Приехав из небольшого армянского городка совсем молодым человеком, не имея профессионального образования, Карен Оганесян стал одним из самых ярких кинорежиссеров России. Были судьбоносные встречи, удача и в хорошем смысле слова авантюризм. А еще любовь, которая спасает в тяжелые времена. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера».

— Карен, слышала, что вы любите параллельно снимать один проект, готовиться к другому и заниматься монтажом третьего. Прямо как Юлий Цезарь. И сейчас у вас одновременно вышло несколько фильмов…

— Ну, до Цезаря мне далеко, и он плохо закончил. (Смеется.) Не хочется к кому-то повернуться и сказать: «И ты, Брут?», но у меня лучшая команда в мире и партнер-друг Полина Иванова. А если без шуток, с того момента, как у меня появилась своя кинокомпания, я не позволяю себе режиссировать больше двух проектов, и то не совсем параллельно. Но я понял, что не имею права не разбираться в сценарном деле и в продюсировании. По крайней мере мои знания во всех этих областях должны позволять мне или находить специалистов, или делать что-то самому. Но в прошлом году, когда мы в Узбекистане снимали «Игру на выживание−2» при шестидесяти градусах жары, я серьезно заболел ковидом и чуть не умер, заново учился ходить. Поэтому «Игра» у нас застряла, и остальное накопилось.

— А не вступают ли в конфликт ваши интересы как продюсера и режиссера? Продюсер хочет, чтобы при хорошем качестве что-то было дешевле, делалось быстрее, а режиссеру это не всегда нравится…

— У меня почти то же самое (улыбается), потому что я постепенно стал производственным режиссером, а он должен быть гибким, понимать, где надо тратиться, а где нет. Допустим, в сценарии три батальные сцены, и эмоционально для зрителя одна будет лишней. Если режиссер разбирается в драматургии, он поймет, как она может быть решена по-другому. А еще порой стоишь перед выбором: снять какую-то сцену, но не получить артиста, которого очень хочешь, потому что бюджет ограничен, или сделать наоборот. И нужно находить баланс, чтобы кино не пострадало.

— У вас, с одной стороны, картины зрелищные, а с другой — в кадре всегда очень хорошие высокооплачиваемые актеры. Бывает ли, что друзья снимаются у вас за меньшие деньги из любви к вам и к искусству?

— Какие бы ни были зрелища и спецэффекты, следим мы на экране за героями. Как говорит Владимир Львович Машков: «Самый лучший блокбастер — это лицо думающего артиста». И у меня на площадке артисты на первом месте, а до этого, конечно, сценарий. На проекте «Жизнь впереди» у нас был совсем маленький бюджет, но сценарий всем очень нравился. И я сказал артистам, что гонорары будут небольшими, но мы вместе с удовольствием поработаем и снимем классное кино. И не было ни одного, кто бы отказался, но такими вещами нельзя злоупотреблять. К друзьям я могу подойти при переработке на час или два и сказать: «Парни, простите, дайте мне еще пятнадцать минут». И они отвечают: «Карен, не проблема». Я часто слышу про скандалы, истории о том, что артисты уходят из-за переработок. Но одно дело, когда это происходит из-за непрофессионализма или разгильдяйства, а другое — когда у вас сложный объект, тяжелые съемки, с утра помешала погода, потом что-то еще… Такое все понимают.

— Знаю, что вы еще в детстве мечтали стать кинорежиссером. Откуда такая идея возникла у школьника из небольшого армянского города Гюмри?

— После землетрясения в Армении особо нечего было делать. А у моего дяди был видеопрокат, и я там, наверное, все фильмы посмотрел по десять раз и не пропускал ни одного из тех, что мог поймать по телевизору. Я тогда жил у тети в Ереване, и по какому-то каналу показывали по четыре картины в день, а потом их повторяли. А еще я очень хорошо помню, как тетя поздним вечером что-то гладила, а я смотрел церемонию вручения «Оскара», и Мел Гибсон получил статуэтку за «Храброе сердце». Я повернулся к тете и сказал, что когда-нибудь тоже получу «Оскара» и что хочу кино снимать. Что это за награда — я не понимал, но меня очень вдохновило, что я болел за «Храброе сердце» и он оказался оценен какой-то академией. «Раз я понял, что это хорошо, значит, я тоже чувствую кино», — решил я. Мне кажется, с этого все и началось. (Улыбается.)

