного дубля. Иначе пришлось бы перегримировываться.

— Повторить в кадре подвиг президента было вашей идеей?
 — Конечно, мне никто ничего не дарит. Бывают случаи, когда что-то предлагает редактор, что-то внутри группы рождается. Но в большинстве случаев инициатива исходит от меня. Потому что мне на себя надо прикинуть — могу или не могу.

— В таком случае мне очень интересно, как вы решились в тех же «Намедни−2000» назвать Путина «чухонью белобрысой»?
 — Это нормально. Дословно я сказал: «тип белесой северной внешности, который в народе называют «чухонь белобрысая». А как еще? Не говорят же «блонд среднего роста». Вот у меня брат мой двоюродный, Саша, точно такой. И баба Катя, царство ей небесное, так всегда его называла. Это очень распространено на Севере: Новгородская, Питерская, Вологодская, Архангельская области, Карелия… Мы, кстати, говорили об этом со Светой Сорокиной, которая из Питера. Я тоже отчасти питерский, поскольку в Питере учился. И мы говорили, что это наше, а многие не знают, что «чухонь» — это северная Россия. Я, собственно говоря, по рождению тоже чухонь. У Есенина есть строчка: «затерялась Русь в мордве и чуди». Чудь — это предки финнов. Вот Череповец, мой райцентр, это по-старофински означает «племя на горе». А скажем, Улома, деревня, в которой живут мои родители, — «сырая земля». А Ёрга, деревня, в которой родился мой отец, значит «бормотать». Так что для меня это просто живой, интересный язык.

— А если бы это как-то не так восприняли?..
 — Ну что? Может, и восприняли. А может, никто и не видел. Меня это не интересует. А что, это оскорбительно? Порочит честь и достоинство? Не думаю. Я закон о печати знаю: нельзя мат, нельзя разжигать национальную рознь, призывать к войне и насильственному свержению строя. Все остальное — дело вкуса. Кому-то это может показаться чрезмерным. Я считаю, что нормально. Ничего священного я в фигуре любого должностного лица не вижу. Это неизбежная плата за публичность профессии. Если про Руцкого скажут: «генерал с моржовыми усами». Ну и что делать? Тогда публичной деятельностью не занимайся, и слова тебе никто не скажет. В крайнем случае сосед во дворе: «Сань, у тебя усы как у моржа». А он ответит: «Да сам ты хрен моржовый». И на этом весь разговор закончится.

— Вы будете продолжать проект «Намедни»?
 — Поживем — увидим… Хотя я не вижу никаких причин, чтобы его заканчивать. Мне кажется, это достаточно удачная форма подводить итоги за год. Она ценна тем, что дает возможность сводить воедино принципиально разные предметы, не умаляя значения ни одного из них.

— Значит, в конце этого года мы увидим новую серию «Намедни−2001»?
 — Если это будет зависеть только от меня, то да, возможно.

— Но начальство-то не против, они же вам не запретят?
 — Ну, наверное. У меня никогда не было проблем с руководством. Во всяком случае, работая на НТВ.

— А период вашего главпродюсерства?
 — Я могу только гордиться тем, что привел на НТВ Новоженова и Диброва. А так мне особенно нечего рассказывать о том периоде.

Самый симпатичный во дворе
— Когда журналисты говорят о вашей персоне, это неизбежно сопровождается определением «самый стильный мужчина на нашем телевидении». Вы сами выбираете костюмы для съемок?
 — Ну, во-первых, я не всегда в костюмах… Да, в общем, сам. Например, что касается «Намедни 61—2000», там все только «Кензо»: и костюмы, и галстуки.

— Любимая марка или просто с ними был заключен контракт?
 — Да, мы сотрудничаем с одной крупной галереей магазинов, это давно сложившаяся традиция. К этому приохотились большинство ведущих НТВ. В «Боско» очень талантливые люди, у них замечательные бутики разных марок, где можно найти все что угодно. Там же, например, был взят сюртук для съемок «Пушкина» (хотя на самом деле эта одежда называется «визитка»), фирмы «Нина Риччи». Но вот в «Российской империи» — уже не «Кензо». Он слишком серьезен, а мне хотелось, чтобы это была более современная вещь, как бы хай-течная. В кадре ведь все существенно. И в чем ты, и какой фон, и скорость произношения… И поскольку форма «Империи» — попытка современного рассказа про историю, то и одежда такого типа.

— После съемок костюмы остаются у вас?
 — Да. Только вы бы видели, в каком они состоянии… Это же не паркетные съемки — с десяток слов и все. Все это таскается по командировкам. В Афганистане тогда серый однобортный костюм, в котором серий десять «Намедни» сняты, попал под проливной дождь, всякую форму потерял. Сдавали его в химчистку, как-то восстанавливали, ведь съемки-то продолжаются… Это же спецодежда. Уборщица не сама же покупает себе сатиновые халаты? А если кто-то завидует нашим костюмам, то пусть он тогда позавидует музыкантам в симфоническом оркестре, там вообще фраки.

