Филипп Ершов родился в семье кинорежиссера, старший брат — актер и начинающий режиссер, что повлияло на выбор его пути. И несмотря на то, что отец как раз отговаривал сына от актерской профессии, вера в свою звезду была у Филиппа сильнее.

— Филипп, не так давно на вопрос, каким достижением в профессии гордитесь, вы ответили, что покупкой квартиры. Такие победы, пусть и заработанные честным трудом, для вас первичны?

— Может быть, пока я просто не дорос до того, чтобы признать какие-то свои профессиональные победы. Хотя, конечно, я рад, что после института попал в театр, через восемь лет службы в нем (улыбается) у меня появилась главная роль на большой сцене, и есть работы в кино, которые мне нравятся. Это в любом случае достижения и опыт, и в принципе на данный момент я собой доволен. Но мне есть куда расти.

— Как прошла у вас первая встреча с Олегом Меньшиковым, когда вас позвали в Театр имени Ермоловой?

— Признаюсь, я был не такой уж начитанный и насмотренный, когда учился в институте. И мне было стыдновато, что я не знал, кто такой Олег Евгеньевич Меньшиков, когда увидел его в «Легенде №17». Я пришел домой и спросил: «Папа, почему этот актер нигде больше не снимается?», на что он мне сказал: «Иди и прочитай, пожалуйста, про него». Я прочитал и понял, что это за величина.

— Вы не видели даже «Покровские ворота»?

— Нет. А разговор у нас был короткий. Олег Евгеньевич сказал: «14 октября „Ромео и Джульетта“, к роли Ромео готов?» Я ответил: «Да». — «Ну, тогда с тобой свяжутся по поводу репетиций. Счастливо». Я понял, что хочу здесь работать, потому что все будет очень конкретно.

— Надо же, и у вашего друга Дани Стеклова, такого же кудрявого тогда, жизнь в театре тоже началась с Ромео на сцене «Сатирикона». А где вы с ним познакомились?

— Когда мы с Данилой Андреевичем встречаемся, всегда проверяем наши волосы: он уже не кудрявый, а я еще повоюю. (Смеется.) А познакомились мы на съемках фильма Александра Велединского «В кейптаунском порту». С того дня и дружим.

— Вас каким-то предложением за последнее время удивили?

— Всегда удивляет, когда предлагают роль героя тридцати двух лет с двумя детьми. Да, мне двадцать девять, но выгляжу я несколько иначе. (Улыбается.) Можно наклеить усы и бороду, но двое детей… Я могу все представить и хотел бы, чтоб и в жизни так было, но все же… Хотя случалось, я приходил на пробы и понимал, что роль совсем не моя, а режиссер, причем хороший, смотрел и звал еще и еще раз на пробы, то есть проявлял интерес. И своим поиском он поселял вопрос во мне: «А почему нет? Если он так видит». Но случается и иначе: ты уже очень близок к тому, чтобы получить роль, придумываешь, как сделаешь ее, а тебе говорят: «К сожалению, нет, выбрали другого артиста». И вот это неприятно, грустно и больно, но, опять же, это часть работы. Работы над собой, работы в профессии. Таких моментов будет много, и надо быть к этому готовым.

— Но чаще вы все-таки играете героев намного младше себя. Вам это интересно, вы не переросли их? Хотя тот же Мальчик, юный сотрудник УГРО в сериале «Художник», — очень хорошая, пронзительная роль…

— Спасибо! Да, мне до сих пор предлагают роли шестнадцатилетних, но мне кажется, что это лучше сработает на будущее в профессии, нежели я в шестнадцать выглядел бы на двадцать девять. Конечно, хочется уже пробовать что-то новое, но я прекрасно понимаю и режиссеров, и продюсеров, потому что у меня пока есть несоответствие внутреннего и внешнего. (Улыбается.)

— А когда вы поступали в институт, такого не было?

— Иногда абитуриентов как раз не принимают по причине несоответствия внутренних и внешних данных… В одиннадцатом классе меня можно было спокойно сажать в шестой или седьмой класс, никто бы не заметил подмены. (Смеется.) И мастера как раз переживали, что я слишком юный, могу чего-то не потянуть. А я считал, что мне есть что сказать (смеется), но это был юношеский максимализм. Довольно быстро я понял, что надо смириться. Так что пока работаем и получаем опыт с тем, что есть.

