Долгое время Владислава Флярковского все знали как политического журналиста, поэтому когда он пришел работать на телеканал «Культура», это поначалу воспринималось как экзотика. Сейчас же о его политическом прошлом никто уже и не вспомнит. Новости культуры — и его профессия, и тема для разговора.

— Владислав Пьерович, а чем бы вы сами объяснили тот факт, что вы теперь лицо нашей «Культуры»? В прямом и переносном смысле.

— Простите, у «Культуры» много лиц, как у любого телеканала. Тот, кого объявляют лицом канала, может не справиться. Может не справиться с собой. Понимаете?.. «Лицо телеканала» — переходящее знамя. Я его подхватываю, когда в Москве полночь. Это выбор канала, это выбор зрителя. Когда в эфире в определенное время суток к зрителю выходит один и тот же человек, который не вызывает у аудитории явных антипатий, зритель со временем перестает желать иного. Второй фактор — сугубо личный. Три года назад я попал в совершенно иной климат. Очень благоприятный. Быстро возникла внутренняя потребность жить именно в этом климате. И никакого иного я себе теперь уже не мыслю. Можно взять в расчет еще третий фактор — фактор накопленного опыта. Чем больше журналист углубляется в материал, приобретает вкус, тем органичнее выглядит на занимаемом месте.

— Во вкус вы уже точно вошли и, мне кажется, должны были измениться как-то внутренне. Работать с информацией о культуре гораздо спокойнее. Это же не политика, и в суд никто не подаст…

— Спокойным человеком я и прежде был. Может, стал доброжелательнее, мягче стал, наверное. Политическая журналистика, которой я занимался больше десяти лет, воспитала во мне некоторую жесткость. Иначе там невозможно. Максимум бдительности, минимум личного. Совсем ограничить себя и не проявлять ничего личного нам, конечно, не удавалось. Я говорю о поколении, которое пришло на телевидение в середине 1980-х. Одна эпоха сменяла другую, мы позволяли себе многое в эфире, даже слишком многое. На психику это, конечно, действует страшно. Не то чтобы она травмируется, но некоторой коростой, безусловно, покрывается. Личность человека, который всю жизнь занимается политической журналистикой, это уже личность совершенно особого рода. На мой взгляд, не всегда симпатичного. Здесь я имею дело с другим материалом, другими людьми, другими конфликтами. Конфликты в культуре тоже есть, просто иного рода.

— То есть кто-то также может обидеться и на ваши новости?

— Конечно, но до судов, уверяю вас, дело, наверное, никогда не дойдет. По той самой причине, что мир культуры населяют совершенно другие люди. Здесь бывают конфликты творческих натур, ранимых, честолюбивых. Могут быть обиды, может быть задето чье-то больное самолюбие. На критику всякий обижается, она всегда кажется несправедливой. Но, как правило, дело обходится без публичных истерик.

— За время работы на канале у вас появились новые пристрастия в сфере культуры?

— Скорее возродились прежние. Давным-давно свою карьеру в журналистике я начинал с фотографирования. Очень активно занимался фотографией, в конце 70-х даже поступал во ВГИК на операторский факультет и снимал, надо сказать, очень прилично. Потом долгое время продолжал увлекаться этим как любитель. Хотя публиковался и много снимал для печатных изданий, уже учась на факультете журналистики МГУ. Потом забросил. Телевидение увлекло настолько, что фотография отошла на второй план. А вот когда я начал работать на канале «Культура», я вспомнил о своей любви к картинке как таковой. Вспомнил и о том, что телевидение — это прежде всего «картинка». И воспитывать в себе вкус к «картинке» очень важно. Вспомнил об этом и увлекся снова, стал снимать. Мой кабинет — мой маленький, единственный выставочный зал. Интерес к театру, кино, живописи перерос в профессиональную потребность, чему я тоже порадовался. Стал больше смотреть, слушать, читать.

— Время между всем делите поровну: на выставки, театры, кино — или чему-то отдаете большее предпочтение?

