Чем интересны ведущие информационных программ, так это тем, что их личность всегда остается загадкой для зрителя.

На экране — только официальный образ, даже улыбнуться лишний раз нельзя. Кто бы мог подумать, что за экраном лицо Первого канала, ведущий ночного «Времени» и воскресной аналитической программы «Время» Андрей Батурин выращивает на даче картошку и капусту, разводит кур и кроликов, имеет шикарный яблоневый сад, вместе с супругой Леной воспитывает полуторагодовалого Матвея, а вместе с тестем-сербом каждую осень гонит настоящую ракию…

— Андрей, и кто же ухаживает за таким огромным хозяйством?

— На самом деле у нас тут рабочий живет рядышком. Одним-то нам с Леной с нашей работой этого не поднять. Поэтому у нас есть помощник в лице Сергея, он круглый год и трудится.

— Как давно у вас эта дача?

— Уже лет пять. Сначала здесь был старый деревенский дом, но вся прелесть этого участка заключалась в огромном яблоневом саду. Собственно, из-за сада мы его и купили. А решающую роль сыграло то, что дом расположен в настоящей деревне, а не в каком-нибудь коттеджном поселке. Кстати, деревня наша, Новоселово, — еще со времен оккупации, даже под немцами была. Потом родители моей жены помогли нам построить на месте старого новый дом, завели хозяйство. Вот куры наши: каждый день — десяток свежих яиц, с хорошим оранжевым желтком. Кролики, которые, как известно, не только ценный мех…

— Но и несколько килограммов мяса.

— Да, очень вкусное, кстати. В общем всего здесь соток тридцать, но за забором, которым кончается участок, сразу же начинается территория колхозного поля, и там еще тоже есть часть нашей земли. Уже убрали картошку, капусту.

— А что будете делать с таким большим урожаем яблок?

— С яблоками у нас каждый год проблема. Я их на работу вожу, угощаю коллег, раздаем друзьям. Но самого главного секрета я вам еще не показал — у нас на участке есть настоящий самогонный аппарат, привезенный из Сербии. Все как полагается: огромный медный чан, змеевик, перегонка. Так вот, через него мы гоним ракию из яблок. Один раз я его журналистам показал, так потом заголовок дали: «Андрей Батурин гонит на даче самогон». Должен сразу объяснить, что самогон и ракия — это две разные вещи. Гнать ракию — это вообще особый сербский ритуал, который я, кстати, не могу освоить. Для этого к нам каждый год приезжает мой тесть из Сербии и делает это совершенно замечательно. Кстати, в отличие от российской самогонки в ракию не добавляются ни сахар, ни дрожжи. Все делается на чистом переброженном яблочном соке. Когда сырье готово, оно проходит двойную очистку, и получается очень хороший натуральный крепкий напиток порядка 52 градусов. После него наутро ни голова не болит, ничего.

— Раз тесть у вас серб, значит, супруга из Югославии?

— Нет, Лена русская, просто ее мама позже вышла замуж за югослава, и в общем-то он отчим моей жены. Но они жили вместе очень долго, поэтому у нас получилась такая дружная интернациональная семья.

— Как у вас все в жизни переплелось. Ведь по окончании международного отделения журфака МГУ вы уехали работать корреспондентом АПН именно в Югославию?

— Да, и в то время я был самым молодым корреспондентом, который работал за рубежом. Тогда все стремились туда уехать. И с точки зрения карьерных соображений это было престижно — работать корреспондентом, тем более в Югославии, где как раз начиналась война. Я прошел все войны, с первой словенской, заканчивая Косово. Так что меня многое связывает с Балканами, а теперь даже тесть серб. И этот дом построен в сербском стиле.

— Как отреагировали ваши родители, узнав, что вас отправляют в Югославию?

— Конечно, они переживали за меня. Но все обошлось. А свой осколок я позже все-таки получил, но уже не в Югославии, а в Чечне, когда работал на Первом канале.

— Не расскажете, как все было?

