Кому-то он знаком по театру Калягина, где служит уже двенадцать лет, кто-то восхищен его ролью Обломова из нашумевшего спектакля «Облом оff», отмеченного массой профессиональных премий, а кто-то влюбился в его душку Сибари из телемелодрамы «Адъютанты любви». И все же по-настоящему узнаваемым для большинства зрителей Владимир Скворцов стал лишь недавно — с выходом на экран провокационного сериала «Проклятый рай», где актер сыграл обаятельного негодяя, пьяницу и наркомана — администратора борделя Алика. «МК-Бульвар» узнал все про моральный облик Владимира за пределами съемочной площадки.

— Как в вашей жизни возник персонаж по имени Алик?
— Время от времени меня звали на пробы, но утверждали нечасто, поэтому на встречу с режиссером Игорем Коробейниковым я ехал без особых иллюзий. Тем более что оказался на студии чуть ли не в полночь — отыграв спектакль, уставший, задумчивый. Режиссер, кстати, тоже был утомлен — он за день отсмотрел почти сто претендентов на разные роли. Я сел перед камерой, прочитал, не напрягаясь, кусок из сценария и благополучно забыл об этом проекте. Поэтому очень удивился, когда через неделю мне сообщили, что на одну из главных ролей утвержден именно я.
— Людям старшего поколения часто не нравится подобная правда жизни на экране. Ваша мама не расстроилась, что вы снялись в таком фильме?

— Нет, она же видела, что все неплохо получилось. Ей совершенно не стыдно за мою роль, и мне тоже не стыдно. Я же не халтурил, к работе подошел скрупулезно, даже схемы всякие рисовал — как нужно играть в один день, как в другой. И я, честно говоря, провокатор по натуре, знал, на что подписываюсь.
— Можно сказать, что благодаря «Проклятому раю» вы проснулись знаменитым?

— Нет, конечно! Не проснулся… (Смеется.) Увеличилось, правда, количество людей, задающих вопрос: «А вы случайно не снимаетесь в кино, чего-то лицо знакомое…» На что я, нарочно страшно картавя, отвечаю: «В каком? Нет, что вы…» (Смеется.) Просто я не люблю, когда в мою жизнь кто-то вмешивается, поэтому предпочитаю скрываться. Кстати, в этом деле отличные помощники — очки от солнца и бейсболка. Но вообще-то меня почти не узнают — я сейчас коротко стриженный, без пижонской бородки, как у Алика, без сережки в ухе. И костюмчик на мне, как видите, совсем не гламурный.
— Но богемные круги, в которых вы вращаетесь, часто диктуют свои правила — посещать вечеринки, одеваться и вести себя гламурненько. Как выходите из положения?

— А я могу в это играть. Умею быть в меру гламурным, в меру не гламурным, умею нарядиться в тему. В принципе публичные персонажи, находясь на той или иной вечеринке, постоянно должны работать. Правильно посмотреть, правильно встать, улыбнуться правильно, чтобы не было второго подбородка! Это очень важно, ведь потом их начинают разбирать — кто во что одет, на чем приехал, с кем. Они даже перед мероприятием заранее интересуются: «А там будет много прессы? Нет?! Ну тогда я не приду».
— И гламурное общество, и профессия требуют отлично выглядеть. Недавно вам исполнилось 37, но у вас ни одной морщины. Поделитесь секретом!

— Я ведь ничего особенного с собой не делаю, такую кожу — смуглую и гладкую — мне подарили мама с папой. Ну иногда под глазами мажу каким-нибудь правильным кремом — сейчас много мужской косметики, а если лицо обветрится — покупаю самый обычный детский крем. Вот и все мои секреты. И потом, у меня красивая жена — нужно как-то пытаться соответствовать. Наверное, поэтому предпочитаю молодежный стиль в одежде. А вообще, я не верю, что мне столько лет, даже думать не хочу. Зачем? Ощущение возраста губительно сказывается на состоянии человека. Для меня всегда жизнь только начинается.
— А правда, что для роли вы, совсем как Рене Зелльвегер, способны сначала сильно поправиться, а потом резко похудеть?

— Да. Например, для прошлогоднего спектакля «Газета „Русский инвалид“ за 18 июля…» я поправился на 10 кг, стал такой слегка опухше-заплывший, ведь, по сюжету, мой герой два года безвылазно сидит дома. Помогло еще то, что я бросил курить. Я же с 17 лет был заядлым курильщиком, сигарету практически не вынимал изо рта. Но в какой-то момент мне сделалось просто не по себе: я начал задыхаться, страшно кашлял ночами. Бросил в одночасье! Поэтому, конечно, стал толстеть плюс специально питался всякими гамбургерами. Как худел? Сначала усиленно занимался спортом, потом сел на строгую диету — только минеральная вода, клюквенный морс и немножко белых сухариков. Такой режим у меня был неделю, а затем я перешел на рис и овощи. И бросил пить! Кстати, не пью до сих пор, если только водки чуть-чуть. Человек может заставить себя сделать все!
— Когда вы поняли — хочу в артисты?

— В первом классе. Моим одноклассником был Коля Лазарев (сейчас актер Театра Российской армии. — «МКБ») — сын известного актера Евгения Николаевича Лазарева. Уже тогда Коля играл во взрослых спектаклях, и я совсем неожиданно поймал себя на мысли, что тоже хочу вот так — играть вечером на сцене, а утром ходить в школу. Родители никогда не подавляли моих безумных идей, поэтому вскоре меня определили в ТЮМ — Театр юных москвичей при Дворце пионеров на Воробьевых горах. Хотя все в нашей семье потомственные железнодорожники, после ТЮМа я решил, что поступать буду в театральный. Но меня никуда не брали! Я везде доходил до финального конкурса и слетал. И тогда от отчаяния я пошел в армию — на два года, хотя возможность откосить была.
— Как-то странно для человека, мечтающего о сцене.

