— Алексей, мы очень рады видеть вас в добром здравии. Видимо, вы соскучились по работе, если решили стать еще и режиссером своего нового клипа…
— Для меня это был очень серьезный шаг. После аварии врачи говорили, что я не смогу больше петь, вряд ли выйду на сцену как актер, и тогда пришлось задуматься над тем, что делать дальше, потому как сидеть на одном месте и ждать чего-то свыше не для меня. Неожиданно мои друзья-студенты продюсерского факультета New York Film Academy предложили мне как режиссеру снять короткометражный фильм. Они знали, что я много работал на съемочной площадке, умею монтировать, много знаю о кино и многое умею. И я подумал: а почему бы и нет? Даже если я больше не войду никогда в кадр, то смогу быть за кадром, делать все то, что делали люди, у которых я учился. Так все и началось. Я снял короткий метр, смонтировал, написал для него музыку и надеюсь, что он попадет на какой-нибудь фестиваль. Это станет для меня началом чего-то нового. А работу над клипом я не мог никому доверить, потому что это была моя личная история. Я хотел рассказать ее так, как видел сам, а не как ее увидит какой-то режиссер. Поэтому в клипе была девушка, которая безумно похожа на ту, что была в моей жизни. Была именно такая машина, именно такая Калифорния.
— И что же за личная история была показана в этом ролике?
— Это история любви. Единственная история любви в моей жизни, которая закончилась так, что мы больше не общаемся с той девушкой, хотя со всеми, кого я любил и с кем встречался, я поддерживаю хорошие дружеские отношения. К сожалению, имени этой девушки я назвать не могу, хотя вы ее прекрасно знаете.
— Говорят, во время съемок клипа едва не произошел конфликт с полицией?
— Конфликта не было, к счастью. Но ситуация была действительно забавная. Съемки проходили в Лос-Анджелесе в нескольких местах. В Америке есть правило: на все нужно брать разрешение. В России можно договориться на месте, а там — тебя погонят к чертовой матери. И вот мы снимаем сцену с нашими поцелуями в машине. Вдруг подъезжают полицейские, выходит офицер и с ходу выдает: «Покажите нам кадры, которые вы здесь сняли. Вы что — снимаете порно?!» Слава богу, у нас было разрешение, мы сразу показали кадры полицейским, они увидели, что здесь нет ничего плохого. Но это было очень смешно.

— А с какими еще трудностями пришлось столкнуться начинающему клипмейкеру?
— В целом это был нелегкий процесс. Например, я сам делал цветокоррекцию, спецэффекты, монтаж. Помню, я спросил у замечательного режиссера Паши Худякова: «А как ты делаешь блики? Они у тебя получаются такие «классные»! Он мне сказал, что нужный фильтр стоит 14 тысяч долларов. Из чего я сделал вывод, что, пожалуй, научусь делать это по-другому. И я научился делать их без фильтра, хотя потратил дикое количество часов, чтобы нарисовать блики в каждом кадре. Могу сказать, что занятие режиссурой изменило мои взгляды на съемочный процесс. Я побывал по ту сторону камеры и понял: когда режиссер говорит, что ему нужно, это значит — все должно быть именно так. И сейчас я даже не спрашиваю режиссера, для чего это. Просто делаю.
— Алексей, всем давно известно, что вы проводите много времени в Америке. Но никто толком не знает, что же вы там делаете…
— По контракту, подписанному с RedOne в 2011 году, я должен был переехать в Лос-Анджелес и, одновременно с работой над альбомом, освоить английский, который практически не знал. Сейчас я уже пишу песни по-английски и могу свободно общаться. Также я продолжаю учиться в двух актерских школах. Первая — Айваны Чабак. Когда я в Америке, занимаюсь там два раза в неделю. У Чабак своя методика, основанная на системе Станиславского, но в ее книге она изложена более простым языком. И еще в конце книги у нее написана фраза: «Когда вы это прочитаете, закройте книгу, забудьте ее и живите. Потому что на сцене не нужно думать, как построить роль, нужно быть максимально свободным». Это именно то, чем я занимаюсь во второй актерской школе Энтони Майлза. Там все основано в первую очередь на импровизации.
— Судя по всему, вы серьезно готовитесь к покорению Голливуда…
— Год назад я думал, что все в моих руках. Я прошел пробы на «Город грехов−2», ждал утверждения на роль Джонни. Казалось, все только начинается… А потом ты просыпаешься
в больнице и понимаешь, что ты — «овощ», который не может разговаривать, у которого висит пол-лица. И в этот момент становится ясно, что от тебя фактически ничего в жизни не зависит. Что получится — то получится.