— В Ханкалу, где мы жили, приехал батюшка с Кубани. Привез гуманитарную помощь своим землякам-артиллеристам и, кроме того, приехал с особой миссией — окрестить ребят прямо на передовой. Мы поехали снимать об этом сюжет. Когда закончили, уже стемнело, и мы остались там ночевать. Наутро солдаты пошли за водой — недалеко был колодец, к которому вела тропинка, и ее постоянно минировали боевики. Поэтому каждое утро впереди обязательно шли саперы, которые ее проверяли. Мы пошли к колодцу вместе с ними, стали снимать. В общем, растяжки там не оказалось, но стояла радиоуправляемая мина, а где-то в кустах сидел боевик. Нам повезло только в том, что он раньше нажал на кнопку — взрыв произошел в 50 м от нас. Мне повезло больше — я получил ранение в плечо, а солдата, который шел за мной, ранило в голову.

Так как мое ранение было легкое — осколок попал прямо в толстый кант репортерского жилета, пробил его насквозь, но серьезной раны не было, — то я даже не стал сообщать об этом в Москву. Но оказалось, что кто-то сделал это за меня. Вечером мне позвонило начальство, говорит: «Ну вот, есть с чего начать программу „Время“. Ты можешь включиться напрямую?» Я говорю: «Ну могу. А в конце сюжета не надо будет там типа „Катя…“ — и, обрываясь на полуслове, вываливаться из кадра в обморок?» Посмеялись, и я вышел в эфир. Что самое главное, не успев предупредить об этом мать. Так что, когда программа закончилась, я уже не мог ей дозвониться, потому что ей звонили все родственники и сообщали, что Андрей ранен. В итоге, когда мама наконец услышала по телефону мой собственный голос, она была уже в панике. Но я ее успокоил.

— Вы расцениваете ту работу как хороший жизненный опыт или если бы сейчас перед вами встал выбор, вы бы уже не поехали на войну?

— Вообще по жизни я считаю себя репортером, а отнюдь не телевизионным ведущим. Я всю жизнь собирал информацию, мне нравилось делать репортажи, снимать. И для репортера, как ни цинично это звучит, война — это возможность проявить себя. Во время югославской войны, будучи корреспондентом АПН, я писал для всех центральных газет, и это был потрясающий опыт. Потом ушел на телевидение, работал в ТСН. Затем перешел на Первый канал, где тоже был репортером, но в основном членом кремлевского пула. Пять лет ездил с первыми лицами государства и освещал их визиты. Что тоже на самом деле сложная и ответственная вещь. Поэтому я все попробовал в журналистике и, когда мне предложили стать ведущим, подумал: почему бы и нет? Попробую. И вот пробую уже три года.

— Ваша программа о трагедии в Беслане была очень тяжелой…

— Да, мы старались сделать ее не информационно-аналитической, а эмоциональной. Потому что шла речь о детях, о трагедии. И моя супруга, которая является продюсером ночного «Времени», не даст соврать, что последняя программа далась мне особенно тяжело. У нас шел первый сюжет, как дети спасали друг друга из захваченной школы, и в этот момент у меня просто потекла слеза. Нужно было быстро промокнуть салфеткой.

— Работа с такой информацией — постоянный стресс. Как потом приходить в себя?

— А вот приезжаю сюда, посмотрю на своего сына — и это сразу снимает стресс. Сходить попариться в баню — тоже очень помогает и расслабляет.

— Мне интересно ваше мнение как профессионала. Не секрет, что, если работаешь на Первом канале, в новостях приходится отражать государственную точку зрения…

— Да на самом деле с этим связано больше мифов, чем правды. Неправда, что мы зажаты в какие-то рамки.

— Но все же первую информацию про 320 заложников в Беслане вы тоже давали.

— Ее давали все, включая НТВ. Потому что это была официальная информация. А мы руководствуемся только официальными агентствами и источниками. Особенно когда речь идет о таких критических ситуациях. Не дай бог сказать что-то лишнее, когда люди находятся под дулами автоматов. Сколько раз говорилось что-то чисто из журналистской бравады, и этим наносился только вред, потому что боевики тоже смотрят телевизор и все это слышат. На мой взгляд, в таких ситуациях, когда от сказанного мною слова зависит жизнь людей, на телевидении нужно вообще быть суперосторожными. Я считаю, что в данной ситуации нужно все проверять и следовать рекомендациям спецслужб. Мы не зажимаем информацию. Мы действительно знаем иногда больше, чем есть на самом деле. Но с точки зрения безопасности людей мы эту информацию иногда не даем, и это оправданно. Потом, есть еще такое понятие, как самоцензура, качество, которое должно быть у каждого нормального журналиста. Наши репортеры видят иногда гораздо больше, чем мы показываем. Но это объективно. Когда речь идет о человеческих судьбах, мы не имеем права делать по-другому.