— Я посмотрела фильмографию вашего отца, кинорежиссера Романа Ершова, и у него за десять лет, с 2010-го по 2020 год, нет ни одного снятого фильма. Почему такая пауза, он занимался чем-то другим?

— Папа сейчас преподает, и он уже давно ушел из художественного кино в документальное. Раньше я не до конца понимал его позицию, а он не хотел стать «мыльным» режиссером и теперь занимается тем, что ему приносит удовольствие.

— Как отец отнесся к тому, что вы решили пойти по его стопам?

— Когда я оканчивал школу, он сказал мне: «В этой профессии нужно уметь делать что-то еще. Иди получи специальность, которая будет для тебя страховкой, потому что не факт, что у тебя здесь получится». Теперь я понимаю, что то, как сложится твоя актерская судьба, это чистый фарт.

— Но вы не последовали его совету…

— Когда такое тебе говорят в юности, ты отвечаешь: «Я хочу и буду первым! Я пойду по этому краю, а не получится, тогда подумаю о другой профессии».

— То, что у него самого не все шло гладко, вас не пугало?

— Нет, папа знал и снимал выдающихся советских артистов, и они приезжали к нам домой в моем детстве, дружили с ним. Просто он не хотел становиться рабом профессии. Я, наверное, более сговорчивый, но тогда были другие времена. А если у меня будет сын, который захочет стать артистом, я тоже ему скажу, что хорошо бы ему уметь делать что-то еще, чтобы потом не чувствовать себя заложником, не сидеть и ждать, когда тебе позвонят. Ты в первую очередь мужчина, и когда рядом с тобой будет твоя женщина, ты не сможешь ей говорить, что у тебя творческий кризис и ты тонкая натура. Ты будешь придумывать, крутиться, вертеться. Может быть, в какой-то момент скажешь себе, что устал, не хочешь быть папой Карло. Я, например, очень завидую людям, которые могут создавать что-то в любой точке земного шара, сидя перед компьютером. Они ездят по всему миру, с утра встают на берегу океана, потом делают свою работу, идут выпить пивка и говорят: «Жизнь прекрасна!»; а ты просыпаешься в шесть, бежишь на съемку или на репетицию и со смены — в театр играть спектакль, возвращаешься, варишь себе пельмени и учишь текст…

— А они, возможно, завидуют вам, что вы стоите на сцене, да еще с такими актерами, что можете оказаться в разных временах и жизнях. К тому же, как говорил Олег Павлович Табаков, «наше дело веселенькое» — это игра, а значит, продолжающееся детство, а у них все серьезно…

— Да, это все так, но я все равно буду повторять: неважно, кто ты — актер, врач, садовник, тебе должна нравиться твоя работа. Если это не так, надо не бояться закрыть эту дверь и открыть новую. И я не отрицаю того, что в какой-то момент скажу: «Я устал, хочу чего-то другого» — уеду смотреть мир. К тридцати годам понимаешь, что время уходит. И не просто уходит — оно летит, и возникает вопрос: «А что ты сделал?» Ты можешь попасть в рутину, в такое колесо, когда каждый день похож на предыдущий. И тогда надо будет срочно что-то менять.

— Вы это говорите гипотетически?

— Да, пока у меня такого, слава богу, нет. К тому же мы с братом Сашей что-то придумываем, уже сделали первые шаги просто для себя — сняли фильм «Грузчики». И если я плох, всегда говорю себе, что нужно признавать свои ошибки. Ты упал — должен встать и понять, почему эта ступенька провалилась. В большинстве случаев успех в нашей профессии — это кропотливая работа и расшатанная нервная система. От копания в себе, от того, что ты падаешь и встаешь, падаешь и встаешь…

— А как вам дался переезд в Москву из Питера?