— Но, несмотря на аварию, вы успели сняться в американском фильме, да еще и альбом записали…
—  Сейчас я прилетел из Мадрида, где почти закончил работу над треками из моего нового американского альбома. Еще буду играть следователя по особо важным делам в картине «Буревестник-Коррупция». Недавно снялся в американской картине «Ватиканские записи». Я сыграл там эпизодическую роль врача, но в любом кино все начинается с чего-то небольшого. Был очень удивлен, когда режиссер после съемок сказал, что я большой молодец и что им очень нравится моя работа. В итоге глава этой студии дал мне роли сразу в двух их следующих фильмах. В общем, что бы ни происходило в жизни, у меня есть ощущение, будто все идет так, как должно.
— После автокатастрофы вы довольно долго пролежали в больнице. Кто вас поддерживал в этот период?
— Семья Катерины фон Гечмен-Вальдек. Когда я более-менее восстановился, мог разговаривать, улыбаться, то разрешил маме приехать. Она находилась рядом со мной.
— А как насчет второй половинки? Как известно, любовь положительно сказывается на выздоровлении.
— На тот момент у меня не было никаких романтических отношений. Может быть, и к лучшему, потому что я находился в депрессии. Меня не покидало ощущение, будто я лягу спать, проснусь утром, и все будет отлично. С этим ощущением я жил очень долго. В таких ситуациях, мне кажется, лучше оставаться одному, чтобы никому не пришлось видеть тебя не таким сильным, как прежде. Я и сейчас никуда не тороплюсь, и отношения у меня только с моей работой.
— Поклонникам показалось, что после аварии вам было трудно выходить на сцену…
— Я никогда так не боялся перед выходом на сцену. Мои педагоги по вокалу сказали: «У тебя, возможно, не получится петь так, как ты мог это делать раньше, но нужно выходить и пытаться». Я распевался тогда около сорока минут, чего никогда не делал. Обычно это занимало минут десять. Я разогревался, бегал, прыгал, пытался выбросить из головы все то, что может мне помешать. Но забыл на сцене текст песни, которую исполнял огромное количество раз, не знал, попаду ли в следующую ноту. У меня с этим, кстати, до сих пор остались проблемы. В студии нужен метроном с маячком. Потому что ритм мне теперь нужно не только слышать, но и желательно видеть.

— То есть о полном восстановлении говорить еще рано?
— Возможно, я уже никогда не восстановлюсь полностью. Пою уже не так, как раньше. Работая на студии, мне приходится делать значительно больше дублей, иногда я просто не попадаю в ритм, в мелодию. Но никто не обещал, что будет легко…
— А как насчет каскадерских трюков? Вы же их сами делали…
— Я могу делать все что угодно, но не факт, что останусь после этого жив! Мне нельзя заниматься в фитнес-клубе тяжелыми весами, потому как это может привести к серьезным проблемам. Возможно, я когда-нибудь позволю себе делать трюки… Хотя нет, вряд ли, я дурной, но не настолько. (Смеется.) Сейчас я могу заниматься с гантелями весом в пять килограммов. Мне дали тренера, который специализируется на восстановлении после травм. Если раньше я ходил в клуб качаться, то сейчас — только фитнес.
— Мы надеемся, что в новом году от вас будут поступать только хорошие новости. Уже решили, с кем встретите наступающий, 2014-й?
— Пока не знаю. Если повезет, встречусь в Санкт-Петербурге со своими родителями. Но, скорее всего, буду работать, потому что за десять лет моей карьеры был у меня лишь один Новый год, когда я отдыхал. И это был самый скучный Новый год в моей жизни. Я встретил его в Лас-Вегасе. Заказал шикарный столик в одном из самых лучших ночных клубов, ходил танцевать, но мне было ужасно скучно. И я понял, что веселиться на Новый год — не для меня, мне просто нечего делать. Я должен работать, потому что слишком это люблю.