Леонид Млечин более известен как автор и ведущий программ «Особая папка» и «Поздний ужин» на канале ТВЦ, однако сам он о себе говорит исключительно как о писателе. Его детективы переведены на многие языки, он автор нескольких книг о КГБ и других спецслужбах, биографий Ельцина, Путина и Примакова и многих-многих других. Да и все свое свободное время он посвящает чтению книг.

А вот телевизор, напротив, практически не смотрит. Говорит, вредно для здоровья…

— В интервью вы всегда говорите о себе как о писателе, а журналистику считаете своим хобби. Однако большинство людей знают вас именно как телеведущего…

— Любой человек, появляющийся на экране, обращает на себя внимание огромного количества людей, а в книжный магазин их ходит значительно меньше. Может быть, кто-то купил книжку, прочитал, а автора не запомнил — это нормально. Вопрос в том, что мне самому представляется более важным. Я отдаю должное тому, что телевидение предоставляет возможность обращаться сразу к большой аудитории. Но писание, конечно, выше этого. Я — книжный человек. Вырос в книжной семье и писать начал очень рано. Моя первая книжка вышла в «Детской литературе», когда мне еще не было 23 лет. Потом я написал довольно много детективов, они расходились большими тиражами, переводились на многие языки. Меня рано приняли в Союз писателей. Я тогда был единственным членом Союза писателей в Москве, которому не было 30.

— Но вас не обижает, что люди не знают вас по основной профессии?

— Нет, конечно. На что обижаться? Пиши лучше, тебя и знать будут больше. Все недостатки надо искать в себе.

— Самокритичный вы человек.

— В общем, да. Так воспитан.

— Вы рано начали интересоваться политикой?

— Да. Политикой и историей Советского Союза я начал интересоваться в школе. У моего дедушки была огромная библиотека. Я помню, как месяцами, годами сидел на полу у книжного шкафа и прочитывал книгу за книгой. Историческую литературу о 20—30-х годах. Очень рано, к изумлению своих родителей, стал выписывать газеты, военные журналы. В какой-то момент даже хотел стать военным.

— Сверстники вас, наверное, считали «всезнайкой» — с такими-то увлечениями.

— Да нет. Я до 9-го класса вообще учился не очень хорошо — у меня с естественными науками не ладилось. Но то, что в 13—14 лет я перечитал колоссальное количество литературы о Второй мировой войне, включая записки начальника немецкого генштаба Франца Гальдера в двух томах, — это да.

— И, наверное, обожали играть в казаки-разбойники или каких-нибудь сыщиков?

— Не-е, мы в хоккей играли с ребятами. (Смеется.) А еще, я помню, у нас дома были очень широкие подоконники и много старых монет, вышедших из употребления. Так я из них располагал полки, дивизии и разыгрывал на подоконнике свои военные действия. После этого, правда, с подоконника сошла вся краска, что, естественно, совсем не порадовало моих родителей.

— У вас и сейчас большой интерес к военной тематике, хотя в армии вы так и не служили?

— Не служил и не думаю, что много потерял. Армия мало у кого оставила хорошее впечатление. А то, что я этим интересуюсь, — ничего удивительного. Жюль Верн, который писал о путешествиях, вообще никогда никуда не выезжал. И я пишу об истории, но ни с Троцким, ни со Сталиным никогда не сидел за одним столом. Зато я могу посмотреть на них здравым, отстраненным взглядом.

— А с Ельциным, Примаковым или Путиным, о которых вы тоже писали, вы знакомы?

— С Путиным и Ельциным нет. А с Примаковым немного знаком. Настолько, чтобы узнать, что Примаковых на самом деле два. Один — довольно хмурый человек, который присутствует на экране (особенно когда он был главой правительства), а второй — живой, веселый, компанейский в частной жизни. К Примакову и к его работе на посту начальника разведки и министра иностранных дел я относился очень критически. И с этим настроением начинал писать книжку. Но, встречаясь с его друзьями, которые знают его много лет, я проникся к нему симпатией. Я считаю, он был бы хорошим президентом.

— В 1997 году северокорейские спецслужбы приговорили вас к смертной казни за фильм об их стране. Этот приговор еще в силе?

— Думаю, да.

— То есть вам в Корее появляться нельзя?

— Конечно, нет. Северная Корея — это сталинский режим, доведенный до абсурда. Сколько они существуют — они голодают и живут в нищете, какая существует, пожалуй, только в тропической Африке. Когда мы об этом рассказали, северные корейцы пришли в ужас. Мне просто позвонили из корейского посольства и сказали — убьем. Сегодня вечером ты в эфире, завтра — в морге. Закончилось тем, что наш замминистра иностранных дел вызвал к себе северокорейского посла и сказал: если с журналистом что-то произойдет, мы будем знать, кто это сделал. Они и замолкли.

— После этого вы не боялись делать репортажи?

— Я вообще боюсь только зубной боли. В профессиональной жизни бояться нельзя. Нельзя с дрожащими руками заниматься журналистикой.

— Вы сейчас живете в доме, который раньше принадлежал работникам ЦК. Не видите для себя какого-то знака судьбы — это ведь все герои ваших книг?