— А какие наши фильмы из тех, что вы смотрели тогда, вас больше всего впечатлили?

— Прежде всего «Белое солнце пустыни». Я фанат этого фильма, смотрел его больше, чем все другие. И он оказался для меня судьбоносным. Я хотел поступать во ВГИК, но признаюсь, что не очень люблю учиться (улыбается), лентяй на самом деле, и потому думал: «Еще четыре года, а вдруг это не мое?» А в Ереване были курсы по повышению квалификации телевизионных работников с отделением режиссуры рекламы. И я решил, что пойду туда. Для курсов нужна была справка, что ты работаешь на телевидении. Я в тот момент трудился в газете, составлял кроссворды и подумал: «Что я, бумажку не смогу подделать на компьютере?» Написал, что работаю режиссером. (Смеется.) И меня взяли. Там я познакомился с кинооператором Аликом Явуряном, он еще с Сергеем Параджановым работал, который сказал: «Карен, забудь все это и поезжай в Москву на курсы Грымова». Юрий тогда был хорошо известен и популярен. Курсы стоили три тысячи пятьсот долларов, это было очень много.

— И где вы их взяли, у родителей?

— Не поверите, заработал! Но в первый год после окончания курсов я не смог поехать. Моя сестра выходила замуж, и папа сказал: «Или ты в Москву едешь, или свадьба сестры», у нас ее проводит женская сторона. И я выбрал свадьбу. Так что у меня был год на то, чтобы заработать деньги. А на курсах я снял дипломную работу «Человек человеку волк», мне казалось, что название должно быть пафосным. (Смеется.) Во время защиты после просмотра моего фильма почему-то объявили перерыв, хотя не должны были, и я подумал: «Ну все, это конец!» Мне все говорили: «Не снимай это, делай что-то легкое». Я согласился, принес такой сценарий, а сам снимал то, что хотел, и монтировал ночью. Наконец начали обсуждать работы, дошли до меня, но пропустили и пошли дальше. Я был очень расстроен — получалось, что я подставил оператора, и решил остаться, чтобы защищать товарища. И тут они возвращаются к нашей истории и минут тридцать хвалят ее. После этого мой друг-оператор сказал, что его взяли на работу, но режиссером. Я тогда был очень молодой и мелкий, и они подумали, что режиссер он, а не я. (Смеется.) Потом узнали правду, но в итоге я у своего оператора месяц работал ассистентом режиссера, что было очень смешно. А после этого мне дали три программы делать. Я заработал деньги, пришел к отцу и сказал: «У меня есть три тысячи пятьсот долларов, ровно на учебу, звони родственникам (папин дядя жил в Москве), отправь меня туда, пожалуйста». И бабушка, и дедушка, и мама были категорически против моего отъезда, но папа сказал деду: «Ты не пускал меня туда, куда я хотел, а с моим сыном будет иначе». Меня это очень впечатлило, потому что он впервые в жизни ослушался деда. Это было такое доверие, что я не мог подставить его. Если бы у меня не получилось, я бы себя не простил.

— А кем работает ваш папа и кем был дедушка по профессии?

— У нас в городе было самое крутое ателье, и дед шил всем высокопоставленным работникам костюмы. А папа окончил политехнический институт, но думаю, что это не было его призванием, а в тот период он, как и все, занимался коммерцией.

