Всенародно любимый актер Виктор Проскурин в последнее время живет довольно замкнуто, журналистов к себе допускает неохотно. 8 февраля Виктору Алексеевичу исполняется 55 лет. Актер по-прежнему играет в театре, время от времени снимается в кино и обожает проводить время с внуком и внучкой. В ажиотаже вокруг своей персоны Виктор Алексеевич заинтересован меньше всего, но для «МК-Бульвара» г-н Проскурин сделал исключение и рассказал о том, что его волнует накануне 55-летия.

— Виктор Алексеевич, для большинства зрителей вы рыжий и с усами, а сейчас вы бритый наголо и без усов. Давно избавились от растительности на голове?
 — Знаете, если так рассуждать, то мозги пятилетнего ребенка должны доживать до глубокой старости. А когда я начал лысеть, то, получается, должен был плакать? Нет. Что касается усов, то их я сбривал, когда хотел. Просто в жизни каждого человека присутствует одно прекрасное утро или один печальный вечер, когда он что-то решает сделать.
— Лучше одно прекрасное утро.
 — И то, и то неплохо.
— Но зачем печалиться?
 — Печаль — это двигатель радости.
— Возвращаясь к вашим усам. Когда вы решили их отрастить?
 — Когда стали волосы расти более жесткие, чем пушок. Просто юноши и девушки в определенном возрасте начинают экспериментировать над своей внешностью. Так и я. Я не хотел выглядеть старше или как-то по-особенному. Взял и отрастил усы. Скажите, а девушки бреют волосы?
— Конечно.
 — Теперь осталось только сказать: смотря где и смотря когда. Я заметил, что волосы имеют такую особенность: с возрастом они растут там, где не нужно.
— Усы для вас — это своего рода жизненная философия?
 — Я бы насчет волос посоветовался с Карлом Марксом. Борода — это его философия или политическое убеждение? Или он в зарослях своих волос искал истину мира? Я думаю, что он не брил бороду и усы, потому что тогда еще не было столько моющих средств, как сейчас. Или, может, записки прятал от Энгельса?
— Или хлебные чернильницы. В свете нашего разговора: вы можете сказать, что жизнь вас потрепала?
 — Этот вопрос можно задать каждому. И волей-неволей человек начнет задумываться, где и когда его трепало. У меня нет точки оттрепа. Жизнь треплет всех.
— Вам — 55 лет. Оглядываясь назад, страшно не становится?
 — А чего бояться-то? Думаю, что человек, оборачиваясь назад, может рассуждать: «У меня в детстве такие ботиночки были, а я из них вырос. Черт, а такие ботиночки были…» На самом деле, если не оглядываться — это неинтересно. Очень нужно оглядываться. Сергей Таратута написал чудное стихотворение: «На всякий случай в памяти есть угол. Все светлое складируется там…»
— А темное?
 — Все складируется, понимаете? Мозг — это амбар.
— Обычно человек чувствует себя не на паспортный возраст. Сколько вам сейчас лет?
 — Я не знаю возрастных определений. Что такое 14 или 5 лет? Маленький мальчик не может осознанно сказать: «Мне 5 лет». Просто его так научили. Потом, в 12—13 лет, мальчики начинают выдавливать прыщи и говорить: «Сейчас у меня переходный возраст». А потом появляется паспорт, военный билет, может быть, белый билет…
— У вас, кстати, военного билета не было.
 — У каждого мужчины есть военный билет. Я не служил в армии, но был годен к нестроевой. То есть во время войны я служил бы при обозе.
— Виктор Алексеевич, вы можете разделить свою жизнь на какие-то этапы, после которых обычно говорят: я жил «до» и «после»?
 — В нашей стране как говорят: я жил при Хрущеве, потом при Брежневе и т. д. А если бы мы жили в XIX веке, то говорили бы: я жил во времена Александра III, к примеру. Свою жизнь я бы не делил по политическим деятелям…
— Страшная авария, в которую вы попали несколько лет назад, стала этапом в вашей жизни?
 — Это свойство всех русских, наверное, так к жизни относиться. Мы почему-то ищем какие-то трагические моменты. Вот в Европе: там на вопрос «Как дела?» говорят: «Отлично!» Это обычное слово, как у нас «здравствуйте». Если сейчас вы скажете «здравствуйте!», а я вам отвечу: «И вам желаю не хворать» — то вы подумаете, что я ехидничаю. Но когда-то это был нормальный ответ. Что значит «здравствуйте»? Пожелание здоровья. А не «здрасте», как сейчас говорят.
