Сейчас многие воспринимают Юлию Пересильд «как ту самую актрису, которая летала в космос». Действительно, жизнь разделилась для нее на «до и после». А фильм «Вызов» стал в чем-то и вызовом самой себе, ее готовности открыть новую главу и в жизни личной.

— Юля, прошло почти полтора года после полета. Не кажется ли тебе порой, что все это было как будто не с тобой?

— Не скажу так, но мне кажется, что это было очень давно, лет десять назад. Когда я слышу новости со станции, то, с одной стороны, не верю, что была там, а с другой — очень переживаю за все, что происходит, чувствую свою причастность, ощущаю, что речь идет о чем-то родном.

— Если бы тебе сейчас сказали, что нужно что-то доснять из космической части и есть возможность снова полететь, как бы ты поступила?

— Мне бы очень хотелось полететь, но, оберегая своих близких, я бы уже этого не сделала. Если гипотетически предположить, что я одна, тогда точно согласилась бы.

— Ты знаешь, как они за тебя переживали и внутренне не хотели этого, но не отговаривали?

— Думаю, и по мне, и по Климу было видно, что говорить хоть что-то бессмысленно, мы были очень заряжены на эту историю. И семьи нас поддерживали, хотя, конечно, я знаю, что в глубине души мои дети и родители совсем не хотели этого. Точнее, им было радостно, что происходит нечто значительное, но всем нужна здоровая и, главное, живая мама и дочь. И странным образом в этот период круг людей разделился, и чем ближе был человек, тем меньше он кричал: «Ура! Давай! Вперед! За звездами». Для меня показательным стал мой день рождения, 5 сентября, как раз накануне отъезда на Байконур. Я обещала друзьям еще год назад собраться по этому поводу, и вдруг подумала, что не буду отмечать, потому что тридцать семь — мистическая цифра, на ней у многих все заканчивалось. Но мы все равно посидели у меня с близкими людьми, с однокурсниками. И уже под конец вечера (а разговоры в основном крутились вокруг космоса) Наташа Ноздрина не выдержала и сказала: «Юля, не надо. Ну зачем? А если, не дай бог? Остановись». Я ответила, что уже поздно, и в этот момент увидела в глазах друзей, что они все с ней солидарны. Просто никто не произносил это вслух, потому что понимали: ничего уже не изменишь, но волнение у всех было на высоком градусе. А как вели себя дочки, кто из них больше боялся? Думаю, они обе осознавали, что происходит, но Маша все переживала внутри, а Аня давала интервью, рассказывала, как это все круто, ушла в открытый позитив. Но уже когда все завершилось, я увидела, что они пережили что-то очень большое. И за год подготовки и самого полета они выросли, по-человечески стали взрослыми. Весь этот период был напряженным, но мне кажется, самый трудный момент для всех вас — это Байконур, где родным нельзя было показать тебе свои эмоции… И мама, и девчонки — молодцы, они управляли собой, и в этом тоже их героизм. У нас было всего две встречи, одна — после их прилета, когда нам разрешили повидаться через забор, а другая — за стеклом за день до старта. Самое трудное — как раз эти прощания. И ты же не остаешься с ними наедине, значит, должна сохранять боевой дух, бодриться. А первое прощание было перед отлетом на Байконур. Я не знаю, как переживал их Клим, он все-таки режиссер, а у меня такие моменты сразу вызывают массу эмоций. Все, что я прошла от начала и до конца, это колоссальный актерский опыт.

— У космонавтов есть свои суеверия. Вас в них посвятили? И были ли какие-то лично у тебя?

— Я сейчас как раз закончила книгу о своем космическом путешествии и отдельную главу посвятила суевериям и приметам. Я смеялась, что у космонавтов тысяча и одна традиция, потому что всегда считала, что актеры и вообще театральные люди очень суеверны, а оказалось, что мы по сравнению с ними дети. Я в жизни человек не очень суеверный, выношу мусор по вечерам, но мы как люди в этой отрасли новые подходили к их традициям с уважением. И у меня хватило сил выполнить все, что имеется у них в арсенале, хотя без иронии относиться к чему-то было невозможно. Известно, что надо пописать на колесо автобуса, везущего к стартовой площадке, что я тоже исполнила, хотя девочкам надо еще постараться это сделать. (Смеется.)

— А есть у космонавтов суеверия, касающиеся каких-то слов, из серии, что мысль материальна? Вот даже «прощание» не очень звучит в таком контексте…

— Они не говорят «последний», но и киношники не произносят «последний съемочный день» или «последний кадр», только «крайний». А слову «прощание» у меня посвящена отдельная глава, я писала о том, как для себя пыталась его переформулировать. Потому что, честно скажу, оно звучит страшно. Ты оставила прощальное письмо дочкам. Это же очень страшно и суеверно, на мой взгляд… Я не боюсь этого. И завещания, и письма говорят лишь о том, что ты хочешь подготовить своих близких людей, это ответственность за родных.