— После окончания школы у вас был семейный совет по поводу вашего образования? Вы же хотели снимать кино, а окончили филологический факультет педагогического института…

— В Гюмри не было ничего, связанного с кино. Папа в свое время очень хотел, чтобы я стал переводчиком или журналистом. Он обожал путешествовать, и, по его мнению, эти профессии давали такую возможность. Я поступил на международную журналистику, потом поменял институт, но мне нигде не было комфортно. В итоге я застрял, учась на педагога армянского языка и литературы, потому что там был маленький студенческий театр, в котором я ставил мини-спектакли, скорее даже этюды. А еще на меня сильно повлиял спектакль Ереванского русского драматического театра. Я был потрясен тем, что искусство — такая мощная вещь, притом что был далек от всего этого. Меня девушка на спектакль пригласила, и я в антракте даже не пошел с ней пройтись, потому что был под сильным впечатлением.

— А вы все-таки окончили институт, доучились?

— Это трудно назвать словом «учился». (Смеется.) Когда я поступил на курсы в Ереване, то сбежал из института за полгода до окончания. По-честному пришел в деканат и сказал: «Извините, но это не мое. Я хочу заняться другим. Если дадите диплом — спасибо, нет — значит, нет». И они дали.

— И наконец на второй год вы отправились к Юрию Грымову…

— Да, и в Москве я узнал, что именно в этот год курсы стали стоить не три тысячи пятьсот долларов, а две тысячи пятьсот. И у меня неожиданно остается еще тысяча долларов на жизнь. Была еще одна важная деталь — мой педагог с курсов в Ереване дал мне письмо без адреса и сказал: «Карен, откроешь его только тогда, когда поймешь, что у тебя там ничего не получается. В самый крайний момент. Там написан телефон, по которому ты позвонишь, и этот человек тебе поможет». И незадолго до окончания курсов я думал, что же мне делать дальше, может, открыть письмо? Но если я открываю письмо, значит, у меня ничего не получилось, и как-то психологически не мог на это решиться. Дал себе еще месяц, но ничего не изменилось. Я покупаю обратный билет и понимаю, что это письмо так на меня влияет… и рву конверт. Уже на следующий день раздался звонок, и тогда уже бывший директор Грымова Елена Рафаэловна мне говорит: «Валера Белоцерковский, бывший продюсер Алсу, хочет снять клип. Сделаешь?» И я снял два клипа с Валерой, мы до сих пор дружны. А так как конверт я порвал, то до сих пор не знаю, кому письмо было адресовано. Я спросил потом об этом у своего педагога, но он сказал, что уже нет разницы.

— Фильм «Белое солнце пустыни» оказался для вас судьбоносным, как вы сказали. В Москве вы вскоре встретились с Владимиром Яковлевичем Мотылем. А как это произошло?

— Когда я подавал документы в школу Грымова, то сказал директору Елене Рафаэловне, что хочу окончить их курсы, а после найти работу, чтобы поступить во ВГИК, так как у меня нет денег на учебу там. Как гражданин другой страны я мог учиться только платно. Она посмеялась: «Так себе план у вас». Но, посмотрев мое кино, снятое в Ереване, сказала, что мне не надо идти во ВГИК, и предложила показать его Мотылю. Владимир Яковлевич позвал меня к себе домой. Я помню, что был легко одет, потому что только что приехал из Армении, а чтобы не опоздать на встречу, оказался там на два часа раньше. И в тонких туфлях и пиджаке я стоял во дворе и ждал, когда наступит назначенное время. Эти два часа были, наверное, самыми длинными в моей жизни. Его жена открыла мне дверь и спросила: «Молодой человек, а где ваша верхняя одежда?» — «Дома», — ответил я. «Где дома?» — «В Армении», — сказал я, и она рассмеялась. Меня напоили чаем, а потом Мотыль повернулся к жене и строго сказал, чтобы его полчаса никто не беспокоил. И мне это страшно понравилось. Представляете, я встречаюсь с кумиром, режиссером своего самого любимого фильма, и он так говорит. Мы пошли в его кабинет, он сел впереди, а я чуть позади, теперь всегда сажусь в конец зала, чтобы видеть затылки, спины зрителей, наблюдать их реакции. Он ни разу не отвлекся, а посмотрев, сказал: «Молодой человек, не надо вам поступать во ВГИК, вы там два года будете в монтажке на пленке клеить, как открывать и закрывать дверь. Оканчивайте курсы Грымова и идите снимать кино». Я его спрашиваю: «А как же я сниму кино без учебы?», а он отвечает: «Да вы уже мастер». Конечно, я не был никаким мастером, мне эту работу даже вспоминать стыдно. Но он выбил из меня ВГИК, и я поступил к Грымову.

