Ученица Табакова, рижанка, давно уже москвичка Яна Сексте не нуждается в представлениях. Яркие кино- и театральные роли говорят о ней все… или почти все? О том, какой путь прошла от «гадкого утенка», которого обижали во дворе, к прекрасной актрисе и любимой женщине, — в интервью журнала «Атмосфера».

— Интересно, как девушка из Латвии Яна Сексте оказалась актрисой московского театра Табакова? После окончания Школы-студии МХАТ вы ведь уехали домой и работали в Рижском театре русской драмы.

— То, что произошло с одной девочкой из Риги, вообще не может произойти с одним человеком. Столько удачи и успеха! Такого просто не бывает, но со мной случилось. Я собиралась поступать в театральный, но только не в Москве. А, например, в Ярославле, Нижнем Новгороде или Новосибирске. Там другие ценники на обучение. Мне как гражданке Латвии светило только платное обучение, а таких денег в нашей семье не было. Поэтому о Москве или Петербурге я не могла даже мечтать.

Но! В тот год, когда я оканчивала школу, открылась программа поддержки зарубежных русскоязычных театров. И появился шанс за обучение не платить. Схема была такая: в Риге набирают будущих студентов, Москва их учит, банк платит. Спустя четыре года выпускник был обязан вернуться в Ригу и по распределению отработать в театре три года. У меня все получилось, и я стала студенткой школы-студии. Это первое везение. Второе — в тот счастливый для меня год курс набирал сам Олег Павлович Табаков. Такого мастера люди ждут годами. И третье — Табаков сам приехал в Ригу на туры, хотя нам сказали, что его не будет. Как так волшебно все сошлось в одной точке?

Первым, кого я увидела, когда вошла в аудиторию, был именно Олег Павлович. Он что-то просматривал в бумагах и поднял голову, когда я прокричала: «Яна Сексте!» Может быть, отреагировал на фамилию? Тот его взгляд, внимательный, насмешливый, помню до сих пор, он дает мне профессиональные силы. А дальше, когда уже с актерским дипломом я уезжала домой, в Ригу, Табаков сказал, что возьмет меня в свой театр. «Отработаешь положенное время и возвращайся». Условий было два — не выходить замуж и не разговаривать по-латышски, чтобы не вернуть прибалтийскую мелодику языка.

Через три года я позвонила Олегу Павловичу из Риги. Он сказал: «Ну и что, старух? Чего ты хочешь?» У меня тряслись руки от волнения, и я сказала, что мечтаю о том же, о чем и три года назад, — «работать у вас». Он ответил: «Ну, значит, ты работаешь у меня, давай оформляйся!» — и повесил трубку.

— Яна, многие на вашем месте не решились бы спустя годы звонить такому человеку, как Табаков, напоминать о себе. Вы настолько уверены в себе?

— Наоборот… Мне хорошо знакомо чувство неуверенности, но я всегда иду туда, где страшно, но куда очень хочется. Например, я не люблю высоту и именно поэтому начала когда-то заниматься воздушной акробатикой. Чем страшнее, тем интереснее.

— А как вы себя оценивали в принципе? Есть такой стереотип, что в артистки берут только идеальных девушек.

— Почему Табаков меня принял в школу-студию, точно не знаю. Думаю, что за энергоемкость, а не за внешность. Я тогда вообще была другой — очень толстой, буквально шаром. Но в театральном все сразу же активно худеют, вот и я к окончанию первого курса скинула килограммов десять. Жизнь студентов адская, физическая нагрузка за пределами человеческих возможностей. Танец, сценодвижение, фехтование. Плюс общага, мама не покормит.

— Принятие и одобрение своей внешности для любой девушки очень важно. Что вы скажете некрасивым?

— Скажу, что я сама была очень некрасивым ребенком. Хотя это кажется невозможным, потому что все дети прекрасные. Тем не менее я не кокетничаю — на фоне своей сестры-двойняшки я действительно сильно проигрывала. В детстве, когда я смотрела на Инку, думала: вот ведь ходячая реклама счастливого детства! Как куколка… Мне же пришлось столкнуться с тем, что сейчас называют буллингом, а тогда — травлей. Мальчишки из нашего двора, которым я хотела нравиться, с кем хотела дружить, — в лоб: почему такая красивая Инна и почему такой урод ты, Яна? Видимо, они так развлекались, понимая, что девочка я излишне эмоциональная, такую легко выбить из равновесия. Того, что меня такие слова больно ранили, не показывала, но дома от души рыдала. При этом я росла бойким ребенком, лидером.

— И как вы справились?