— Они не знали, что ты оставила письмо?

— Нет, знала только мой директор, и то я сказала ей об этом перед стартом, потому что не хотела пугать родных. Они и так об этом думали, и им не нужно было знать, что я на эту тему очень серьезно размышляю. Я представила себе худший расклад. Тут же очень конкретная ситуация, можно сколько угодно отгонять от себя мысли, но в реальности, когда ты закроешь глаза при столкновении со столбом, это никоим образом не спасет тебя от удара. Глаза надо как раз открывать, тогда, может быть, у тебя есть шанс обойти этот столб. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы начало колбасить в ракете. Страшно ли мне было в ней? Нет. Было ли мне страшно до этого? Да. Я очень много работала со всеми своими страхами сама и с психотерапевтом. Психология для космонавтов тоже очень понятная и важная вещь, и они же проходят тесты на совместимость… Да, безусловно, целый штат их психологов работал и с нами. И экипаж сложился, причем и старта, и спуска. Как с Антоном Шкаплеровым, так и с Олегом Новицким, и с Петром Дубровым, это было совмещение абсолютных противоположностей, что тоже очень интересно, хотя не всегда просто. Мы притирались и в результате сформировались в команду. Если люди вместе могут совершать невозможные вещи, то это лакмусовая бумажка того, что коллектив сложился. Когда мы туда летели, то не надеялись, что все запланированное удастся снять. И были бы очень счастливы, если бы и восемьдесят процентов сделали, а в результате перевыполнили план.

— А как можно было перевыполнить план, если у вас были намечены определенные сцены?

— Блок космоса достаточно большой в фильме. Например, пролет по станции на Земле не снять никогда. Этот кадр был выделен красным цветом. Сцены операции — тоже, потому что на Земле это невозможно физически. А сцены эмоционального плана, касающиеся моей героини, ее размышления и виды из иллюминатора, теоретически можно было бы попробовать снять, вернувшись, или вообще убрать, придумав режиссерский ход. Но мы успели сделать не только то, что у Клима запланировано, а еще и то, что ему, как художнику, вдохновившемуся невесомостью, пришло в голову.

— Ты уже закончила писать книгу, и сколько страниц в ней?

— Она написана, в ней страниц двести.

— Большая. Она не только о космосе?

— Нет, только о нем. Это не мемуары актрисы, никакой автобиографии в ней нет. Я надеюсь, это у меня последнее интервью про космос перед премьерой фильма, а он выходит на экраны в середине апреля. Ведь, рассказывая, я заново все проживаю, и это тяжело, я не капризничаю. Как только выйдут фильм и книга, я бы хотела эту тему от себя отпустить.

— Ты говоришь, что тяжело об этом вспоминать, а Лев Толстой писал, что человек с радостью рассказывает о своей самой серьезной болезни, когда он полностью излечился. Ваша миссия оказалась выполнима, но…

— Очень интересная мысль Толстого. Это была яркая вспышка, и ожоги все равно остались. Конечно, они заживают, перестают уже так тревожить, но все равно следы есть.

— Ты уже продолжительное время не снимаешься. Отвергаешь сценарии, которые приходят, потому что набираешься сил или не было чего-то интересного?

— С 29 марта 2021 года, кроме фильма «Вызов», у меня не было ни одного съемочного дня и никаких репетиций. В июле закончились съемки, в сентябре было еще два дня на Байконуре. Не снималась я, потому что не было сил, а проекты, которые приходили, не смогли так зарядить, чтобы я согласилась участвовать в них. Я рада, что сейчас появились роли, которые взволновали меня, и с марта начинаю работу и в кино, и в театре. Кроме того, я писала книгу, это заняло много времени. И этот год сильно болела мама, мы прошли страшный, тяжелый период, не было ни душевных, ни моральных сил, чтобы даже чем-то увлечься. У меня ощущение, что только сейчас я выдохнула.

— Получается, мама заболела вскоре после твоего прилета. Ты не думала в тот момент, почему, когда уже столько всего пережито и пройдено, вдруг такой удар?

— У меня было много размышлений на этот счет, они пройдены, и я не хочу о них вспоминать. Мне кажется, в жизни часто работает страшная и неприятная фраза: «Все, что нас не убивает, делает нас сильнее». Хотя, казалось бы, куда? Но, значит, есть куда.

— Во время отбора и подготовки у тебя ни разу не было психологического срыва, желания, пусть минутного, свернуть с пути?

