Интервью он не любил. Лишь отмахивался от журналистов (так, как умел только он, — не обидно, но почему-то очень доступно): «Зачем эти беседы? Я ничего сверх положенного здесь не сотворил. Только то, что написано на роду». Да, судьба благоволила к нему, щедро подбрасывая шансы. Но и он каждый из них использовал по полной. Ульянов не был актером «легкого таланта»: любая роль давалась ему ценой невероятных усилий. Он, которому даже запоминать текст было непросто, будто вгрызался в предложенный образ. Но знали об этом только его близкие. Его дочь Елена. Внучка Лиза. И, конечно, супруга — актриса Алла Парфаньяк, с которой Михаил Ульянов прожил более полувека.

Как познакомились ваши родители, с чего у них все началось?
Елена Ульянова: «Это я знаю по рассказам их друзей. У нас в семье вообще не обсуждались разные интимные вещи. Было не принято посвящать детей во взрослую семейную жизнь. Как они познакомились, мне рассказала Галина Львовна Коновалова, старейшая актриса Театра имени Вахтангова. Представляете, ей сейчас девяносто шесть лет, а она играет все премьеры. И как блестяще играет! Она была самой близкой подругой моих родителей. Причем и папы, и мамы. Будете смеяться, но сейчас она стала и моей самой близкой подругой. Мы общаемся с ней совершенно на равных, и она для меня родной и очень близкий человек. Так вот, многие вещи я узнала от нее.
Родители расписались в 1959 году. Мама была уже мной беременна. До этого они жили вместе лет пять. Мама, в то время звезда Театра имени Вахтангова, была старше отца на четыре года. Она считалась настоящей королевой. Молодая, первая красавица Москвы, за ней ухаживали все знаменитости, среди которых были и Леонид Утесов, и Александр Вертинский, а она порхала среди них в своих каракулевых шубках и шляпках. У нее был безумный роман с Марком Бернесом. А на момент знакомства с отцом ее мужем был Николай Крючков, у них уже родился сын.
Галина Львовна рассказала мне об эпизоде, когда мама призналась ей, что встречается с отцом: «Мы стоим с Аллой за кулисами, на сцене идет репетиция. Она говорит: «Вон там, видишь, парень играет?» — «Вижу, и что?» — «А мы с ним живем, я его люблю!» — «Как? Что?» Никто не понимал, почему мать его выбрала, как нашла, что она в нем рассмотрела. По сравнению с тем фейерверком, с тем звездопадом, который ее окружал, в папе не было ничего особенного. Но, видимо, так небесные светила встали. И всю жизнь, больше пятидесяти лет, они были вместе.
Наверное, все дело в характере папы, в его харизме, внутренней силе. Ведь он приехал из глубокой Сибири с одним маленьким деревянным чемоданчиком с металлическими уголками. Я сохранила этот чемоданчик — там были одни штаны и одна рубашка… Словом, папа был нищий как церковная крыса. Но хватка — железная, упрям и напорист, как буйвол. Во время учебы он был щукинским стипендиатом. Да он вообще имел все стипендии, которые только возможны. Он грыз гранит науки, учился, не давая себе передышки, не позволяя себе расслабиться. Знаете, как бывает во времена студенчества: кто-то гуляет, пьет, а он сидел и долбал, долбал, долбал. Наверное, этот его потрясающий характер, его напористость, чувство ответственности (осново-полагающая его черта, которая передалась и мне), помноженные на Богом данный талант, и помогли ему стать тем, кем он стал, — Ульяновым. Он блестяще окончил институт, его тут же пригласили в Театр Вахтангова, тут же завалили ролями, но от этого его материальное положение и быт сильно не улучшились. Как жил в общежитии, так и жил, в одной комнате с товарищами. Общага находилась где-то на Селезневке. И оттого, что денег было немного, они с друзьями ходили есть на рынок. Это уже он сам мне рассказывал: они толкались по рядам и пробовали капусту. Прошли ряд, как-то напихались…»

Так это мама его выбрала, а не он ее?
Елена: «Он, конечно, маму добивался. Когда ее увидел, то решил в тот момент, что будет завоевывать ее всеми силами, — это я знаю по записям отца, которые никогда не буду публиковать. Но, конечно, он прекрасно отдавал себе отчет, что шансов у него — минус ноль. Представьте себе избалованную дочку профессора (а мама была именно такой), которую носят на руках всем миром, и какого-то крестьянского грубого, необученного парня из села Бергамак. Что могло их объединять? Но при всем при этом они прожили вместе всю жизнь — рафинированная профессорская дочка и крестьянский сын».

Что могло объединять избалованную профессорскую дочку и грубого крестьянского парня из села Бергамак? Однако они дожили до золотой свадьбы. Фото: личный архив Елены Ульяновой.