— Но снимать фильм — это же не сесть писать роман, кино — это же производство…

— Наверное, это черта армянского характера: «Сейчас нормально, а дальше разберемся». (Смеется.) Я был одним из первых, кто у нас в стране монтировал трейлеры. У меня получалось, об этом узнали. На меня вышел Сергей Сельянов, и я монтировал рекламный ролик для «Бумера», а после этого в ЦПШ — для фильма «Бой с тенью». Ролик не взяли, но я познакомился с Рубеном Дишдишяном, и он меня запомнил. Но были сложные времена. Сидел практически без денег. Меня приглашали снимать рекламу, но я предлагал слишком кинематографичные сценарии, поэтому получал отказы. В результате допрыгался до того, что отправился в Муром снимать корпоративное видео про фанерный завод. (Смеется.) За пятьсот долларов всю неделю глотал опилки там и думал: «Неужели это мой конец?» И в последнюю смену неожиданно позвонили из ЦПШ. Предложили год монтировать у них фильм под названием «Моя большая армянская свадьба», сказав, что потом дадут что-то снять. А меня уже все друзья-бизнесмены приглашали к себе, но я отказывался. Думаю, это была проверка: могу ли я ждать, выдержу ли? И вскоре мне в руки попал прекрасный сценарий «Вторая жизнь доктора Тырсы» Алены Званцовой и Димы Константинова. Я читаю и звоню Рубену со словами: «Это мое, я очень хочу снять это кино». А он отвечает, что обещал сценарий Андрею Панину. И я сижу грустный и слышу, как обсуждают этот сериал. После встречи захожу к Дишдишяну и говорю: «Я не буду в проекте участвовать, потому что эти люди не представляют глубину этого материала. А если я не сниму это кино, то умру. Делайте что хотите, можете меня уволить». И через два часа он мне звонит и говорит: «Карен, я согласен. Ты меня очень впечатлил своей честностью». Так я снял свой первый фильм «Я остаюсь». Естественно, после встречи с Рубеном Дишдишяном моя судьба резко поменялась, и я его считаю своим кинопапой.

— А как вообще Москва вас встретила в бытовом плане?

— У меня были учеба, дом, учеба. А жил я сначала у родственников, которые специфически к Москве относились. Чтобы вы понимали, они по телевизору смотрели только «Бандитский Петербург» и «Дежурную часть». И они мечтали, чтобы я быстро обучился и уехал, так как чувствовали ответственность за меня. А потом, уже работая у Грымова, я монтировал клипы и на эти деньги снял комнату в Отрадном, где жил полгода, а затем квартиру, и чуть-чуть все стало налаживаться.

— Была ли у вас девушка, когда вы уезжали из Армении?

— Нет, ни девушки, ни любви тогда не было. Я так хотел снимать кино, что только про это и думал, мне важно было состояться. Есть такое понятие, как синдром гастарбайтера, постоянный страх, что, если ты не будешь все время что-то делать, через неделю это место займет кто-то другой.

— Как говорил уже упомянутый Андрей Панин: «Комплекс провинциала — это движущая сила…»

— Это, конечно, держит в тонусе. И я не умею отдыхать, потому что всегда чувствую, что что-то важное происходит, а меня там нет. Для меня самое лучшее расслабление — это хорошая работа.

— Никто из близких, любимая женщина не пытался вас вывезти на отдых «силой» из лучших побуждений?

— Я женат два года на актрисе Анастасии Тодореску. Мы познакомились на фильме «Герой». Но она не давит на меня в этом плане, как, впрочем, и во многом другом. Все понимает и спокойно едет отдыхать с подругами или с мамой, а я работаю. (Улыбается.)

