— Юрий Александрович, вам скоро (16 декабря, — WH) исполнится 65 лет, и в этом году как раз 40 лет вашей работе на телевидении.
— Если считать внештатную, то будет намного больше. Ведь я начал сниматься, когда мне было 13 лет. Потом меня приглашали, когда я учился в институте. Затем, когда я уже работал в театре, я вел цикловую передачу «Вперед, мальчишки». И где-то с 1974 года уже начал вести «Утреннюю почту», хотя еще не был в штате. Поэтому я никогда точно не подсчитывал количество проведенных лет на ТВ, ведь так много отправных точек.
— Ведущих, которые работают на нашем телевидении с тех пор, можно пересчитать по пальцам. Каково вам ощущать себя живой легендой в прямом смысле этого слова?
— Я не ощущаю себя легендой. И это не кокетство. Когда мне так говорят, это, конечно, приятно, но не более того. Но думаю, что это все-таки некоторое преувеличение. Легенды — они какие-то другие, что ли. Может быть, я так думаю, потому что для меня всю жизнь существовали свои кумиры, которые действительно были звездами, и потом я и предположить не мог, что мне когда-нибудь придется с ними работать, общаться, сниматься. Мне по жизни встречались настолько интересные и именитые люди, которые очень многое давали, сами того не понимая, что они меня как-то обучают. Я впитывал эти вещи на уровне эмоций, на уровне чувств. Вот они для меня остались звездами. Поэтому, когда мне говорят, что я — звезда, я всегда думаю: а как же вот этот человек? Вот раз уж мы заговорили на эту тему. Скажем, у меня давно есть звание Народного артиста Российской Федерации, которое я получил в 1998 году. Но вместе с тем я знаю таких артистов, с таким же званием, с которыми я себя в жизни рядом не поставлю. Это просто другое измерение. Для меня, по крайней мере. Это люди действительно талантливые, действительно гениальные артисты. А звание у нас — одно и то же.

— Вы в свое время ушли из актерской профессии. Но, спустя много лет, все-таки стали Народным артистом. А ТЭФИ за работу на ТВ так и не получили.
— Ну, ТЭФИ я в конечном итоге получил за программу «Достояние республики». Но какая-то закономерность в этом действительно есть. (Смеется.) Я же окончил ГИТИС, и официально у меня профессия — артист театра и кино. Но что касается государственных наград и званий, здесь ведь тоже существуют определенные правила. Скажем, Александр Масляков, который намного больше, чем я, сделал для телевидения, он по закону не имеет права быть Народным артистом. Он — заслуженный деятель искусств, только потому, что у него нет актерского образования. Я действительно живу долгой телевизионной жизнью и перепробовал многие профессии: был и автором сценария, и режиссером, и продюсером. Но когда меня спрашивают: а кто вы? Я всегда говорю: я — артист.
— Неужели в свое время вы ушли из театра на телевидение только из-за того, что там была в два раза больше зарплата и нужно было содержать семью? Все-таки это был большой риск.
— Абсолютно. Понимаю, если бы я сидел в театре и ничего не делал в ожидании какой-то определенной роли. Но у меня было достаточное количество прекрасных ролей, я был занят. И если быть честным, конечно, дело не в этом. Но точную причину я до сих пор назвать не могу, как бы ни анализировал то, что происходило в моей голове. Может быть, мне захотелось чего-то нового, может быть, я действительно думал, что буду более независим на ТВ. Просто тогда совместить театр с телевидением было невозможно, и нужно было выбирать. Я выбрал телевидение, доиграв все спектакли и введя новых, молодых ребят на свои роли. А театр (Театр Пушкина, — WH) для меня до сих пор остается родным домом, в котором меня очень-очень радушно приняли. Я ведь пришел туда совсем молодым парнем, мне было около 20 лет. А там уже работали такие мэтры, как Викландт, Кочетков, Аверин, Локтев. Масса действительно талантливых и легендарных артистов. Сейчас уже там мало кого осталось из тех, с кем я начинал. В частности, Вера Алентова, которая была моей первой партнершей на профессиональной сцене и которая мне во многом очень помогала.