— Срыва не было, но поскольку и отбор, и подготовка каждый день приносили массу проблем, то, когда они появлялись, казалось, что их никогда не решить, не справиться. И, конечно же, первым желанием, как у любого человека, было отказаться.

— Например?

— Помимо всего, что происходило в ЦПК (Центр подготовки космонавтов), я в то время сталкивалась с неверием в меня людей и палками в колеса. Каждый день подкидывал какие-то новые проблемы. И центрифуга во всем этом была большим счастьем, равно как и сам космос. Тут ты хотя бы понимала, ради чего оно, а когда испытания повседневные, человеческие, даже в чем-то мелкие, и их много, пройти через них довольно сложно.

— А вообще ты проходила испытания в виде палок в колеса?

— Много, мне как-то везет на это. (Смеется.) Я женщина self-made и не думаю, что какой-то человек, который сделал себя сам,сказал бы, что это легко. Но вокруг меня существует флер, что я счастливчик, у которого все получается, и это всегда обидно. В нашей стране очень живуч стереотип, что если мужчина чего-то добился, то он сделал это сам, а если женщина, то у нее за спиной стоят какие-то влиятельные лица мужского пола.

— Какие свершения дались тебе тяжелее всего именно потому, что они сопровождались подобным негативом?

—Поступление в театральный институт, например. Девочка из Пскова прошла сама на бесплатное отделение при конкурсе двести человек на место. В моем городе никто не знал, кто такой наш мастер Кудряшов, поэтому тут же пошли разговоры, что у меня с ним роман. (Улыбается.) Или какая-то актриса говорит: «Почему она попала в Театр Наций, а я нет?» Не потому же, что она спит три-четыре часа в сутки и работает как лошадь. Это же неприятно признавать. Почему она полетела? Да связи у нее… Это не разрушить, потому что таким образом людям, которые не способны тратиться и убиваться ради идеи, проще объяснить себе, почему у них не получилось.

—До космоса писали ужасные вещи об экранизации «Угрюмреки», о тебе и даже о твоей внешности. Как реагируешь и что ранит сильнее — когда оскорбляют актрису или женщину?

—Не скажу, что от количества хейта переживаю его легче, но в какой-то момент перестаю читать это все. Знаю, что я хорошая актриса и что моя профессия в моих руках, но у любого профессионала может что-то получаться, а что-то нет. Красивая ли я женщина? Мне всего хватает. Серьезно ранили обвинения хейтеров, не понимающих, к чему еще придраться, в растрате выделенных на полет в космос денег, каких-то бюджетов, к которым я не имела никакого отношения. Я никогда не интересовалась бюджетом фильма, некомпетентна. И когда стали писать, что из-за меня погибнут дети, это было больно и обидно, потому что много лет своей жизни я посвятила фонду «Галчонок». Вот тут моя ахиллесова пята, потому что я столько сил, энергии, нервов, переживаний вкладываю. Все остальное могу пережить достаточно легко, я самодостаточный человек и не пряник, чтобы нравиться всем. Хотя все равно это неприятно, особенно, когда какая-то сумасшедшая блогерша прямо перед стартом пишет: «Ну, погибнет она, поставят ей памятник на малой родине». И я тогда это увидела в каком-то желтом издании.

— Много сумасшедших, несмотря на трансляции с Байконура и со станции, писали, что ни в каком космосе вы не были. Как воспринимала это?

— Людей, поддерживающих теорию всемирного заговора и того, что Земля плоская, не так мало. (Смеется.) Невозможно обижаться на таких. Облить грязью легко. Это могут делать слабые и ничтожные личности. Пару лет назад я поставила в своем родном городе «Каштанку». Завтракаю в кафе с детьми, а я в радиусе метров сорока всегда слышу, что говорят, даже в шумном помещении. Вдруг до меня доносится: «Пересильд, Пересильд»… Слышу, что обсуждают, кто мне дал сделать «Каштанку». Я сначала замкнулась, а потом подумала: «Нет, раз я тут, подойду». Подхожу, здороваюсь, сидят два взрослых на вид интеллигентных мужчины. И я им говорю: «Поскольку я неоднократно услышала свою фамилию, то присоединюсь к этому разговору с вашего позволения. Скажите мне в лицо все, что вы думаете, у вас есть великолепная возможность вылить всю вашу злость прямо сейчас, чтобы это дошло до адресата». Они покраснели и, давясь едой, стали собирать вещи и убежали. (Смеется.) Когда в компании начинают обсуждать кого-то за спиной, мне бывает очень некомфортно, я ненавижу подобное.

— А ты бы ухватилась за фильм «Вызов», если бы там не было космоса?