— Вы говорите «желаю не хворать»?
 — Да. И кто меня знает, к этому относится нормально. Естественно, они понимают, что это некая модная ирония. Потому что когда человек иронизирует, он становится очень модным и кажется очень умным. На самом деле самоирония — это одно из очень серьезных достоинств человека. Я всегда говорю, что у нас разномыслие путают с инакомыслием. А инакомыслие всегда связано с политическими убеждениями.
— Или верой.
 — Да. Но разномыслие — это движение вперед. Потому что когда разномыслящие люди могут общаться, то они всегда что-то в себе побеждают. Это не ссора. А люди в основном падки на ссору, во время которой можно остановиться, не договорить и не объяснить. Ну поссорились. Человек уходит. Он не хочет объясняться. А это всегда нужно делать.
— А вы умеете?
 — Встречаясь с разными людьми, я со временем почувствовал, что это необходимо. Признавать ошибки нужно. Прежде всего для самого себя. Не корить, не загонять себя в яму или тупик, а делать выводы. Не было бы ошибок, не было бы и побед.
— Возвращаясь к аварии. Что тогда произошло?
 — Прошло уже большое количество лет. К чему вспоминать? Московские газеты меня дважды похоронили, дважды написав, что я трагически погиб. Ну и что? Разубеждать их — это значит пытаться что-то доказывать. А зачем?
— Вы же из-за этого на несколько лет выпали из колеи.
 — Вот если я вам сейчас начну говорить, что никуда не выпадал, то получится, что вы на меня как бы нападаете, а я как бы защищаюсь. Я жил нормальной жизнью. И если у кого-то выпал, то могу сказать: примите мои соболезнования. Я как-то спросил у своего хирурга, что он чувствовал во время операции. А надо сказать, что меня привезли с кучей переломов и разрывом печени, и по идее везти должны были не в больницу, а чуть подальше. А доктор, который писал как раз диссертацию на тему печени, рискнул и прооперировал меня. И на мой вопрос ответил очень просто: «Хороший материал был». Понимаете, я был хорошим материалом для врача. И вот вся эта история вокруг аварии — хороший материал для людей. Они могут строить догадки, что-то домысливать. Зачем их так сразу обрубать?
— Вы после аварии организовали благотворительный фонд?
 — Нет. Если следовать вашей логике, то человек, потерявший ногу, сразу начинает делать для всех протезы?
— Просто кинематографисты, не сходящие с экранов телевизоров, очень любят рассказывать, как они помогают бедствующим актерам.
 — У нас много и бедствующих актеров, и сталеваров, и учителей, и т. д. Нужно определить, что такое бедствие. Можно человеку дать 10 рублей и считать, что ты помог. Можно дать полмиллиона и тоже считать это помощью. А через какое-то время этот человек придет к тебе и скажет: «Зачем ты дал мне эти полмиллиона? Я жил себе и жил, размерял свои силы, а ты мне потом «помог».
— Говорили, что все это время вы жили на пенсию по инвалидности.
 — А почему вы не спрашиваете, как я жил, только закончив институт, с зарплатой в 65 рублей?
— Вы как-то говорили про 28…
 — Это стипендия. У меня есть любимая поговорка: «Морская пехота не тонет». Я подрабатывал, разгружал вагоны, и у меня все было нормально. А до института я получал столько, сколько московские фарцовщики не зарабатывали. Обрезинивал валенки на фабрике. Тогда валенки были обувью, которую покупали. Это сейчас появилась супермода на валенки, на которые цацек нашьют. А раньше люди их просто носили. Поэтому зачем сейчас сравнивать цены? Сегодня совершенно непонятно, сколько должны получать учителя, инженеры, педагоги.
— Считается, что если с человеком что-то случается, значит, он идет по жизни не в ту сторону…
 — По-моему, у Иоанна Богослова написано: «Прими все, что тебе дано, с благодарностью…»
— Ну или более упрощенный вариант: все, что Бог ни делает, все к лучшему.
 — Это так и есть: из всего, что делается, ты выбери лучшее. А лучшее из лучшего не выбирают. Каждый оценивает это сам.