— Я хочу иметь наиболее полное представление о том, что творится в культуре. Культура — это не данность, культура — это процесс. Даже то, что получило плохие отзывы, я тоже стараюсь увидеть и услышать.

— Насчет вашего увлечения фотографией. Интересно, есть ли у вас снимок, которым вы сами действительно гордитесь?

— Наверное, вот этот триптих. (Показывает на фотографию за спиной. — МКБ.) Снимки сделаны с крыши дома в Париже. Я был там пару дней два года назад. Внизу — Париж, вдалеке — пресловутая Эйфелева башня. Крыша блестит, потому что прошел дождь. Вот и все. Ничего особенного на самом деле. Вообще я — формалист, практически не снимаю людей. И мне нравится составлять такие триптихи, потому что я все-таки несостоявшийся киношник и состоявшийся телевизионщик и привык все рассматривать в последовательности картин.

— Увлечение фотографией — от папы?

— Да, это он научил меня фотографировать. В молодости он был фоторепортером в газете. Я снимаю с 16 лет. Очень много снимал в армии, для флотской газеты, для части, все дембельские альбомы были мои, это несколько смягчило дедовщину.

— Папе вы обязаны и своим экзотическим отчеством. Если не секрет, откуда у него такое необычное имя?

— Все довольно просто. Он родился в 20-е годы, а тогда детям часто давали необычные имена. Старались дать редкое имя или созвучное эпохе. Моя мама училась в классе с мальчиком по имени Выдезнар. Ни за что не догадаетесь, что это такое: ВЫше ДЕржи ЗНАмя Революции. Супер, да? То, что моего папу назвали Пьером, это еще довольно скромно. Мог быть Новэровичем (НОВая ЭРа).

— Вообще, Владислав Пьерович Флярковский — звучит очень аристократично. У вас, случайно, никакого дворянского титула нет?

— Что вы, я «из мещан». Так записано в паспортной книжке моего деда, выданной в 1916 году. Так что обыкновенный средний класс.

— Сделаю комплимент, но в кадре вы всегда появляетесь в идеально сидящих костюмах. Интересно, а как при этом вы выглядите дома? Это халат или джинсы и футболка?

— Выгляжу как простой обыватель, который вечно сажает жирные пятна за ужином и потому одевается попроще.

— Ваш экранный образ — труд стилистов?

— Да, с «Культурой» работают стилисты, подбирают одежду. Но, честно скажу, я привередливый. В том, что касается экранного образа, я привередлив вдвойне. Часто прислушиваюсь к себе, к своему вкусу. В прошлом году, например, отпустил щетину, и это было мое решение. Сейчас побрился. Тоже никто не заставлял. Стилисты только руками разводят. Влиять на выбор удается только жене.

— Кстати, вы очень редко появляетесь на светских мероприятиях с супругой.

— Да я практически не хожу на светские мероприятия. Если только это не связано с профессией. Например, на церемонию ТЭФИ я каждый год хожу, и именно с женой.

— Чем она занимается?

— По образованию — журналист, сотрудник театра «У Никитских ворот», очень много времени посвящает семье, детям.

— Здесь еще надо уточнить, что она — это Мария Марковна Розовская.

— Да. Причем познакомились мы в 1980 году, а о том, что она дочь Розовского, и о том, как знаменит Марк Розовский, я узнал позже.

— Неужели тесть с вашим шикарным образом никогда не предлагал вам роль в каком-нибудь спектакле?

