По признанию самой Марины Голуб, она может сыграть хоть девочку, хоть белочку, хоть Бабу Ягу, хоть Мэрилин Монро. Кстати, в роли Мэрилин она регулярно появляется в спектакле МХАТ им. Чехова «Терроризм», куда многие поклонники ходят специально «на Голуб». Сейчас трудно представить, но каких-нибудь лет шесть назад эта яркая актриса была широко известна лишь в узких кругах. По-настоящему популярной ее сделало телевидение — передачи «Эх, Семеновна!» и «Утренняя почта».

— В вашей жизни был этап «свободного плавания»?

— У каждого случаются моменты поиска. Вот я искала-искала и в середине 90-х захотела работать на телевидении. Некоторое время делала передачу для детей «Праздник каждый день». Сама переносила русские народные сюжеты в наше время; сама была и Емелей, и Щукой… Потом эта передача загнулась. И вдруг Олег Марусев предложил мне собрать команду Дома актеров для его телеигры «Пойми меня». Мы так хорошо сыграли, что Олег сказал: «А давай ты попробуешь быть ведущей?!» Я попробовала и именно тогда попалась на глаза Анатолию Григорьевичу Малкину, как раз задумавшему делать «Эх, Семеновну!». Он сказал: «Вот такая энергетика мне нужна!» Я явилась на пробы, где уже сидели несколько артисток. Увидев меня, они протянули: «А-а-а, Голуб… Ну, тогда нам тут делать нечего». И ушли прямо с проб. Так на три года я стала ведущей «Эх, Семеновны!»

— А почему телевидение вас так манило?

— Ну, это же понятно. Телевидение — это огромная аудитория, и если ты с правильным материалом правильно заявляешься в правильном эфире, то становишься человеком известным. А известность для продвижения моей актерской карьеры в кино и театре была необходима. Потому что я уже не раз слышала в съемочных группах: «Ой, ну такая чудесная артистка, но не медийное лицо!» Пора было свое лицо делать медийным. А теперь мне уже намекают на обратное: мол, меньше светись в телевизоре, а то лицо уже такое медийное, что дальше некуда. (Смеется.)

— Признайтесь, что все-таки попасть на ТВ без блата невозможно?

— Да, моя мама-актриса работала на эстраде и была знакома с Олегом Марусевым. Но не была бы я такая, какая есть, никакое мамино знакомство не помогло бы. Тут был не блат, просто Олег в трудную минуту протянул мне руку: «Я в тебя верю, пробуй!» С тех пор мое кредо — помогать людям.

— Проект «Эх, Семеновна!» имел устойчивый рейтинг, собирал аудиторию. Почему же его закрыли?

— Ну, догадайтесь… Значит, чего-то не поделили. А передача была безумно сложная, постановочная, приезжали команды из разных городов, всех нужно расселить, накормить, съемки шли несколько дней. Мне после этого впору было в больницу ложиться — такая ощущалась потеря энергии. И вдруг нас засовывают в эфир на 7—8 утра. Мало кто стал видеть «Эх, Семеновну!», и смысл ее выпускать пропал. Убили хорошее дело. У нас вообще умеют уничтожать что-то удивительно легко, не оглядываясь. Передачи нет уже два года, но, куда бы я ни приехала, слышу вопрос: «Почему нас лишили „Эх, Семеновны!“?» Она ведь была действительно народной, нашей, русской, ни у кого не купленной.

— Частушки, наверное, до сих пор сами собой срываются у вас с языка?

— Кстати, нет. Не такая я уж заядлая частушечница. Но кое-что помню: «Под селом туман лежит/ Нулевая видимость/ У ларька мужик лежит/ Русская недвижимость!»

— А в «Утреннюю почту» вы плавно, практически без паузы, «перетекли»?

— Да нет, с паузой почти в год. Я очень ждала, что ОРТ предложит мне что-то взамен, но они молчали, и вдруг позвали на РТР вести «Утреннюю почту». Я согласилась с удовольствием, потому что это тоже некое общение с людьми, а я это умею.

— Бывшие ведущие «Почты» Милявская—Цекало не захотели с вами «разобраться»: чего, мол, подсиживаешь?

— Ну, после них ведущим был Сережа Шустицкий, и он тоже разборок не устраивал. Я знаю этот телевизионный стиль — «спасибо — до свидания», но с Лолитой я в хороших отношениях и даже потом брала у нее для «Почты» интервью. Никаких обид она не высказывала.

— А письма, которые вы зачитываете в эфире, — это «липа», сценарные заготовки?