— В то время повсеместно начались всевозможные конкурсы красоты, и в нашем дворе они проходили. Главной королевой была Инка. Мне, разумеется, приза не полагалось. Мама никак не могла понять: зачем я участвую в этих конкурсах с упорством идиота? Позже она рассказывала, что хотела как-то меня остановить. Но не знала как. Сегодня я очень ей благодарна, потому что скажи она прямо: Яна, ну какой тебе конкурс красоты! — могла случиться серьезная психологическая травма. Но в итоге мама придумала гениальный ход! Взяла конкурсы под свой контроль, начала их организовывать по другой схеме. Теперь мисс было ровно столько, сколько участниц! Помню, как, наконец, я получила заветную корону из золотистой бумаги, став «Мисс икебана». Это было грандиозно!

— В одном интервью ваш коллега Андрей Смоляков сказал, что Сексте — это символ женственности.

— Андрей вообще меня очень любит, по-актерски, и я безумно его люблю. Сейчас он уже не работает в нашем театре. Но мы играли вместе в спектакле «Отцы и дети», а еще была главная наша работа, причем тяжелейшая, — спектакль «В ожидании варваров». У нас была замечательная чувственная любовная история, построенная на пластике. В одной сцене я лежала на шее Андрея и как вода стекала через его грудь вниз. А он читал пронзительный монолог. Это было очень красиво…

— Многие известные актеры рассказывают, что при поступлении в театральный у них были проблемы с дикцией или провинциальный говор… А у вас присутствовал акцент?

— Мне казалось, что я прекрасно говорю по-русски. Но на предмете «сценическая речь» вдруг выяснилось, что я, оказывается, не выговариваю тридцать три буквы алфавита. (Смеется.) У нас на курсе учились двенадцать рижан. И оказалось, что у всех особенная мелодика языка. Сейчас я прекрасно ее слышу у других, но тогда мы не могли понять, почему москвичи у нас спрашивали: «А вы из Прибалтики?» Пришлось учиться столичному произношению. Сидели часами с текстами в руках и изучали правила орфоэпии. Редуцировали, какие звуки «съедаются», а что произносятся.

— У вас совсем нет акцента.

— Сейчас мне кажется, что я всегда так разговаривала, «по-московски».

— Как вы с Москвой друг друга приняли?

— Этот город не сразу стал домом… Скажу больше: было время моей чудовищной нелюбви к столице, замешанной на страхе и одиночестве. Это был совершенно чужой город, которому я — совершенно до лампочки. Москва несется на огромной скорости. И либо тебя подхватывает, либо сбивает с ног и затаптывает. Когда приезжаешь сюда не как турист, а чтобы жить, она сильно давит. И все же постепенно я ее приняла и когда вдруг стала говорить «а у нас», имея в виду Москву, мои родители поняли, что адаптация прошла успешно.

— Знаю, что в театре вас почему-то зовут Епиходовым. Что с вами не так?

— Например, если я мою пол, то щеткой сбиваю плафон, который падает и пробивает мне голову… Или я сваливаюсь с лестницы так, что теряю сознание. (Смеется.) Когда Владимир Львович Машков только пришел в наш театр худруком, произошла такая история. На первой же премьере, в спектакле «Голубой щенок», я ухитрилась порвать ахиллово сухожилие. Произошло это на поклонах. Нам сказали, что надо махать детям, а я же рыба, у меня ласты. Вот я и решила в танце подпрыгнуть, помахать и руками, и ластами. Сзади стоял шезлонг, я со всего размаха ударилась о него ногой. И поскольку занавес уже опускался, продолжая махать руками, запрыгнула за кулисы. Там стоял Машков, он обнял меня: «С премьерой». Я говорю: «Спасибо. Вызовите, пожалуйста, „скорую“, я, кажется, сломала ногу».

В больнице сделали снимок, оказалось, что все всерьез и надолго. Уже ночью на костылях я приехала в театр. Там меня ждал Владимир Львович, поскольку ситуация была патовая и надо было что-то насчет меня решать. Я играла порядка двадцати трех спектаклей в месяц, а тут порванный ахилл. Захожу в кабинет с мыслью, что Машков начнет на меня орать. А он сидел и молча курил. Я тоже села. Сидим, молчим… Он затушил сигарету и спокойно сказал: «А ты знаешь, я даже рад, что это случилось. Мне сказали, что Сексте — это бомба замедленного действия. Что это такой человек, с которым бесконечно что-то случается. Я все время ждал и постоянно боялся. И наконец, это произошло!»

— В жизни вы подвижная, смешливая. А дома вас какой можно увидеть?

— Верно, я прыгающая, бегающая. Дома я тоже не вялая. И очень люблю там убираться. Если выпадает несколько свободных часов, говорю своим: «Так, у мамы выходной». На что Аня, дочь, сообщает: «Только не это!» Потому что она знает, что ее мать всегда доходит до самой до сути. Значит, будет не просто уборка, а генеральная! Я могу, к примеру, взять и переклеить обои. Или броситься разбирать шкафы и раздать всю старую одежду. В эти часы муж и дочь всегда сбегают гулять — чтобы не мешать.

— Как вам кажется, им с вами тяжело?

