Мало кому из актеров удавалось пройти через такие огонь, воду и медные трубы, как Юрию Батурину. Он не боялся совершать невероятные кульбиты в жизни, сжигая за собой мосты. И, наверное, за такую смелость и честность не раз был вознагражден судьбой. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера».

— Юрий, вы еще пару месяцев назад говорили, что вам пятьдесят лет, хотя день рождения у вас только в августе. Вы совсем не суеверны и как себя ощущаете в преддверии первого значительного юбилея?

— Я не суеверен и спокойно отношусь к своему возрасту. Отдаю себе отчет в том, что прекрасно выгляжу на фоне одногодок. Слава богу, и здоровье еще есть, и внешность, и талант. (Улыбается.) Режиссер фильма «Знахарь» Вячеслав Никифоров, когда мне исполнилось сорок девять лет, поздравил меня словами: «Юрка, твое время только приходит, поэтому готовься к тому, что будет много работы. У тебя есть для этого все: и профессиональный опыт, и понимание многих вещей».

— Вы, не кокетничая, говорите, что у вас есть талант и внешность, но не красуетесь в жизни, не пользуетесь этим, насколько я знаю и вижу…

— Я же не занимался профессией десять лет и вернулся в нее взрослым человеком, практически в тридцать три года. В этом возрасте ты уже что-то про себя понимаешь и трезво себя оцениваешь. Я вообще стараюсь быть максимально честным с собой и в работе, и в общении с людьми. С возрастом я стал избирательным, не хочется тратить время на тех, кому ты безразличен, не интересен. Если раньше я постоянно пытался кому-то помочь, предлагал свои услуги, то сейчас никому ничего не предлагаю, попросят — сделаю. И сегодня уже никуда не тороплюсь, по большому счету торопиться некуда, просто наслаждаюсь жизнью и тем, что делаю. Да, я пытаюсь делать больше, потому что у меня еще есть силы и желание, и существует одна проблема, которую я с собой тащу через годы, — меня гложет мысль, что все немножко поздно случилось. Когда ты в тридцать три года становишься известным, а кто-то — в двадцать один, ты пытаешься эту разницу наверстать. Мне задают вопрос: «Юрий, у вас больше ста картин, почему?» Видимо, я где-то загнал себя именно по этой причине. Но я очень спокойно и трезво отношусь к тому, что делаю, осознаю, что процентов восемьдесят моих картин это среднего качества сериалы и фильмы выходного дня. И сказать, что там у меня выдающиеся роли, конечно, не могу, просто я и эту работу стараюсь выполнять хорошо.

— Тут вы изменить ничего не можете, но вообще вы совершали много разных смелых поступков, которые кардинально меняли вашу жизнь. А как вам кажется, вы плыли по течению или против него?

— В своей жизни, независимой от кино, потому что я прежде всего человек, мужчина, отец, муж, я часто плыл против течения, так как приходилось преодолевать многое, начиная от каких-то бытовых вопросов и заканчивая сложными семейными проблемами. А вот в профессии я иногда достаточно длительное время плыл по течению, потому что действительно ничего сделать не мог, и это был просто способ зарабатывания денег. Цепь жизненных событий влияет на то, кем вы становитесь. Но тебе самому нужно грести в какую-то сторону, принимать решение, рисковать.

— После окончания ГИТИСа вы не попали в «Ленком» — Марк Анатольевич Захаров был на операции в Германии, и вам отказали другие люди, но вы оборвали с профессией. А могли прийти позже, поговорить с Захаровым или показаться в другом хорошем театре…

— Я пришел к Захарову на третий курс и все время учебы пребывал в состоянии эйфории — Марк Анатольевич почти сразу понял, что меня нечему учить, потому что я готовый артист был, и отправил в театр. Я в институте практически не появлялся, приходил в «Ленком» к одиннадцати часам, что-то мы репетировали, и у нас был станок, а порой просто слонялся и ждал вечернего спектакля. С нашего курса шестеро уже работали в театре. Но нас практически никого не взяли потом туда, потому что художественный руководитель — это одно, а административная часть — другое, и мне сказали: «Юрий, вы прослушивайтесь в другие театры, потому что „Ленком“ в вас не заинтересован». А я тогда репетировал Трубадура в «Бременских музыкантах», которого играл Александр Абдулов. Это была знаковая роль, говорившая, что ты будешь в труппе. И потому, когда не случилось, я очень глубоко это переживал. Был просто удар, шок. Меня так потрясла такая правда жизни, что я психанул и решил отстраниться от этого всего. В другой театр, лишь бы играть на сцене, я не хотел идти. Работать нужно там, где ты мечтаешь жить. И я просто пошел в люди.