— Я жил в многодетной семье, ездил в пионерские лагеря и, хотя играл в футбол с девяти лет, всегда хотел домой, к маме и папе. При том, что не был маменькиным сынком. А когда случилась моя первая работа — главная роль в «Красных браслетах», — я учился на третьем курсе, мне сняли на лето квартиру в столице. И я научился выживать. Я не умел готовить даже каши. Кто-то скажет: «Он что, дурак, не знает, как гречку варить?» А я не знал, как и многое другое. Я все время звонил родителям и спрашивал, как сделать это, то… Но мелкими шажками добрался до того, что начал и готовить, и обустраивать свою квартиру. Я завел себе новых друзей, потому что в Москве вообще никого не знал, и это мне очень помогло. Когда я вернулся домой, то понял, что не могу больше жить с родителями, настолько самостоятельным я стал. Тогда у меня еще случились первые большие отношения, и я все время стремился обратно в Москву. И переехал я основательно тогда, когда моя душа уже давно была там. Адаптация прошла быстро. Я очень люблю Питер, и приезжать туда на каникулы, общаться с родителями, гулять, вкусно есть — в радость, но этот город не для работы. И с моим темпоритмом мне нужно, чтобы меня немножко пинали. (Улыбается.)

— Поначалу не сложно было морально жить одному?

— Может быть, вначале я чувствовал какое-то одиночество, но оно не было напрягающим, потому что я сразу попал в работу. Я готовился к съемкам, у меня были постоянные тренировки на инвалидных колясках. Если бы я сидел без дела, тогда, наверное, взвыл бы. Бывает, едешь в отпуск один в надежде найти там кого-нибудь, но этого не случается, и ходишь по пляжу в одиночестве, и вроде бы тебе хорошо, а вечером, если еще никто не пишет и не звонит, закрадывается мысль, что ты никому не нужен. Ну, актеру на пользу переживания.

— А кстати, были ли у вас страдания в любви?

— Да, я страдал, и вены резать хотел, думал, что жизнь закончилась. Любил очень сильно. И не раз. Мне кажется, что у творческих людей это происходит острее.

— И как приходили в себя после такого потрясения? Хотя вы говорите, что не раз переживали подобное…

— С последнего раза я уже долго отхожу. (Улыбается.) Мне трудновато. Если раньше я был очень влюбчивым, то сейчас все сложнее. И голова уже много повидала, и нет такого потока эмоций, и сложились внутренние порядки, которые сложно разрушать. Правда, я могу порадоваться одной улыбке. И верю, что здесь и сейчас может случиться что-то, и я скажу: «Это самый дорогой человек в моей жизни, как же я его раньше не замечал?!». Хотя, бывает, думаешь «наконец-то это мое!», а потом понимаешь, что нет, вам и поговорить-то не о чем.

— У вашего близкого друга Дани Стеклова есть сын. Знаю, что в карантин вы долго жили вместе с его семьей на даче. Не завидовали ему?

— А зачем это испытывать? Зачем себя так уничтожать? Я только рад, что у Дани все хорошо. У многих моих друзей уже есть семьи и дети. Когда я это вижу, понимаю, что готов, лишний раз убеждаюсь в этом своем желании. Хотя отношения — это не встать с дивана. Но если встречу человека, которого полюблю, неважно, сколько будет детей. Хотя в идеале для меня счастье — это дом, где много детей, собак, уют… Я уверен, что дети — смысл жизни. Наверное, я насмотрелся на подобное в своей семье.

— Может быть, ваши истории с девушками пока не сложились, потому что они вас тоже воспринимают совсем мальчишкой, как и режиссеры?

— Не знаю, не сказал бы. Но меня — и это загадка — все время тянет в какие-то более взрослые истории. (Улыбается.) И все мои друзья постарше, и девушки были взрослее.

— А у вас изменились какие-то критерии в отношении девушек после того, как вы прошли через не самый радужный опыт?

— Сложный вопрос. Все очень индивидуально, но, наверное, меня привлекают открытость, позитивность и чувство юмора. Человек может так улыбнуться, что мне захочется что-то о нем узнать, поговорить. Мы разбираем качества, но, по сути, если тебе симпатичен кто-то и он своеобразно смеется, ты в этом смехе находишь очарование. А если не симпатичен, то и смех может раздражать.

— Мы говорили о вашем Мальчике из «Художника». А вам близка его честность и правильность, ведь он такой правдоруб?

— В нем эта черта немного гипертрофирована, потому что время было другое. Но лет в пятнадцать я был во многом таким же из-за юношеского максимализма, считал, все должно быть так, как я это вижу и понимаю, и никак иначе.