— А что вы делаете в выходной?

— Я безумно люблю гулять один. И до съемок часто хожу по утрам, очищаю голову. Мне надо с самим собой чуть-чуть пообщаться, разложить все по полочкам. А если есть возможность ничего не делать, с удовольствием посмотрю какое-нибудь кино или почитаю книгу.

— Чем вы определяете свой внутренний успех?

— Раньше я очень комплексовал по поводу наград, того, что у меня не очень фестивальное кино. Но потом я вспомнил, как мне написала одна девушка, рассказала, что они с родителями посмотрели фильм «Я остаюсь». Они с мамой плакали и смеялись, а папа все это время сидел грустный. И когда они вышли из кинотеатра, он предложил купить люстру, которую давно обещал маме, а еще шкаф, и потом собирал его всю ночь. Она благодарила меня за фильм — он о том, что не надо ничего в жизни откладывать. Теперь и я это понимаю.

Думаю, если человек после просмотра кино решил что-то изменить в своей жизни, сказать кому-то важные слова, извиниться, это лучшая награда для режиссера. Я знаю, что многие мои приятели и знакомые, посмотрев в самолете фильм «Молоко» с Юлей Пересильд, выйдя, сразу звонили родителям и просили у них прощения. Для меня это огромный успех.

Я радуюсь, когда мой фильм нравится, тем более детям. Кстати, можно сказать, что картину «Грозный папа» я снял благодаря дочке. Несколько лет назад Лилит посмотрела мой фильм «Подарок с характером», а через время спросила: «Пап, а почему ты больше не снимаешь для детей?» И я подумал: правда, почему? Ведь наши дети смотрят только американское кино, для них у нас почти ничего нет, и мне стало стыдно.

— А сколько дочке лет и видела ли она фильм?

— Тогда ей было лет двенадцать, а сейчас шестнадцать. К сожалению, они с братом Левоном (ему уже девятнадцать) не смогли прилететь на премьеру, потому что живут в Испании. Но они оба были на съемках, провели всю смену со мной. И я обязательно покажу им картину. Хотя мы живем в разных странах, у нас очень хорошие отношения, мы много общаемся.

— Получается, что в первые годы жизни в Москве, когда вы только вставали на ноги, у вас уже появилась семья…

— Да я еще совсем не встал на ноги, всего пару клипов снял. Мы с первой женой были в переписке, общались по телефону, ну и все началось. (Улыбается.) Я поехал в Армению, женился, а потом она приехала ко мне в Москву. Мы были в браке десять лет.

— У вас много мистических фильмов о потустороннем мире, начиная с первого «Я остаюсь». Почему вас эта тема так интересует?

— Для меня есть один критерий, брать или не брать сценарий, — рассказанная история должна делить жизнь героя на «до» и «после». Иначе нет смысла снимать об этом кино. Очень часто острые события связаны с переосмыслением чего-то. Но я всегда за свет, не понимаю, зачем рассказывать мрачную историю, если в финале нет надежды.

— Вы испытывали страх, когда, заболев ковидом, сами находились на грани жизни и смерти?

— Да, страх, что я не успел создать то, что хотел. И даже было жуткое видение, что я уже умер и мой черный ящик принесли родителям. Там находились дети, они сидели, слушали, что я творил в этой жизни, и мне стало очень стыдно.

— И как после этого изменилось ваше отношение к жизни?

— Я понял одно: мы не знаем, сколько нам дано. Но раз мне Богом дано снимать кино (это я точно знаю), я не имею права бездарно использовать свое время и тратить его на то, что не приносит позитивных эмоций и мыслей, не заряжает. И я очень хочу, чтобы уже наступил мир во всем мире. Я безумно рад, что рядом со мной моя Настя, она меня невероятно поддерживает. Если бы не она, я бы не выкарабкался, она меня буквально с того света вернула. Надо любить своих близких, дорожить ими, быть внимательными друг к другу и — заниматься своим делом!