Не жалею о своем поступке, хотя тогда это была трагедия. Но сейчас, спустя годы, я думаю: «Какой же путь был уготован мне судьбой, и какими кривыми дорожками он вел меня к тому, чем я являюсь на сегодняшний день». Я набрался того, что мне сейчас помогает играть, я увидел жизнь без прикрас, а конец девяностых годов — начало нулевых — это же такие впечатления, такая школа жизни, что их ничем не заменить, никаким талантом.

Я знаю, что такое настоящая усталость. Когда я дальнобойщиком возвращался из рейса, то по утрам себя за волосы поднимал, чтобы ехать снова, потому что надо было кормить семью. И для меня это победы, а не прекрасно сыгранная роль, после которой все аплодируют, я радуюсь, а мне еще и денег дали. (Улыбается.) Как бы я ни уставал сейчас, как бы тяжело ни было на съемках, это все равно другая усталость, другая тяжесть, потому что мне есть с чем сравнить. В шесть утра ехать на съемку или на базу, где ты садишься в холодную машину, заводишь ее и отправляешься в какой-нибудь Челябинск, это две большие разницы. (Улыбается.)

— Как говорил Табаков: «Наше дело веселое, мы не шахтеры» — он не любил, когда актеры это сравнивали…

— Эти коллеги просто не понимают, что такое шахта. А я спускался на глубину сто метров. Дело было давно, у меня родственники по материнской линии — шахтеры на Украине, и это была экскурсия, что называется. И я вам честно скажу, простите за прямоту речи, я обосрался, пока спускался туда. А когда я увидел этих людей там, то понял, что самая тяжелая работа — шахтерская. Я знаю, что из двенадцати часов смены как минимум шесть я сижу в вагончике в тепле, в уюте, мне ассистент по актерам приносит чай, кофе, поесть, любой мой каприз выполняется, а после этого я буду рассказывать о тяжести своей работы и сравнивать ее с шахтерской?!

— Вы никогда не думали, что было бы, если бы вас взяли тогда в «Ленком»?

— Возможно, если бы я остался в театре, то сейчас был бы звездой «Ленкома», но ушло поколение артистов, тех, кого Захаров особенно любил и кого сделал кинозвездами. Меня приглашали в «Ленком» лет пять-шесть назад, еще при нем. И я понимал, что меня позвали, потому что я стал узнаваем. Но в этом «Ленкоме» уже не было ни Абдулова, ни Янковского, ни Караченцова, ни Леонова, ни Броневого, это не был «Ленком» моей мечты. Хотя, когда я вошел туда, то сердце сжалось и защемило. Я походил по театру, удалось даже увидеться с Марком Анатольевичем. Он был уже старенький и даже не сразу вспомнил меня, но я ему рассказал, что очень давно при нашем знакомстве он спросил: «Как вас зовут?», а я ответил: «Меня зовут Юрий, как Гагарина». (Смеется.) И он тут же все вспомнил. Это был такой трогательный момент, что у меня слезы на глаза навернулись от того, каким я его увидел, и от того, что понял… в последний раз. Нет, его не стало еще через несколько лет, но я с ним попрощался, потому что знал, что больше встреч не случится. И я очень поблагодарил его за то, что он сделал для меня. А когда он умер, я ощутил такую потерю, какая бывает со смертью очень близкого человека. Хотя, казалось бы, нас не связывали годы дружбы, творчества, но он был очень родным для меня.

— Вы оторвались от семьи пятнадцатилетним мальчишкой, поступив в Днепропетровское театральное училище. Чем для вас после этого был переезд в Москву и как вас встретила столица?

— Меня так закалил Днепропетровск, что Москва была уже нипочем. Это там я ездил на вокзал и смотрел на поезда, которые уезжали в сторону бабушки и дедушки, или голодный ложился спать, потому что во сне не так хочется есть. Хотя дедушка мне частенько привозил сумки с едой, но все равно растущему организму не хватало. Отбоялся я в Днепропетровске.

— Вы в училище никогда не хотели бросить все и поехать домой?