— О чем вы говорите! У меня другая профессия. Хотя лет в 12 я очень хотел быть артистом. После того как расстался с мечтой стать водителем мусоровоза или машинистом локомотива. Одним из мечтаний было когда-нибудь сняться в кино. У моей старшей сестры хранился толстенный альбом, куда она собирала дикое количество продававшихся тогда во всех киосках маленьких фотографий из серии «Актеры советского театра и кино» — Стриженов, Рыбников, Смоктуновский, Баталов. Я листал этот альбом, завидовал и размышлял: как же сделать так, чтобы стать таким же знаменитым? Шли годы. Здесь надо поставить многоточие. (Смеется.) Между прочим, моя мечта некоторым образом сбылась — меня ведь, черт побери, по телевизору показывают! Каждый должен заниматься своим делом — мое глубокое убеждение. Многогранные таланты — по пальцам пересчитать. Поэтому я наверняка никогда не снимусь в кино и не сыграю в театре. На телевидении я работаю Флярковским. Как крокодил Гена, который работал в зоопарке крокодилом. Вот только одно увлечение мне покоя не дает — художественное чтение на радио. Когда-то на «Эхо Москвы» мы читали большой компанией «Трудно быть богом» братьев Стругацких. В период прошлых парламентских выборов я прочел рассказ Марка Твена «Как меня выбирали в губернаторы». Это был единственный, кстати, случай, когда я решился: «А дам-ка послушать Розовскому. Все-таки родственник». Лучше бы не давал.

— Раскритиковал?

— Не то чтобы раскритиковал, но укрепил меня в той самой мысли, что каждый должен заниматься своим делом. А я все равно недавно читал на «Радио России» Гоголя, «Повесть о капитане Копейкине». Ну что поделаешь, люблю читать вслух. Бывает, когда я дома один, могу прочитать вслух фрагмент какого-то текста. Детям читал и читаю вслух, читаю именно так, как читал бы на радио. Между прочим — это отличный тренинг. Я бы даже посоветовал это своим коллегам. Просто чтение вслух какого-то хорошо написанного текста. Не обязательно выдающегося художественного произведения. Это может быть даже хорошо написанная статья. Хорошо произносить тексты на отечественном телевидении умеют очень немногие. А это важно, уверен, что это преумножает доверие и симпатию зрителей.

— А что с вашим увлечением джазом?

— Как же, оно сохранилось. А в период работы на телеканале «Культура» оно и вовсе обострилось. Я вообще очень благодарен «Культуре» за все, что произошло в моей жизни за эти три года.

— Сам играете на чем-нибудь?

— К сожалению, нет. К настоящему, великому сожалению. Слушать музыку и исполнять ее — очень разные вещи. В первом случае музыка в тебя входит, во втором — из тебя выходит. Создается иллюзия собственного совершенства. Иллюзия, конечно, не более того. Потом, игра примиряет, успокаивает получше, чем вышивание. С 16 лет я учился играть на академической шестиструнной гитаре, учился два года и, надо сказать, прилично играл. Зря бросил. Слава богу, сын музыкой увлечен. Джазом, кстати, не меньше моего.

— Ему увлечение джазом передалось исключительно в плане послушать?

— Не только. Он учится играть на кларнете. Это — Илья, старший, ему шестнадцать лет. Младший — Веня, ему шесть. Маленький и очень веселый человечек. Чему я радуюсь очень. Мне всегда нравились веселые люди, люди, которые весело живут. Не в том смысле, что ходят по коридорам и без конца хохочут. Я говорю об особого рода отношении к миру. Помните реплику из Мюнхгаузена Григория Горина? Серьезное выражение лица еще не является признаком ума. Вы бы видели, как Венька каждое утро собирается в школу! Если бы я так же ходил в школу в его возрасте! У меня бы жизнь иначе сложилась. Он надевает ботинки и радуется. Натягивает куртку и веселится.

— А у него какие-то культурные увлечения уже проявляются?

— Обожает танцевать! Совершенно, конечно, не умеет, и никто его не учил, но это такой спонтанный танец. Что-то среднее между балетным авангардом и ритуальными танцами африканских племен.

— Владислав Пьерович, я не сомневаюсь, что вы — человек культурный и воспитанный…

— А надо бы сомневаться.

— …тем более, работаете на канале «Культура». А вот способны ли вы на некультурные поступки?

— Вы имеете в виду речь с применением нецензурной лексики или что?

— Да что-нибудь. Бывает, что жизнь вынуждает?

— Как вам сказать. Я ведь три года в армии служил. Навык кое-какой имеется…