— Нет и нет! Они действительно приходят со всей страны и используются сценаристами. Есть смешные письма, есть трогательные, есть идиотские. А некоторые я даже беру домой, потому что, когда их читаешь, — ком в горле. Шлют сувениры, рисунки, а однажды с зоны я получила кулек леденцов и записку, что я им «конкретно нравлюсь», и подписи всего отряда. Ну, а к Новому году начинают приходить бандероли с просьбами, чтобы содержимое я передала кому-то из «звезд», например, Боре Моисееву — вышитый носовой платочек, носки.

— А можете в передаче прочитать «подставное» письмо, чтобы сделать сюрприз своим знакомым?

— Только однажды такое было. У нас на даче есть помощница по огороду. Она из деревни Могильная, что в Омской области. И вот ее мать как-то похвасталась деревенским: «А моя дочка у артистки Марины Голуб работает!» Ее подняли на смех: «Да что ты брешешь на старости лет!» И вот я в одной из передач на голубом глазу передала ей от дочери Тани и внука Володи поздравление с юбилеем и в подарок — песню. Она потом рассказывала, что извиняться к ней пришли всей деревней, и теперь она большой авторитет.

— Кстати, а кто пишет сценарии?

— Группа товарищей, бывшие кавээнщики. Хотя они работают специально «под меня», все равно их текст я слегка адаптирую. Подсказкой — «бегущей строкой» — я не пользуюсь. Из-за этого иногда ошибаюсь, сразу раскалываюсь, вся группа ржет. В общем, переснимаем дубли, и если случается «запендя» — это когда мысль за мысль заедает, — то и до десяти дублей доходит. Но это не страшно. Все равно мы снимаем четыре передачи примерно за пять часов.

— А кто придумывает вам имидж: сегодня, допустим, вы взбалмошная девчонка, завтра — синий чулок, послезавтра — розовая героиня?..

— Такой установки вообще нет. Я всегда розовая героиня. Розовая, пухлая героиня. (Смеется.) Единственное, я недавно поменяла команду визажистов. Потому что летом в Прибалтике услышала от одного совершенно постороннего мужчины из толпы: «Слушай, а ты в жизни гораздо моложе! Что они тебя так портят?!» Пришлось пригласить других гримеров.

— Везде бегом — это ваш образ жизни?

— Я очень не люблю опаздывать. Недавно должна была выехать на съемки в Торжок. А день был сумбурный: рано утром я прилетела тоже с каких-то съемок, даже не разбирала сумку и решила, что времени полно. Поезд отправлялся в 16.30, и в 16 часов, сидя у себя дома на Беговой, я подумала: «О! Пора выходить». И тут поняла, что я не просто еду впритык, а катастрофически не успеваю. К тому же я давно не спускалась в метро и перестала там свободно ориентироваться. С криком «А-а-а!» я бежала с радиальной на кольцевую, спрашивая у встречных: «В какую сторону мне на Ленинградский вокзал?!» У своего вагона я оказалась за две минуты до отправления и услышала от проводницы: «Опаздываете!». «За две минуты можно перевернуть мир!» — парировала я.

— В начале 80-х вы пришли в труппу только созданного Константином Райкиным «Сатирикона». Отчего через шесть лет покинули театр?

— Я родила дочь и сразу должна была играть главную роль. Сказала Косте, что не могу. Почувствовала режиссерскую ревность: мол, должна работать, а не с ребенком сидеть. Вернувшись из декрета, долго входила в форму. В общем, между нами нарушился какой-то «кислотно-щелочной» баланс, и мне пришлось уйти. Тогда я переживала, что осталась без театра, но теперь в моей жизни все настолько вернулось! С этого сезона я принята в труппу МХАТ им. Чехова, и вообще все как-то складывается. Тьфу-тьфу.

— Вы пластичны, поете. Это природное?

— В свое время я даже собиралась поступать в училище при Большом театре. Потом долгое время танцевала в ансамбле «Школьные годы». А в институте мне уже развили вокал. Благодаря этому я и попала в первый отечественный мюзикл «Русские на Бродвее». Мы выехали на полугодовые гастроли в Канаду, но местные профсоюзы не разрешили русское шоу: мол, этим должны заниматься канадские артисты. Самое интересное, что я, взяв с собой дочь и мужа, планировала там остаться. Пришлось срочно отправлять их назад, а самой задержаться, чтобы хоть что-то заработать — шел 1992 год, у нас в стране ничего не было. Я вела концерты в ресторане. Надевала красивое платье и в гриме шла через весь город: денег на такси не хватало. Ностальгию я прочувствовала на физическом уровне: перестала есть, спать, общаться. Вернувшись в Москву и съев наш помидор и картошку, рыдала от счастья. В общем, всего двух месяцев на чужбине мне хватило, чтобы понять: эмигранткой я не стану никогда в жизни!