— У вас, наверное, гардероб богаче, чем у супруги…
 — Я не могу сказать, что это такое безумное богатство. В сорока сериях «Намедни» — шесть костюмов. Кстати, в «Намедни−2000» я специально снялся в том же самом костюме (рубашка, правда, была другая, у той ворот протерся), в котором был в «Намедни−61». Просто вот так захотелось. Хотя теперь уже не принято и букле такое, и галстук этот синий с такими мелкими кляксами-загогулинками. Сейчас приняты более однотонные.

— А как выглядит Леонид Парфенов в домашней обстановке?
 — Я прихожу домой, принимаю душ и надеваю джинсы, футболку и рубашку поверх нее. Говорят, что джинсы уже не модны. Лично для меня это вне моды. Я не знаю, что тогда надеть, если не джинсы.

«Пью вино, причем часто»
— Вы родились в Череповце. Сейчас часто там бываете?
 — Там живут мои родители, я навещаю их. Но поскольку они живут большую часть времени в деревне, 70 км от Череповца, обычно я сразу еду туда.

— Там остались ваши друзья?
 — Да нет, я там почти ни с кем не общаюсь сейчас. Я же уехал сразу после окончания школы и учился уже не там. Так что это даже не город юности. Это город детства и отрочества. Я вместе с братом родным приезжал туда в 97-м году на 100-летие нашей школы (брат в этой же школе учился, сейчас живет в Питере). Видел часть учителей, одноклассников.

— Как там восприняли ваше появление? Не говорили, что «вернулась наша звезда в родную школу»?
 — Там никогда никто не скажет так. Это же Север. Там нет таких горячих проявлений, и слава Богу. Там люди другого склада, темперамента. И я по своим представлениям остаюсь таким же. Видимо, это на всю жизнь. Я — северянин. Я устаю в Ростове, Одессе от того, как люди экспансивны и экспрессивны. Как они ярки, громки, как они активно предлагают себя, общение с собой, точку зрения, разговор. Я к этому совершенно не привык.

— Поэтому, наверное, вас не так часто можно увидеть на всяких светских мероприятиях?
 — А я не очень понимаю, зачем это мне. Нет, я не могу сказать, что я сиднем сижу. Я стараюсь не пропускать какие-то вещи в кино. Я не смотрю кино на видео, потому что это для меня не совсем кино. Мне нужно в кинотеатр пойти. Я люблю рестораны. Например, ресторан «Ностальжи» считаю московским достижением высокой кухни. Французской. Ну, высокая кухня — она всегда французская.

— Да-да. Помимо того что вас называют стильным мужчиной, вы еще и известный гурман… Ваше любимое блюдо?
 — Ну много разных. Я очень люблю замечательные итальянские пасты. Очень люблю рыбу. С лимоном. Я вообще люблю поесть… А потом, привычка есть не дома — она еще и командировками, конечно, поддерживается. Потому что очень много времени проходит в поездках. В этом смысле и к домашней пище стараешься относиться не так — просто «картофана порубать» со сковородки, а устроить себе какой-то маленький праздник…

— Сами что-нибудь готовите?
 — Нет. Хотя я могу делать какие-то салаты. Вот в общежитии готовил. Но суп я умел варить только один — из сушеных грибов. И даже прозвище у меня было — Грибоедов. Я и до сих пор люблю грибы.

— А что предпочитаете из алкогольных напитков?
 — Люблю вино, причем часто. Вообще не очень понимаю: а с чем тогда есть? Всухомятку я есть не могу. Запивать водой, как многие делают на Западе, я не привык. Водой запиваю кофе, потому пью двойной. А так… Я иногда и в «Останкино», если основные дела сделаны… здесь есть кафе, в котором разливают, — ем там с вином. Кто-то косится. Ну, пускай.

— С кулинарными пристрастиями разобрались. А вот что касается спорта, кажется, с ним вы совсем не дружите…
 — Ну почему же, я зарядку делаю каждый день. Спорт как физкультура — это необходимо. В этом есть потребность каждый день, даже в командировках. Я когда куда-то надолго еду, беру с собою кроссовки и бегаю по утрам. Сидячий образ жизни, и нужна какая-то нагрузка. Люблю играть в дворовый футбол, особенно на снегу — выматываешься, как цуцик. Раньше ходил в спортклуб, но регулярно как-то не получается. У меня на даче есть шведская стенка и небольшой тренажер. А спорт как таковой… Я особо ни за что не болею. Профессия разнообразная, мне в общем и ее хватает вместо увлечений, развлечений и путешествий.

— Думаю, многие наши читатели очень переживали за вас в новогоднем «О, счастливчике». Не был ли убит Владимир Кара-Мурза за то, что, когда вы просили его о подсказке, он ответил: «извини, у меня мобильный звонит»?
 — Да нет, это была уловка. (Смеется.) Он так сказал, потому что в это время тянулся за словарем. Мы потом с ним дружно решили, что и правильно, и не должны мы были ответить на этот вопрос. Это позор — знать, из чего делается мохер. Там, кстати, вырезали, я сказал: вы бы еще про кримплен меня спросили… Мы с Володей дружно спросили друг друга: ты знал хоть одну женщину в своей жизни, которая бы носила что-нибудь из мохера? Нет, сказали оба и решили, что и правильно, и не должны мы это знать.

— Леонид Парфенов — ведущий шоу, это реально когда-либо?
 — Реально. И я этого очень хочу. Пока не получается, но думаю, когда-нибудь это произойдет.