— Ну, а если информация из официальных источников все-таки грубо неверна, а вы вынуждены ее давать?

— В данном случае я всегда довожу до сведения зрителей информацию из официального источника, просто потому, что он официальный. Это принцип информации. А на все остальное уже есть комментарии. Но это тоже как минное поле. Поэтому лучше сто раз перестраховаться, чем о чем-то говорить в эфире. Это очень большая ответственность.

— Ладно, это все работа. А если честно, меня очень удивили ваши фермерско-сельскохозяйственные увлечения. Даже жалко, что зрители на экране видят только ваш официальный образ.

— Поэтому многие, что меня радует, не узнают меня в реальной жизни и не могут сопоставить образ официального человека в галстуке с тем, что я есть на самом деле.

— А что есть на самом деле?

— Ну вот есть я. (Смеется.) Обычный человек, со всеми плюсами и минусами. Вот у меня сын такой растет, Матвей. Еще у меня есть сын от первого брака Андрей, которому 10 лет, большой уже. А основное дело нашей с супругой жизни сейчас — это ремонт московской квартиры, которым занимаюсь в основном я, потому что Лена занимается сыном и хозяйством здесь.

— Интересно, на работе Лена часто показывает свои начальственные способности?

— Нет, на работе я начальник, а она — подчиненная.

Лена тут же добавляет:

— Это только название у меня такое красивое — продюсер. (Смеется.) На самом деле на выходной неделе я успеваю соскучиться по Андрею, потому что он сейчас все время в Москве ремонтом занимается, а я здесь с ребенком. А вот на рабочей неделе у нас уже идиллия, там мы общаемся.

— Тогда выдавайте секрет — это был служебный роман?

— Нет, это была настоящая романтическая история. Мы познакомились в самолете. Я летел в Белград со съемочной группой (там как раз смещали Милошевича), а Лена летела к родственникам в Югославию. Мы обменялись телефонами, и я ей постоянно, недели две-три, пока был в Югославии, звонил. Так что ее бабушка даже назвала меня «телефонным террористом». Ну, а где-то через год мы поженились. Одно время Лена работала на РТР, потом перешла к нам.

— К таким бракам, когда муж и жена работают вместе, обычно двойственное отношение. Постоянно друг у друга на глазах…

— Я к этому замечательно отношусь. Мне так спокойнее. Жена рядом, и все хорошо. И ей спокойнее. Вообще о телевизионщиках ходит очень много сплетен. Считается, что мы ведем богемный образ жизни, но это не так. После работы мы едем домой, не тратя время на шумные компании. Должны же батарейки как-то подзаряжаться.

— Ну, а для души на досуге что? Музыка, спорт?

— В детстве я играл на скрипке, но сейчас уже ничего не смогу изобразить, совершенно точно. А вот спорт — да. В свое время я даже был чемпионом Москвы по карате среди юниоров. Сейчас люблю фитнес, периодически тягаю всякие железки. Катаюсь на лошадях и мечтаю иметь собственную. А зимой мы с женой обязательно стараемся вырываться покататься на горных лыжах. Правда, жена больше любит море, но я ее все время тяну хоть на недельку в горы. Вот так.

— Андрей, вы ведь по гороскопу Лев. Это животное соответствует вашему внутреннему «я» или вы бы сравнили себя с кем-то другим?

— Нет, только со львом. Я всю жизнь живу со знанием того, что я лев. В этом есть, конечно, как плюсы, так и минусы. Львы, как правило, любят себя, любимых, и я, наверное, тоже себе в чем-то не отказываю. Но я бы назвал себя скромным львом. Если честно. Потому что с амбициями у меня действительно проблемы. Я вот, например, не хочу получить ТЭФИ или еще какой-то приз. Меня и так все в жизни устраивает. Слава богу, что все живы и здоровы. А больше ничего и не нужно.