— Вы до сих пор сожалеете в интервью, что так и не сыграли своей главной роли. И что режиссеры не рискуют вас брать в кино из-за вашего сложившегося телевизионного имиджа.
— Я действительно хочу сняться в кино. И у меня много друзей и среди режиссеров, и среди сценаристов — не буду перечислять, потому что это получится весь свет и цвет советского и российского кинематографа. Но, значит, они просто не видят меня в какой-то роли. Я сам начал отказываться от кино в середине 1980-х, потому что мне все стали предлагать сыграть самого себя: мэтр, звезда, Юрий Николаев… Я от этого отказался, потому что мне неинтересно. Иногда я соглашался, когда меня просили друзья и это действительно было нужно по сценарию: Юрий Николаев, продюсер «Утренней звезды», встречается с девочкой, которая мечтает попасть в его передачу. Так что в некоторых спектаклях и картинах моя фамилия действительно присутствует. Все мои друзья знают, что я хочу сниматься. Но проситься в кино самому… Я не умею. За других — да, за себя — не получается.
— Круг ваших друзей так и остался связанным преимущественно с театром и кино?
— Я бы не сказал, что у меня круг общения — только музыка, театр или кино. Есть огромное количество моих друзей, которые никак не связаны с искусством. Это, например, люди, которые занимаются авиацией, или мои одноклассники. Представляете — одноклассники! У меня два друга, с которыми я до сих пор дружу, и с которыми познакомился в первом классе. И нашей дружбой я очень дорожу. Я никогда не просчитывал круг друзей. Никогда не стремился с кем-то подружиться. Бывало так, что мы знакомимся, тут же вечером созваниваемся и продолжаем общаться. И так происходит на протяжении уже многих десятков лет. Я понимаю, что всем интересны какие-то громкие фамилии. А вот, например, имя Женя Дружинин ничего никому не скажет. Тем не менее, это человек, с которым я дружу с первого класса. Интересный человек и прекрасный друг.

— На день рождения соберете большую компанию?
— Да, я «накрою поляну», но ни одного корреспондента, а тем более фотокорреспондента, не будет. Я даже уже всем знакомым журналистам сказал: не обижайтесь.
— Домашняя обстановка вам комфортнее, чем работа на публику?
— И так, и эдак. Помимо телевидения у меня много работы — встречи со зрителями, различные концерты, то есть я все время среди людей. И это дает очень многое: ты понимаешь по глазам, приятен ты зрителю или нет, получаешь энергетическую подпитку, отдачу. С другой стороны — я настолько «переел» за это время. Опять же вот это — «звезда», «легенда»… Я действительно не знаю, как реагировать на эти слова. Поэтому хочется, конечно, и дома побыть. Ведь это такое счастье, когда ты с удовольствием идешь на работу, и с таким же удовольствием возвращаешься домой. Я не могу сказать, что сейчас с вами в кабинете «Останкино» я — один, а дома — другой. Да, в какой-то мере другой. Но по сути я остаюсь Юрием Николаевым и от этого никуда не ухожу. Я абсолютно самодостаточен дома, и мало того, когда супруга ложится спать, мне есть, чем заняться.
— Какой у вас любимый способ проведения отдыха?
— Ну смотря что вы имеете ввиду под отдыхом. Если это большой отпуск, то он у меня разный. Зимой — горные лыжи, летом — куда-нибудь под солнышко, но чтобы обязательно там был теннисный корт. Я не умею отдыхать пассивно и никогда не лежал просто на пляже то левым боком, то правым. Даже там мне обязательно нужно играть либо в нарды, либо в шахматы, либо в карты. (Смеется.)
— А, у вас же дома даже есть специальная комната для этого — восточная…
— Да, это в загородном доме, на Истре. Там есть и нарды, и шахматы, и бильярд, и теннисный корт на участке. У меня дом не на совершенном уровне, он построен мною в 1986 году, а вообще имеет 200-летнюю историю. Но он меня устраивает. Он такой патриархальный, там никакого модерна нет, шикарный вид. И я могу проводить время хоть на речке, хоть на теннисном корте, хоть в этой игровой комнате, где есть практически все необходимое на любой вкус — мой и моих гостей. А в Москве — я думаю, что это нормальное явление для человека — оставаться наедине с самим собой. Мне не скучно с самим собой.