— Это был мой личный выбор. Родители в мою жизнь никогда не лезли, и хотя мама ужасно переживала, она старалась не показывать этого. После армии я опять провалился в театральный и тогда пошел на подготовительные курсы при Школе-студии МХАТ. Педагогами там были Роман Козак, Дмитрий Брусникин, Александр Феклистов — мощная компания, и, возможно, присмотревшись повнимательней, они порекомендовали меня Алле Борисовне Покровской, гениальной актрисе и педагогу, набиравшей в тот год курс при МХАТе. После института я несколько лет сотрудничал с культовым режиссером Владимиром Мирзоевым и Центром драматургии и режиссуры Алексея Казанцева. А основным местом моей работы стал театр Александра Калягина Et Cetera.
— Говорят, у Александра Калягина чрезвычайно трудный характер — он деспот?

— Не знаю. Что значит деспот? Он художественный руководитель огромного театра. Жесткость и жестокость иногда просто необходимы. Тем более этот театр — дело Калягина, о котором он мечтал с детства. Поэтому мы, работая здесь, выполняем джентльменское соглашение, принимая некие условия. И ничего деспотичного в этом нет. А натура у Александра Александровича и вправду сложная. Сложная и… тонкая.
— Вы получали от него за что-нибудь выговор в приказе?

— Вот смотрите — это приказ о лишении меня премии за опоздание на репетицию на 20 минут. Такое со мной иногда случается, прямо беда, хотя дисциплина — великая вещь, и я ее уважаю. Ужасно стыдно, зато во время выпуска спектакля я не жалею времени и могу сидеть в театре хоть сутками.
— Кроме таких известных сериалов, как «Штрафбат», «Веревка из песка», «Лебединый рай», «Палач», «Адъютанты любви», вы снимались даже в эротическом фильме?

— «Учительница первая моя»? Да, это и эротический, и хулиганский фильм Володи Мирзоева, но у меня не было там никаких смелых сцен. А вот в «Важнее, чем любовь» Вадима Островского я играл, можно сказать, рокового мужчину. Моего героя и героиню Иры Гриневой просто швыряет друг к другу, их охватывает настоящая страсть. Впервые увидев эти сцены во время озвучания, я был приятно поражен — герои фильма действительно переживают чувства, а не изображают их. Возможно, это получилось из-за того, что мы с Ирой очень давно дружим, общаемся практически как брат с сестрой. Перед первой эротической сценой мы приготовились: разделись, легли в кровать и до подбородка закрылись простыней — торчали одни головы. И тут мы расхохотались — дожили: всю жизнь знакомы, и вдруг — во как!
— Кстати, у вас дома к телефону подходит какая-то очень молодая девушка…

— Это моя супруга. Ее зовут Леокадия. По крови Лека на четверть гречанка, а по духу — абсолютно русский человек. Она из театральной семьи — ее родственники актеры. Сама Лека еще студентка, учится на театрального журналиста. Вместе мы уже несколько лет.
— В каждой семье между мужем и женой своя модель отношений: отец и дочь, мать и сын, друзья… У вас какие?

— Наша модель — существование вне какой-то постоянной модели. Лека мудрая и снисходительная, она меня понимает, за что я ее очень ценю. А вообще, как и у всех, у нас бывают и ссоры, и принципиальные разногласия. Жаль, что я не всегда могу уделить жене столько времени и внимания, сколько она заслуживает. Сейчас, например, я весь в новом проекте — мы с другом открыли продюсерский центр, занимающийся кинопроизводством. Поэтому дома бываю редко.
— Какой вы в быту, гвоздь забить можете?

— Да! Сейчас мы как раз в процессе ремонта. Конечно, я не плотник, но что-то делаю, особенно если есть настроение. В армии я с первого раза научился класть плитку. Раньше ее клали на цемент, и вот рецепт цементного раствора у меня в голове будто сам собой нарисовался. Думаю, моя плитка до сих пор лежит! Правда, нашим ремонтом занимаются все же профессионалы.
— В вашей жизни были периоды, когда приходилось экономить на всем?

— Были, особенно в студенчестве, да и позже. У артистов такое случается — мы натуры широкие, любим производить впечатление: гулять в ресторанах, тратиться на новую одежду и вообще на всякого рода пустяки. Поэтому иногда были обвалы с деньгами.
— И все же к хорошему быстро привыкаешь — и вот уже хочется поменять машину…

— Машины у меня сейчас нет. Я считаю, что машина — это некий напряг в современной Москве. Ехать на ней до театра — больше часа, а на метро — 25 минут. И потом, я предпочитаю в дороге расслабиться, подумать, а не сидеть, вцепившись в руль.
— Считается, что актеры — люди со странностями. У вас есть какие-то бзики?

— Конечно! Я люблю придумывать для себя всякие ритуалы. Например, перед спектаклем или съемкой мне необходимо постоять минут десять под струей воды, потому что всерьез считаю — вода смывает с человека плохую энергию. Чтобы добраться до места съемок в «Проклятом рае», мы ежедневно тратили по два часа на дорогу, потом меня стригли-брили, и затем я сразу шел в душ — стоял там, настраивался на роль. Но меня не все понимали и, раздражаясь, спрашивали: он что, дома, что ли, не моется?
— А вы врать умеете?

— Конечно.
— И часто врете?

— Часто.
— И сколько раз соврали за это интервью?

— Ни разу не соврал!