— Нет, не сдавался я никогда. Пару раз стоял у красной черты, а потом самостоятельная жизнь закружила, я втянулся, приспособился и понял, что в независимости от родителей есть кайф. И когда я приехал в Москву, то был уже очень уверенным в себе. И даже после отчисления из Щукинского училища, как и после ухода из профессии, не было мысли вернуться домой к родителям. Я работал барменом в ресторане «Англетер», это было абсолютно бандитское место, а потом мой коллега и однокурсник по Щукинскому училищу Саша Носик предложил мне стать барменом в другом заведении, где сам трудился, порекомендовал хозяйке ресторана Татьяне Беркович. Она на меня посмотрела, поняла, что красивый, дерзкий, тоже из актерской среды, а у нее практически все официанты так или иначе были творческими людьми, и взяла. После бармена меня повысили до администратора. Это уже была тихая работа и хорошие деньги, но все равно не сложилось, жизнь перекрутила меня, и я два года в дальнобойщиках чуть ли не всю страну исколесил. И даже когда я приезжал к родителям, проводил счастливую неделю с мамой, папой, а потом понимал, что мне опять хочется в океан самостоятельной жизни, со всеми проблемами, удачами и неудачами. Почему я всегда в тонусе? Потому что девяностые — начало нулевых сделали меня таким. Я же лимитчик, все время в Москве доказываю себе, что имею право здесь быть, и все, что я получаю, я этого заслуживаю. Поэтому, наверное, пока я не сломаюсь обо что-то, таким и буду. Скорее всего, на бегу и умру. Как конь на скачках.

— Если бы вы не работали в ресторане, не встретили бы там Ирину…

— Да. Двадцать пять лет мы вместе. Честно скажу, сейчас я понимаю, что судьба правильно распорядилась, потому что при всей моей любви к партнершам, с которыми я играл (а у меня много было прекрасных актрис), я с трудом себе представляю, чтобы моя жена была из нашей среды.

— Но ваша будущая жена была моделью. Понятно, что эта профессия не навечно…

— Конечно. Ирина очень сильный и глубоко вникающий во все человек, поэтому ее модельная карьера медленно перешла в бизнес. Она стояла у истоков Дома моды Светланы Тегин, была директором, управляющей, двенадцать лет проработала там. Я был одним из тех, кто вместе с мужем Светланы Лешей таскал мебель в первую мастерскую и скручивал разделочные столы. Более того, Ира — крестная мать Алисы, дочки Светы Тегин.

— А кто из вас в те периоды зарабатывал больше?

— Жена всегда зарабатывала больше, пока я не начал сниматься. А когда ситуация изменилась, я предложил Ирине выбрать ту жизнь, которая ей нравится: хочешь ничего не делать, не делай, но, может быть, тогда ты станешь мамой?

— Знаю, что сразу после рождения сына и потом в течение трех лет вы бились за его жизнь и здоровье. Понятно, что Ирине было не до работы, а сейчас?

— Сейчас она в роли матери прекрасна. Парень растет, он хулиганистый, невероятно подвижный, талантливый, учится хорошо, но частенько подходит ко мне и говорит: «Пап, у меня по поведению 'двойка». Его нужно все время немножко притормаживать.

— При всем том, что вы прошли с сыном, вы растите из него мужчину: и в палатке ночуете на рыбалке, и гвозди учите забивать…

— Да, он очень самостоятельный, активный, всем интересующийся, открытый ребенок. Смотрю на него и вижу себя. Но он намного лучше меня. По мне детская комната милиции плакала, если честно. (Хохочет.) Притом что мама преподавала английский в моей же школе, ей предложили после восьмого класса забрать меня, пообещав хорошую характеристику, они от меня устали. Так, кстати, и возникла, причем у мамы, идея с актерством. Хотя я любил выступать на сцене, в школьной самодеятельности. С Богданом мы прошли через серьезные испытания, физические, психологические. Сейчас все хорошо, хочется уже забыть об этом. Следим, конечно, чтоб ему не надуло, чтоб шапку надел, но подготавливаем его к жизни. Мне пятьдесят, и родители живы, а у моего сына, скорее всего, так не будет. Поэтому, если в профессии я уже догнал сам себя, то здесь стараюсь вложить в сына как можно больше и не успеваю. Я какой-то бегущий олень (улыбается), все время пытаюсь догнать завтра.