— Даже не знаю. (Смеется.) Эта квартира принадлежит моей супруге. Раньше я жил на улице Правды. Очень смешно — работал в «Известиях», а жил на улице Правды. А два года назад переехал сюда. Были некие изменения жизненных обстоятельств, выразившиеся еще и в территориальном перемещении. Здесь действительно живет много бывших цековских работников, и я вижу, как они на меня реагируют. Одни — со скрытым раздражением, а другие — в определенном смысле с благодарностью. Потому что я, может быть, чуть ли не единственный человек, который изо дня в день вспоминает их жизнь.

— На улицах к вам часто обращаются?

— Да, узнают все время. Реагируют по-разному. Но в основном я сталкиваюсь с одобрительной реакцией, что приятно. В метро едешь — ловишь скорее недоуменный взгляд. Человек думает: «О, похож на Млечина. Но что же он в метро делает?»

— Вы часто ездите в метро?

— Да. Это не вредно, знаете ли. Если ты всю жизнь проводишь в «Останкино», может создаться ложное впечатление о жизни страны. А в метро проедешь и уже понимаешь, что происходит.

— А машина у вас имеется?

— Нет, у меня нет даже водительских прав. Есть служебная машина, которая меня возит. И жена моя водит машину. Сам не вожу. Я склонен задумываться, а за рулем задумываться нельзя. Я бы уже давно в кого-нибудь врезался.

— Как я поняла, у вас с техникой вообще недружественные отношения…

— Есть такое. (Смеется.) Я вот за нашей микроволновой печью где-то год наблюдал, все не решался к ней подойти, не знал, на что нажать. Проигрыватель для дисков мне год назад подарили — тоже понадобилось некоторое время, прежде чем я освоился. Я и на компьютере могу только печатать.

— Соответственно, домашние обязанности с вас сняты?

— Ну зачем же нагружать человека ввиду его явной неспособности? (Смеется.) Я только в магазин могу сходить — это с удовольствием. Посуду могу помыть. Хотя в этом нужды нет, есть посудомоечная машина. Только включать ее я опять же не умею… Еще рубашки стираю сам — это меня успокаивает. Кстати, хорошее психотерапевтическое средство. Если в процессе работы что-то не получается — пошел, постирал так рубашку у раковины задумчиво и вернулся к компьютеру.

— Хороший способ для вдохновения. Я теперь тоже так буду делать, когда статья не пишется…

— Правильно, надо делать какую-то механическую работу, которая тебя бы отвлекала.

— Вы где-то говорили, что единственное, что для вас важно помимо работы, — это семья…

— Конечно. Ребенок, родители… Сейчас у сына сложный период — ему в следующем году школу заканчивать, будет поступать в институт. Хочет стать юристом. Я бы, конечно, предпочел, чтобы Виталий продолжил семейную традицию и стал писателем (все-таки я член Союза писателей в третьем поколении), но он не захотел. Заставлять не буду. Пусть делает что хочет, лишь бы получалось.

— А чем занимается ваша супруга?

— Мы работаем вместе. Познакомились на телевидении, вместе начинали. Сейчас она руководитель нашей студии, Ольга Ивановна Дерюгина.

— Я знаю, что, когда вы пришли на ТВ, у вас были проблемы из-за вашего голоса…

— Да, голос у меня вообще не годится! Он и по тембру высокий, да еще и дикция у меня не образцовая, мягко говоря. Вначале даже предпринимались попытки, чтобы кто-то читал текст вместо меня. Но это очень сложно. Есть люди, которые мой голос не приемлют ни в коем случае. А есть те, которые говорят: «Я слышу знакомый голос и интонации и тут же иду смотреть телевизор». Ну надо же как-то выделяться среди других! Так что теперь то, что было недостатком, постепенно стало достоинством. Меня даже один раз с какой-то фармацевтической фирмы попросили прочитать рекламу лекарства для женщин. Я отказался, смутившись. Мне говорят: «Как жалко, ваш голос подошел бы идеально. Он на женщин действует успокаивающе». Я был так удивлен!

— Да уж, поклонниц у вас, наверное, всегда было хоть отбавляй.

— Скорее это я постоянно влюблялся. В библиотеке на факультете не мог работать. Потому что все время хлопала дверь — входила девушка. Я поднимал глаза, провожал ее взглядом. Появлялась вторая… Пришлось мне познакомиться с библиотекарями, они мне книжки на дом давали. А то у нас на факультете столько красивых девушек было!

— Как же вы жениться-то тогда решились с такой любвеобильностью?

— Ну, первый раз я очень поздно женился. Мне было 29 лет. Все никак не мог решиться. А с Ольгой у меня уже второй брак. Мы вместе работали и фактически все время были вместе. В конечном счете уже не было смысла расходиться на короткое время.

— Как вы считаете, с вами легко ужиться или вы сложный человек?

— Если со мной никогда не спорить и всегда соглашаться, то очень легко. (Смеется.) Я думаю, что я комфортный человек. Не наделен злыми привычками или злым характером. И вообще у меня потребности скромные. Сложно другое — надо принять мой образ жизни, который состоит в том, что я постоянно работаю. И мысли мои тоже в работе. Я, например, могу за завтраком увлеченно говорить о беседе Сталина и Кагановича в 1932 году. Вот если это принять — то ничего, жить можно. А если хотеть от меня чего-то еще, уже сложнее…