— Ваши собаки, алабаи, еще живы?
— Да. Многие собачники, когда у них умирает собака, переживают, и это естественно. Я вывел другую формулу. Когда я чувствую, что моей любимой собаке уже много лет, я тут же беру малыша, тоже алабая, и происходит такая вещь: старшая учит младшую, и младшая продлевает ей жизнь. Я имею ввиду тех собачников, которые видят в собаке не просто игрушку, а живое существо, за которое ты несешь ответственность… Я не понимаю, когда вижу алабая в Москве. Это мощная собака, которой необходимо двигаться. Вот мои, например, все живут без привязи и вообще не знают, что такое дом. Только когда бывают сильные морозы в районе −30, или когда у меня собака рожала, я ее специально заманивал в предбанник. И, конечно, общение. Я всегда разговариваю с ними, особенно, когда беру двухмесячного щенка. И они понимают меня, они знают звук моей машины, чувствуют мое приближение за пять минут до приезда в загородный дом.
— Вот вы сейчас о собаках, а у меня параллель другая возникла: вам не хотелось бы взять свой курс студентов театрального факультета или телевизионного? Иметь учеников? Или хватило опыта с «Утренней звездой», где вы уже волей-неволей выступили в роли учителя, открыв для многих дорогу?
— Ну здесь вы правы абсолютно, я и возразить не могу. Во-первых, опыта «Утренней звезды» мне действительно достаточно, потому что я правда многих воспитал и дал им дорогу в жизнь. А во-вторых, для того, чтобы преподавать, нужно все-таки иметь систему преподавания. Одно дело — провести мастер-классы, что я делаю с удовольствием. Но чтобы преподавать — нужно быть педагогом. А это другая профессия.

— Юрий Александрович, несмотря на 65 лет, думаю, вы себя в душе ни к каким пенсионерам или ветеранам не причисляете. Да и судя по вашему активному образу жизни…
— Я не могу без работы, я живу в ритме. И планы у меня на годы вперед. Но, наверное, каждый человек не ощущает себя на то количество лет, которое указано в паспорте. Поэтому это скорее вопрос к вам, каким вы меня видите. Мне трудно оценить себя со стороны: может, я действительно пенсионер и ветеран, который молодится? Тогда это ужасно, если я так выгляжу. Но я никогда не стеснялся ни своих седин, ни своих морщин. Это мои морщины, это моя жизнь, это мои странички биографии. И плохие, и хорошие — все мое, все плюс.
— Есть какой-то профессиональный рубежа, который вы для себя отмечаете? Скажем, как Ларри Кинг: дорабатываю до определенного возраста — и ухожу. Хоть он все равно продолжает работать.
— Не-е-е-ет. (Смеется.) Не дай Бой, если это случится! Уже три дня бездействия, три дня без звонков, каких-то приглашений и переговоров — и я чувствую себя не в своей тарелке. Этот ритм задан еще с 1970-го года, а может и раньше. Студенческая скамья — это честолюбие. Каждый день — театральные постановки, кино, встречи. Где я стремился впитать все интересное, что есть в Москве: и театр, и кино, и телевидение. Так было на протяжении всей моей жизни и продолжается до сих пор.
— Последний вопрос. Про Элеонору Александровну. Что вы ждете в подарок от жены к юбилею?
—Я никогда не жду подарков, тем более — от супруги. Так же, как и она не ждет от меня. Мы просто берем и что-то дарим друг другу. Но в этот раз я уже предчувствую, что это будет. Она прокололась! И я сразу понял, что она задумала. (Смеется.)