— А вам многое разрешали в детстве, насколько доверяли и контролировали родители?

— Я думаю, мама и папа нас очень хорошо воспитали. У меня никогда не было каких-то дурных мыслей и хулиганства. Огромное спасибо за это родителям, потому что я вижу, когда сижу с детьми, какой это труд. Мы все росли в любви и внимании. Я из обычной школы бежал в музыкальную, оттуда на футбол, еще в какие-то секции. Родители крутились как белки в колесе: Сашу туда отвести, Наташу сюда привести… Но когда я заявил, что больше не хочу ходить в музыкальную школу, мне сказали: «Мы тебя услышали», — и я экстерном окончил ее, чтобы получить диплом. Родители всегда спрашивали: «Чем хочешь заниматься? Хочешь пойти в театральную студию — иди! Не знаешь, чего хочешь, — будем вместе искать, что тебе интересно». А еще в какой-то период жизни у нас дома висел прайс: например, помыл посуду — десять рублей, прочитал книгу — сто. Мы рассказывали папе краткое содержание — тогда еще не было Интернета, откуда можно было это узнать. Папа давал сотку, и ты радостный думал: «Пойду куплю себе сосиску в тесте или пиццу». И хотя подобная практика недолго продержалась, мы не слепыми котятами вошли во взрослую жизнь, понимали, что такое труд и что папа не будет постоянно что-то оплачивать.

— У вас в юности не было каких-то комплексов, может, из-за кудрей?

— Из-за шевелюры точно нет, но я прошел в школе очки и брекеты. После этого мне ничего не страшно. (Смеется.) В младших классах на очки очень реагировали, а в старших — на брекеты. Помню, тогда шла иностранная реклама газировки, в которой человек на улице никак не мог открыть бутылку и просил помочь товарища в брекетах. После этого ко мне очень часто в школе подходили с бутылками и говорили: «Ну что, брат, откроешь?» И я научился зубами открывать пивные бутылки. (Смеется.) На самом деле я умею удар держать. Мы выросли на окраине Петербурга, там надо было уметь ответить. Я считаю, что в любой стычке может спасти юмор. Если ты ответишь остро, колко, то и человек, который хотел тебя задеть, может засмеяться. А самоирония — это вообще прекрасно.

— Если бы вам сейчас нужно было какому-то большому режиссеру показать одну вашу роль, что бы это было?

— Наверное, это исходило бы из того жанра, в котором режиссер хочет снимать, но моя самая любимая роль — в «Красных браслетах». Она запала мне, хотя, когда я пересматриваю фильм, вижу, что там мне опыта не хватает, но это честная работа.

— Не расстраивает, что вы о первой роли говорите как о лучшей? Ведь прошло уже достаточно лет…

— Это главная роль, и там много личных высказываний. Рефлексия всегда и так со мной, но я стараюсь смотреть на все трезво, надо просто работать и верить в себя. Мне кажется, в двадцать девять лет сказать «я сыграл такую роль!» неправильно, надо всегда оставлять некий зазор, думать, что это не потолок.

— У вас не было минут не то чтобы звездной болезни, но хотя бы легкого недомогания?

— Вроде бы нет. Наоборот, меня всегда улыбает, что вроде бы я ничего не сделал, а люди обращают внимание. И я, и ребята в моем окружении считают, чем ты проще, тем быстрее люди к тебе потянутся. (Улыбается.)

— А вы хороший друг, как думаете?

— Это не мне судить. Я не могу ответить за своих друзей. Хочется верить, что хороший.

— То, что Даня стал семьянином, никак не повлияло на ваши отношения, на качество дружбы?

— Не знаю. Может быть, до этого все было как-то по-детски, мы могли куда- то сходить, похулиганить, а когда у человека появляется семья, он становится более ответственным. Но мне кажется, что его женитьба никак не повлияла на наши отношения. Я очень люблю приезжать к Дане с Надей (актриса Надежда Лумпова. — Прим. авт.) в гости. Для меня огромная радость — пообщаться с моим крестным сыном Петей, уложить его спать, а потом посмотреть с другом футбол и поговорить. Мне у них дома очень хорошо, и я думаю, что когда-нибудь это все обязательно будет и у меня. (Улыбается.)