— И что потом?

— А потом была долгая и успешная работа в еврейском театре «Шолом». Там я и познакомилась со своим теперешним мужем — актером Анатолием Белым.

— Это была любовь с первого взгляда?

— Некоторое время мы, конечно, присматривались. Он произвел на меня впечатление своим умом — Толя знает огромное количество стихов, очень широко, не по-актерски, образован. Сначала именно в общении мы нашли друг друга, а потом уже начался роман. И мы обвенчались в маленькой деревенской церкви, а спустя год расписались.

— В нашем обществе с трудом верят в искренность отношений, когда мужчина младше женщины. Вы легко перешагнули этот психологический барьер?

— А какой барьер?! Комплексы? У меня их нет! Когда наши отношения уже были в самом разгаре, я спросила: «А ты вообще отдаешь отчет, насколько я тебя старше?» Он ответил: «Главное, что нам хорошо». Я много езжу по миру и вижу, что сейчас таких пар много. Мужчины стали очень инфантильны, они не выдерживают рядом молоденькую девушку с ее непониманием, капризами, запросами. Кстати, у меня запросы, может, еще больше, но я по-другому ценю жизнь и воспринимаю ее по-другому. Я свои глупости уже сделала.

— Вы с мужем обсуждаете работы друг друга?

— Да. Бывают жесткие разговоры, серьезные. Но мы говорим на очень профессиональном уровне. Всегда приходим на прогоны — он ко мне, я к нему, и это особо продуктивно, потому что мы доверяем друг другу и точно знаем, что подсказать. А если играем в одном спектакле, стараемся на чужую территорию не влезать, иначе партнеры нам тут же кричат: «Эй, эй, семейный бизнес, прекратите!»

— Недавно вы снялись у Питера Гринуэя в «Чемоданах Тульса Люпера». Как попали в проект?

— После жесткого отбора. Я дико опаздывала на кастинг — ради этого пятнадцать часов тряслась в машине, отыграв в Риге спектакль «Мышеловка». Думала: «Господи, и ради чего так мучиться?» Просмотр проходил в «Ролане». Даже не поговорив со мной, Гринуэй попросил спеть. Затем сказал: «Извините, я устал, сейчас у меня обед. Спасибо». А потом меня вызвали на повторный кастинг, где он уже давал мне жесткие эмоционально-сексуальные задачи, и я сыграла по полной программе, даже оторвала пуговицы на рубашке у партнера. Меня утвердили.

— И каков кинопроцесс по-западному?

— Высший пилотаж во всем: как устроена площадка, как идет съемка, что говорит тебе режиссер. Благодаря этому в какой-то момент ты ощущаешь, что можешь все. Гринуэй — грандиозный человек, и работа с ним — один из счастливейших моментов моей жизни.

— В программе «Намедни» показали эротическую сцену, которую вы играли с Владимиром Стекловым. Очень сильно и откровенно.

— По сюжету, у нас с мужем — Стекловым — нет детей, и прямо в постели я уговариваю его, чтобы ребенка мне зачал юноша — Тульс Люпер. Владимиру Александровичу пришлось оголиться, и перед камерой мы делали интимные вещи, которые не со всяким мужчиной сделаешь в жизни. Снимали несколько дублей, и на последнем я даже разрыдалась, настолько по-настоящему пришлось себя дернуть. Питер был доволен, поцеловал меня и сказал: «Я тебе очень благодарен за твою честность».

— У вас ведь уже сформировался некий опыт эротических сцен?

— Потому что, как мне говорили, во мне есть сексапильность, некое женское «поди сюда», и режиссеры это чувствуют. Репетируя «Терроризм», где предполагалась постельная сцена, я знала, что Кирилл Серебренников, как тонкий режиссер, не допустит ни пошлости, ни невыгодного ракурса. И все же боялась: я довольно крупная — как это будет выглядеть в метре от публики? Кирилл все просчитал, одел меня в шикарное черное белье, добавил юмора. Сначала я жутко стеснялась, а потом поняла, что зрители все считывают правильно.

— Вот вы говорите: «я крупная». А похудеть не пытались?

— У меня была ситуация, когда я очень сильно похудела. Очень! Хороша была до безумия. Все восклицали: «Ты ли это!?» А один режиссер на съемках смотрел-смотрел на меня и наконец мрачно процедил: «Ну и что ты играешь? Это не годится! Что с тобой произошло?!» Просто в роли, где требовалась моя яркость, напористость, я начала мяукать и жеманиться под голубую героиню. Так что все режиссеры умоляют: «Только не смей худеть!» В этом моя индивидуальность.