— Мне очень понравилась история, и я подключилась к героине. В первую очередь рассказ о женщине, которой надо научиться любить и которая хочет встретить свою любовь. Но она до сих пор не может себя простить и отпустить предыдущие отношения. И это история женского коллектива: бабушки, мамы, дочери, что для меня тоже очень понятно. Поэтому роль меня зацепила. Но когда я читала сценарий, космос уже был, не знаю, как бы я прочла без него. (Улыбается.)

— Где-то год или полтора назад ты тоже признавалась, что хочешь по-настоящему влюбиться. Говорят, что надо свои желания отправлять в космос, а ты его сама доставила точно по адресу, и все случилось.

— Можно и так сказать. (Улыбается.) В общем, получилось, что фильм принес тебе в том числе и это, потому что твой герой тоже снимался там. Наверное, да. Но я по-прежнему, не хочу обсуждать свою личную жизнь. Я поняла, что это точно не то, про что нужно говорить.

— Почему ты это поняла?

— Потому что это становится достоянием общественности, и мне теперь кажется, что я очень много отдаю ей, а что-то должно остаться только моим.

— В те периоды, когда ты была одна, чувствовала себя сильнее?

— Может быть, я и чувствовала себя в чем-то сильнее, потому что одной проще принимать решения, не надо ни с кем советоваться, ни под кого подстраиваться, никого слушать. Но в таком состоянии ты все равно несчастнее, несмотря на всю эту простоту.

— А тебе хочется хоть иногда быть слабой?

— Да, но мне это трудно дается. Очень тяжело делегировать кому-то обязанности, дать возможность делать что-то за тебя, потому что кажется, что сама все сделаешь лучше. (Смеется.)

Когда ты готовилась к полету, наверное, мало что делала по дому. А вообще, что на тебе из домашних занятий?

— Во-первых, когда я проходила подготовку, тоже занималась хозяйством. У меня, безусловно, есть помощники, но они не всегда здесь, и их не так много. Я убираю сама, гуляю с собакой, если я дома, готовлю. В общем, делаю все и с большим удовольствием.

— Не так давно начала заниматься пилатесом. Стала ли ты после своего опасного приключения уделять больше времени?

— Да, я хожу на пилатес, но, как и раньше, основную часть свободного времени провожу с детьми. Мне нравится семейное кино,выставки, спектакли, на которые можно пойти всем вместе. С удовольствием посмотрели «Чебурашку».

— Куда же тогда вмещать, например, свидания? Хочется же пойти или поехать куда-то с любимым человеком…

— С этим всегда проблема, время действительно не резиновое. А кто ты в большей степени: мама или женщина? Сложный вопрос. Не знаю, я нахожусь в поиске баланса. И это всегда тяжело дается, потому что профессия забирает много сил, энергии и файлов в мозгу.

— У твоих дочек сейчас такой возраст, когда даже маленькая разница в четыре года может ощущаться большой. Как они общаются друг с другом?

— Да, этот разрыв сейчас ощущается. Аня уже взрослая, у нее другие интересы, а Маше очень хочется, как это всегда, наверное, бывает, общаться со старшей сестрой и с ее друзьями. А они немножко возмущаются: «Мелкая, чего ты с нами?!».

— Дочки по-разному переживали всю эту историю. А в чем они еще отличаются? Они разные и по внешним проявлениям…

— Они очень разные, это точно. Маша пока про внутренний мир, а Аня — про внешний. Младшей вообще все равно, как она выглядит, ей важен баланс внутри, то, о чем она сейчас думает, какую музыку слушает, что смотрит, а Ане нравится быть на виду. Но Маша — еще ребенок, а Аня действительно уже взрослая.

— А каким подаркам каждая из них больше радуется?

— Хорошо, что они вообще радуются подаркам. Я их в этом смысле балую. Но одним из самых лучших подарков для Маши была собака. Аня тоже ее очень любит, но для нее это не было таким событием. Когда мы везли кота с Крита, Аня тоже была за, но посыл шел, конечно, от Маши: «Как мы его оставим? Он тут один погибнет без нас». Аня скорее обрадуется, если мы куда-то пойдем развлекаться, а Маша тому, что проведем вечер дома и посмотрим вместе кино.

— Юля, ты можешь себя назвать счастливым человеком?

— Безусловно, даже никаких вопросов на эту тему не возникает.

— А какие моменты своей жизни ты можешь сравнить с тем счастьем, что испытала от старта до приземления?

— Наверное, путешествие в космос сравнимо с рождением детей. Я помню, что когда впервые увидела свою дочь Аню, подумала: «Это космос». (Улыбается.) Рождение детей, влюбленность — такого уровня события. И как прекрасно, что полет был, а главное, что бы ни случилось, никому этого у меня уже не отнять.