Не человек, а кремень — это я про вашего отца…
Елена: «И в то же время мама называла его «четыре «н», что расшифровывалось: нет, нельзя, неудобно, неприлично. Это была формула папиного поведения в отношении себя, хотя он помогал многим, выбивал квартиры, строил медицинский центр для актеров. Его частые выражения, когда дело касалось его или нас, были: «Неудобно идти просить», «Мне неприлично туда лезть», «Нет-нет, Алла, я этого делать не буду». Для себя и нас он делал во сто крат меньше, чем для других. Если я что-то просила у него, он отнекивался или говорил, что все будет, только не сейчас, а потом делал вид, что забыл».

Правда, что у Михаила Александровича был список добрых дел?
Елена: «Это правда. Его список висел в передней, около телефона, рядом с репертуаром, а дублем он еще в книжечку записывал. Всего же не запомнишь! Там были записи типа: Иванова устроить в больницу, дочку Петрова отдать в школу, сына Сидорова пристроить в институт, Факторовичу — квартиру и так далее. Это были именно добрые дела. Отец практически никому не мог отказать. Люди этим пользовались. Кстати, и у меня точно такой же списочек есть».

И он сам ходил на поклон к чиновникам — просить за другого человека?
Елена: «Он это называл так: „Пойду лицо показывать!“ Он просто шел, входил в кабинет, в который никто войти не мог, и все решал. Он был в то время председателем Союза театральных деятелей России. Десять лет подряд. Его как волной накрыло. За это время он не снялся ни в одном фильме. Физически не успевал. Практически не играл в театре. Только какие-то знаковые роли. Ни одной новой пьесы не отрепетировал. Он был, как это я называю, „голиком“. Если что-то начинал делать, то по максимуму. До конца, на разрыв. Если квасить — то до упора, если работать — то чтобы все дымилось. Я вся в него. Я придумала себе сейчас дело и понимаю, что пол-Москвы на уши поставлю. Это все от него. Он был именно такой. В союзе за десять лет работы он себя наизнанку вывернул, все отдал. У него ни на что больше не хватало времени».

Ульянов с женой и дочкой. Первым мужем Аллы Парфаньяк был актер Николай Крючков. Но она ушла от звезды советского экрана к начинающему актеру, который к тому же был моложе ее на четыре года. Фото: личный архив Елены Ульяновой.

В быту папа был хозяйственным?
Елена: «Он, конечно, крестьянский сын, я все понимаю, но как-то это был не основной его талант. Он мог вбить гвоздь. Но вбивал его уже кривым. Он все закручивал на проволочку! На даче любил косить, но вместе с травой частенько скашивал и мамины цветы. У него, правда, был маленький столярный станочек, на котором он сколотил скамеечку».

Ульяновские заповеди

Папе, при такой его занятости, удавалось вас воспитывать?
Елена: «Воспитывали меня, можно сказать, в строгости. Достаточно сдержанно, с большим количеством ограничений и внутрисемейных законов. Не было никакой вседозволенности и баловства. Но при этом без жесткости, без битья. Хотя я была, честно говоря, совсем не подарок — понимаю это, откручивая время назад, имея взрослую дочь, двух внуков пятилетних. Единственным наказанием, когда я как-то в очередной раз нагадила, был гвоздик, который папа прибил у меня в комнате, а на гвоздике — ремень. (Смеется.) И этот ремень висел, наверное, неделю, наводя на меня жуткий ужас. Это был максимум! Отец практически никогда не кричал и не гундел. Но существовали какие-то законы, которые я обязана была выполнять. И я старалась. И не потому, что я его боялась, а потому, что мне было его жалко. Ведь если я делала что-то не так, папа начинал заметно переживать. Он не выплескивал эмоции, просто мрачнел, грустнел. И когда я подросла, то поняла, что этим причиняю ему реальную боль, не наигранную. Например, у меня был закон в детстве, им установленный: в двенадцать я обязана быть дома. Я уже училась в институте на пятом курсе, но все равно торопилась к назначенному времени. Но один раз что-то случилось (уже и не помню, что именно), я не предупредила родителей о задержке и вернулась домой в три часа ночи. Представьте: ночь, фонари, во дворе — три подъезда, вдоль которых туда-обратно ходит Михал Саныч. Это он меня ждал…»

Вы могли с отцом пооткровенничать, поделиться чем-то очень личным?
Елена: «Отец для меня был частью моего организма. Ничего не нужно было объяснять, все происходило на уровне какого-то подсознания. Будто я — это он, а он — это я. Поэтому когда он ушел, я первые полгода после похорон не помню вообще. Со стороны могло показаться, что я нормально жила: не попала ни в какую больницу, что-то делала, но сегодня я не могу вспомнить ни одного события, произошедшего в то время… Я же художник, у меня воспоминания рисуются образами. Я смутно помню похороны, вспышками. И все, дальше — тишина.
А если глобально говорить о воспитании, то меня учили (и отец, и мать) полной независимости от обстоятельств. Мама мне говорила: „Ты должна уметь прожить сама, уметь зарабатывать для себя и своего ребенка. Ты это обязана“. Если я и брала деньги взаймы у родителей, то всегда отдавала все до копейки. И не потому, что они требовали, а потому, что меня так воспитали. И это считалось нормой. Ни разу в жизни, клянусь, папа никуда меня по блату не сунул. В институт я поступила по основному списку, на работу тоже всегда устраивалась сама».

