В тот день мы с мужем поехали на Ваганьковского кладбище. Я стояла возле захоронения Руфины Нифонтовой, когда услышала его: «Лад-а-а!». Остальное, как в замедленной киносъемке: вот я оборачиваюсь и вижу оседающую на руки мужа женщину, срываюсь с места и бегу к ним…

— Людмила Марковна. Миленькая! Почему вы одна? Что с вами?

К тому времени, только ленивый не написал, что на Ваганьковском кладбище похоронены родители и внук актрисы — любимый Марик.

— Ты?- Гурченко с трудом сфокусировала на мне взгляд. Мне показалось, что ее заплаканные глаза вообще в тот момент ничего и никого не могли видеть.

Кладбище — место, где людям становится плохо, поэтому внимания на нас особо никто не обращал.

-Не могу, не могу, не могу… Я больше не могу. Почему они там, а я здесь…

Муж сгреб в свои объятия всем известную актрису, она как-то обмякла в его больших и сильных руках, уткнулась в грудь. Маленькая, хрупкая, сломленная горем женщина была похожа на ребенка: спина ее сотрясалась в рыданиях, она что-то говорила, муж гладил ее по голове. Так, бредущие к выходу они и застыли в моей памяти стоп-кадром. Навсегда! Женщина, прильнувшая к мужчине и его большая рука, обнимающая ее…

— Доведите меня. Пожалуйста…

— Я вас за руль не пущу.

Взял ключи от машины, открыл.

— Я сама.

— Это вы в кино: сама, сама. А сейчас, уж позвольте Вас довести до дома.

— Побудешь со мной? — спросила, когда подъехали к дому.
Я кивнула.

— А можно я его поцелую? — вопрос адресовался мне. — Хороший дядька!

— Хороший — соглашусь

— Любишь?

— Люблю…

Она опять заплакала…

Что-то случилось… Но что? Задавать бестактные вопросы я не привыкла, а верить тому, что писали в газетах — себе дороже…

— Пойду прилягу… а ты побудь еще, пожалуйста.

Через какое-то время заглянула в спальню. Актриса уснула, свернувшись клубочком.

Я сидела на кухне и уже не помню, какую по счету курила сигарету, когда услышала:

— Опять куришь, чертяка!

Так, если чертяка, то все нормально, оклемалась.

— Чай будете?

— Валяй… Дай уж и мне тогда сигаретку.

— Вы же не курите, Людмила Марковна.

Смотреть на то, как актриса курит было очень забавно.

— Пойдем погуляем?

На часах было два ночи… Я кивнула.

…Через час вернулись в квартиру.

— Давай чайку что ли попьем. Я бы покушала что-нибудь…

Чувствую, нотки в голосе изменились.

— Людмила Марковна! — я напряглась.

— Сейчас, подожди…

И как в омут с головой:

— Никогда себе не прощу, что не исполнила последнюю просьбу папы. Вот скажи, ну что мне мешало с Эдиком поговорить… Ну что от меня бы убыло? Нет, б…, актриса великая. Видите ли она устала, она только со съемки приехала. Двадцать восемь лет, как его нет, а я до сих пор не могу забыть его последние слова. «Ну, усе, ладно, прости, прости меня, дочурка». Сегодня пришла, они все там, я а… Здесь… Господи, ну что мне мешало.

Она даже не заплакала, а заскулила. Столько отчаянья было во всем ее облике. Лучше бы зарыдала по-бабьи, в голос… Не так страшно было бы. Смотреть на нее было выше моих сил. Успокаивать в таком состоянии бессмысленно.

…Я металась по кухне, пытаясь одновременно поставить чайник, накрыть на стол. Кажется, даже что-то разбила. Она не на что не реагировала. Сидела, сжавшись и скулила. Как маленький брошенный всеми щенок. Что делать я не знала. Спасение пришло само собой. Будь, что будет. Села напротив, взяла ее руки в свои:

-Люсенька, милая, успокойтесь. Вы же сами столько раз говорили, что папа всегда любил вас при полном параде, всегда переживал, когда вы были расстроены. Он же оттуда все видит: и ваши слезы в первую очередь. Ему больно за вас.

Я еще что-то говорила про папу, маму, Марика. И даже не обратила внимания на то, что впервые назвала актрису просто по имени.

— И что мне теперь делать?

— ЖИТЬ, ПОМНИТЬ, ЛЮБИТЬ, РАБОТАТЬ.

Мы сидели друг напротив друга, пили чай, и каждая из нас думала о чем-то своем.

— Позвони своему дядьке, может он приедет, — вдруг услышала я.

Где же ее-то дядька, думала я, набирая номер мужа.

— Приедет?

— Через десять минут

— Пойду морду нарисую. Да… чертяка, — и через паузу — я тебя люблю. Знай это!

— Я вас тоже…

Через некоторое время в квартиру вплыл огромный букет белых хризантем. За импровизированным поздним ужином или ранним завтраком, Гурченко казалось уже и забыла о том, что еще не так давно плакала. Я была рада этому. Она начала рассказывать о новом материале, глаза заблестели, щеки порозовели. Ожила, слава Богу.

— Точно на спектакль придешь? — это к мужу…- Ты обещал…

Обещания своего он не сдержал — так жизнь распорядилась. Болезнь не всегда можно победить.