— Когда-то родители мечтали о том, чтобы вы стали зубным врачом. Отдав актерской профессии 40 лет жизни, никогда не задумывались: а может, они были правы?
 — Родители всегда желают своим детям того, чего у них никогда не было. И они допускают ошибку, когда рисуют жизнь за своих чад. Видеть можно все что угодно. Мы можем сравнивать свою жизнь с жизнью кого-то и обязательно найдем какое-нибудь сходство. В советское время было очень популярное высказывание: «Пушкин — гений, и умер молодым, а я задержался». Я всегда говорил и говорю: кем я хотел быть, тем и стал.
— День рождения для вас праздник или обычный будний день?
 — Когда человеку далеко за сорок, отвечая на этот вопрос, он принимается рассказывать, как он занят в этот день. Я, по сути, не знаю, что такое день рождения. Когда тебе исполняется 26 лет…
— …то это повод напиться.
 — Ну, скажем так, встретиться. У меня был друг, который мог позвонить и сказать: приходи ко мне — у меня сегодня день рождения. Мы собирались с друзьями, приходили к нему и отмечали. Он мог позвонить летом, зимой — когда ему захочется. Все радовались, даже какие-то подарки придумывали. Я думаю, что если человеку в паспорте поменять дату рождения, то он со временем привыкнет отмечать ее именно в этот день.
— А вы будете отмечать?
 — Не знаю. 7 февраля в ЦДРИ Сергей Таратута будет представлять двухтомник своих стихов. Я обязательно приду. Это будет поэтический вечер, как в старые добрые времена. Люди придут почитать стихи, а друзья — послушать. У Сергея есть такие строчки, которые мне очень нравятся: «Я о себе пишу роман. И сам его читаю».
— Ну, а друзей, близких, родственников пригласите на этот вечер?
 — Вы так перечислили: друзей, родственников… Можно продолжить: соседей, таможню, милицию, «скорую помощь»… Я же не депутат Мосгордумы, чтобы приезжать ко мне из дальних краев и поздравлять, потому что, пока я депутат, они очень трепетно относятся к моему творчеству. Соберутся друзья в маленьком зале — чудно совершенно. Попробуем как-то отметить. Младший внук вряд ли придет, потому что ему только три с половиной года. Что ему там делать? А старшая внучка Лизавета, наверное, будет. Я не настаиваю, чтобы все ко мне приходили. Мое дело — сообщить: кого застану, того и приглашу. Это на Западе пишут: Джонсон такой-то отметил день рождения и потратил столько-то и столько-то. В России такое тоже когда-то было, когда Екатерина II говорила: «Иван Шувалов что-то расшиковался, обед накрыл на 26 приборов. Что-то много тратит». А это действительно было много, потому что 26 приборов значило 26 перемен блюд. При этом не говорили, что ели и что пили. Это у нас сейчас суши, лобстер, рыба красная только из Норвегии: «Сами словили-с. Извольте-с поднесть».
— За что вы пьете в свой день рождения?
 — Я не пью. Но тосты произношу. У меня есть два традиционных: «За вашу красоту» и «За Божью единицу в каждом».
— Чем вы в своей жизни гордитесь?
 — Гордыня всегда наказуема.
— Хорошо, что из пережитого вам греет душу?
 — Все, что мне нравится, то нравится. Что греет, то греет. Что не греет, то без негатива. Если меня кто-то не греет, я же не могу сказать: грей меня. В первом соборном послании апостола Петра, в четвертой главе, написано: «Служите друг другу каждый тем даром, какой получили, как добрые домостроители многоразличной благодати…» Так вот это кажется так просто, но на самом деле это так сложно. «Служить» — это не отвратительное слово. Оно хорошее. Расскажу вам притчу: «Когда человек находится в утробе матери — он все знает. К нему перед самым рождением прилетает ангел и дотрагивается до головки своей маленькой ангельской палочкой. А потом человек рождается в поисках того, о чем он знал раньше. И ищет это всю жизнь».
— А вы нашли?
 — Если бы я нашел, то тогда мы бы говорили, на каком кладбище меня лучше похоронить: на Домодедовском, Ваганьковском, Новодевичьем… «Вот там бугорок, мне там больше нравится». Пусть решают оставшиеся друзья — тушкой или пеплом.