— Думаю, что да. Хотя в таком ответе присутствует какое-то кокетство, типа ну живут же, значит, я или такая прекрасная, или чем-то значимым компенсирую. Не знаю… Мы с Митей (композитор Дмитрий Марин. — Прим. авт.) и взрываемся, и ссоримся, и миримся, мы нормальная семья. Любящая, счастливая, неспокойная.

— Сколько лет вы вместе с вашим прекрасным мужем?

— У меня все очень сложно с цифрами. Я с пятого раза запомнила, когда у Мити день рождения.

— Реально не помните, когда вы познакомились?!

— Я артистка, поэтому точки отсчета такие: мы увидели друг друга на спектакле «Брак 2.0». Я вошла в зал и заметила Митю… Там же мы влюбились друг в друга. На репетиции спектакля «Сестра Надежда» начался наш роман. На репетиции спектакля «Три сестры» мы уже ждали Аню. Когда Аня родилась, мы закончили репетировать и выпустились. Я живу премьерами и спектаклями, а не цифрами. Если Ане сейчас семь лет, значит, поженились мы в 2013-м. А встречались еще до этого год.

— В вашей творческой семье кризисы отношений существуют? Или любовную лодку не задевает ни быт, ни что-то другое?

— Мы периодически специально ругались в шутку, должен же быть кризис семи лет! У всех есть, а мы что, хуже? И начинаем смеяться — на какую тему будем ругаться? Митя — полная моя противоположность, он мягкий, спокойный. Но даже его я ухитряюсь разозлить. За эти совместные годы я научилась ловить одну интонацию в Митином голосе, услышав которую я тут же успокаиваюсь и даже успокаиваю его: «Все, все, Митя…»

— Вы себе нравитесь в роли жены, матери?

— Я почему-то думаю, что когда-нибудь Аня предъявит претензии… Все же мать-актриса — это специфика. Сказать, что театр — моя жизнь, — не преувеличение. Когда дочери было двадцать девять дней, мы пошли с ней репетировать «Три сестры». Пошли бы и раньше, но до этого театр был закрыт на каникулы. Я играла на восьмом месяце беременности, играла бы и на девятом, но началось лето. Мне повезло, что роды и беременность проходили так, что я могла работать в полную силу. В этом нет моей заслуги, это удача и Божье благословение. Представить меня сидящей дома невозможно. Знаю, что моей дочери точно не нужна мама, которая сойдет с ума без профессии, без реализации. Но когда я с ней, то стараюсь быть хорошей матерью. Мне кажется, Аня гордится, что растет в семье актрисы и композитора.

— Два года назад, когда все мы неожиданно оказались принудительно запертыми пандемией, тяжело пришлось?

— На самоизоляции, когда многие паниковали, я была на подъеме. Потому что поняла, что нужно максимально использовать появившееся свободное время. Мы втроем — муж, дочь и я — не расставались ни на минуту. И находили в этом немыслимый кайф. Что мы только не делали вместе! Готовили, рисовали, занимались в Zoom с Аней балетом. Поскольку я преподаю в школе Олега Табакова, то проводила занятия со студентами онлайн. Аня сидела в это время под дверью и вскоре выучила все мои монологи. Выдала в какой-то момент большой отрывок из спектакля «Матросская тишина».

— Наверняка Аня тоже свяжет свою взрослую жизнь с театром.

— Никто этого не знает точно. Может, она будет врачом? Конечно, мы понимаем, что театр — это и ее мир тоже, она растет за кулисами. И уже выходит на сцену в спектакле «Мадонна с цветком». Аня знает наизусть всю мою роль в премьерном спектакле «Схватка». Знает и роль Мэрилин — моей партнерши, актрисы Алены Лаптевой. Потому что у нас такая штука практикуется: репетиции записываются на видео, а потом мы дома смотрим записи, чтобы найти ошибки, придумать, как сделать лучше. Аня смотрит их вместе со мной, быстро запоминает и монологи, и диалоги. Как-то ее не с кем было оставить. Митя уехал, а я играла подряд два спектакля «Голубой щенок». Аня была со мной в театре весь день. Перед спектаклем спрашиваю: «Ты пойдешь в зал смотреть?» — «Нет, я боюсь, что начну играть вместе с вами вслух». Воображуля! Осталась в гримерке. Она знает весь театр, весь театр знает ее.

— В упомянутом вами спектакле «Схватка» артистку Сексте не узнать! Ваша героиня мрачная, ворчливая, к тому же старуха.

— Полная моя противоположность! Она не просто ворчливая, она не может вообще ничему радоваться! И сама не радует никого. А я, например, сегодня бегала за бабочкой! Увидела ее в городе, в самом центре, это же чудо! И помчалась! Стараюсь замечать, не отмахиваться, держать глаза открытыми, чтобы не растерять саму себя, не забыть ту Яну, которая поднимала за собой весь двор и вела играть, прыгать, бегать и веселиться.