К слову, о работе. Вы выбрали профессию художника. Почему не пошли по стопам родителей?
Елена: «Когда я была подростком, то общалась все больше с детьми родительских знакомых — актеров и режиссеров. „Полузолотая молодежь“. „Позолоченная“, я бы так сказала. (Смеется.) Большинство из них пошли, естественно, в актеры. Но лично я не рвалась в эту профессию. Я в детстве была чудовищно зажата, закомплексована до такого состояния, что не могла открыть рот, когда приходили гости к родителям. Начинала синеть, зеленеть, бледнеть, сердце вылетало. Жуть!»

«Дома отец был страшно мягким человеком, сомневающимся, нерешительным. Они с мамой друг друга дополняли». Фото: личный архив Елены Ульяновой.

Но об актерской профессии вы так и не задумались…
Елена: «Ну, если честно, то такие мысли в какой-то момент появились. Когда поделилась ими с отцом, он позвал меня в кабинет и очень долго, убедительно и аргументированно объяснял, что это за профессия. Насколько она зависима от любой мелочи, от людей, тебя окружающих, — от режиссера до гримера. А поскольку я кошка, которая гуляет сама по себе, то его аргументы на меня подействовали. К тому же у меня перед глазами был пример мамы, творческая судьба которой сложилась не очень удачно. Поэтому я поступила в полиграфический институт, получила профессию художника-графика. Правда, только курсе на четвертом поняла, что мне это интересно. Но окончила вуз с отличием. Стала членом всех художественных союзов, международных выставок. „Многочлен“, одним словом. (Смеется.) Сегодня в моей копилке больше ста книг с моими иллюстрациями, нарисованными перышком и тушью, многочисленные офорты, работа в качестве главного художника в газетах и журналах… В общем, профессиональная судьба у меня сложилась более чем удачно».

А теперь к художественным опытам добавилась и работа с благотворительным фондом имени Михаила Ульянова «Народный артист СССР»…
Елена: «Можете считать это мистикой, но ровно через полгода после похорон папы (когда я ничего не помнила из происходящего) на Патриках, в полнолуние, я вдруг встретила Сашу Филиппенко. Мы поболтали о том о сем, и вдруг он спрашивает: „А почему бы тебе не сделать фонд имени отца?“ — „Саш, ты что такое говоришь?“ — „А что? У Маши Вертинской такой есть!“ — „Я и фонд — понятия несовместимые. Я в этом ничего не понимаю“. Дальше я не очень помню, как все произошло, но через полгода у меня был зарегистрированный фонд. И я поняла, что все не случайно. Ведь и отец всем всю жизнь помогал — помните про списочек добрых дел? Особенно помогал старикам. Когда он стал председателем Союза театральных деятелей, построил огромную медицинскую клинику, наполнил ее фантастической по тем временам техникой, все было только для членов союза (это потом все коммерциализировалось, это потом членов СТД загнали в две крохотные комнатенки на втором этаже). Всем пожилым членам союза по всей России он выбил повышенную пенсию — на него тогда старики-актеры просто молились… Вот и я решила помогать тем, кто еще остался. Ведь это легенды отечественного кинематографа, театра, великие люди, которые порой влачат нищенское существование. Я была рядом с отцом последние его двенадцать лет тяжелой болезни. Знаю, что такое старость. И хотя папа был востребован практически до конца жизни, сколько раз он мне говорил, что никому не нужен!.. Что он стал бессильным, немощным. Слава богу, ему было с кем поговорить. А те великие актеры, которые живут сегодня, которые стали старыми и реально никому не нужны… Одиночество, болезни, профессиональная невостребованность, а отсюда и большие финансовые проблемы — вот их жизнь сегодня… Не всех, но многих. Я делаю столько, сколько могу сделать. Сколько хватает сил, возможностей, времени и денег, которые я нахожу. Слава богу, я их нахожу — мир все же не без добрых людей! Бог это или Михал Саныч сидит на облачке, ножками качает, подсказывает, помогает, направляет…» (Улыбается.)

Михаил Александрович действительно очень тяжело болел перед смертью?
Елена: «Около двенадцати лет мы все боролись с его недугом. Болезнь Паркинсона не лечится, ее можно только притормозить. И он это знал. У меня аж мурашки сейчас по коже, когда я вспоминаю о том времени… Мы обращались и к врачевателям в Китае, и к народным лекарям у нас, и к профессорам всех мастей. Все, что можно было перепробовать, мы перепробовали, но…»

Уже когда он был в больнице, у него родились правнуки…
Елена: «Двойняшки — Игорек и Настенька. Он был в сознании, и я ему рассказала о них. Он услышал и безумно обрадовался. Но увидеть их так и не успел… Двойня — это вообще редкость, тем более что у нас в роду такого не было. И для себя я это объясняю так: отец был настолько мощным и огромным Человеком, что вместо него одного на этот свет пришли сразу двое…»