— Такой обаятельный голубоглазый красавец и… детская комната милиции…

— Это я сейчас голубоглазый красавец, а в школе стоял последним или предпоследним на уроке физкультуры. Девчонки меня не очень любили. Все мои первые любови меня не воспринимали серьезно. (Смеется.) Я был хулиганистый, драчливый, но талантливый. Мне всегда говорили: «Юра, ты очень способный, но неусидчивый». (Смеется.) Поэтому очень важно, что мне повезло с женой. Она меня поддерживала и поддерживает до сих пор. Я считаю, что женщина должна поддерживать своего мужчину, даже если он лютой ерундой занимается, либо не связываться с ним. Мужчины подаются уже в полной комплектации, и пытаться их переделать — бесполезная затея. Можно ломать мужика под себя, но нужен ли он вам такой? Это же будет безынициативная тряпка, манная каша, причем на воде, без масла и изюма. Ему даже скандал не закатишь, потому что хочется взбодриться (хохочет), а он будет кивать головой и просить прощения.

— Ирина боялась за вас, когда вы в те опасные годы дальнобойщиком работали?

— Конечно, боялась. Самое интересное, что тогда у нас только начали продавать мобильные телефоны, они считались роскошью. Первый появился у моей жены, и лишь спустя время — у меня. Конечно, она переживала, думала, где я, как. Иногда меня по три-четыре недели не было дома, по пять-семь дней проводил в рейсе. Но как я уже сказал, моя жена ценна тем, что принимает меня в такой комплектации, поэтому она мне мозг никогда не выедала по поводу работы.

— Но у вас в семье все бурно, как я понимаю…

— Да-а-а! Если вы думаете, что я не хотел ее убить, так хотел раз десять. Если думаете, что не хотел развестись, так за двадцать пять лет как минимум раз пять. (Смеется.) Первые десять лет у нас были такие отношения, что все спрашивали: «А сколько вы женаты?» Было ощущение, что у нас медовый месяц. Но потом все немножко трансформируется, меняются приоритеты, в ее жизни появился другой мужчина, более важный, чем я, это наш сын. И я не ревную ее, потому что вижу, что она лучшая мать. Я ценю и уважаю ее за это. Я не могу сказать, люблю ее или нет, но знаю, что жить без нее не могу. Да, бывает тяжело, у нас случались кризисы в отношениях, иногда возникали попытки что-то отшлифовать друг в друге. Но Ира, умная женщина, понимает, что придется мириться с тем, что есть. (Смеется.) Хотя я под ее влиянием поменялся в чем-то, да и она под моим.

— Если вы это осознаете, что Ирина поменяла в вас?

— Трудно сказать. Я просто чувствую, что эти изменения произошли благодаря ей или мне самому оттого, что живу с ней. Но и она другая. Может быть, это просто возраст.

— Вы ровесники?

— Да. Ирина породистая, красивая блондинка. У нее есть возможность ухаживать за собой, но это абсолютно тот случай, когда спрашивают о секретах красоты, а это все гены.

— Вы прекрасно, молодо выглядите. Это гены или уделяете внешности внимание?

— Это гены, с одной стороны, безусловно. А с другой — спорт и, конечно, внутреннее состояние. Когда ты понимаешь, что твоему сыну девять лет и ты еще как минимум десять лет хочешь оставаться в любимой профессии и быть в тренде, то это заставляет тебя вырабатывать какие-то гормоны, дает силы. У меня в семье была печальная история. Мой дядя, мамин брат, инженер-испытатель, был все время очень активным, горящим человеком, но в какой-то момент стал очень мечтать о пенсии, строил планы. Ушел с работы и через полгода умер. Так что я понимаю, что расслабляться нельзя. Сейчас начинаю снова открывать сцену, потому что ловлю себя на мысли, что как актер кино уже состоялся. Репетирую спектакль в прекрасной компании, с Мариной Зудиной, Константином Лавроненко и Ваней Оганесяном. Хочу еще доказать себе, что и это смогу.

— Вы доказали себе, что своим трудом можете изменить и материальную жизнь семьи. А какое приобретение было для вас первым значимым?

— Совместная с женой покупка нашей первой маленькой, однокомнатной квартиры. Это было очень важно, потому что мы сначала жили вместе с ее мамой, потом снимали жилье. В той «однушке» с соседом-алкоголиком и старой бабушкой на лестничной площадке я чувствую себя очень хорошо, там столько позитивной энергетики, ведь мы прожили в ней наши лучшие годы. Сюда привезли Богдашку после роддома, он спал с нами, здесь все пропитано той счастливой, прекрасной жизнью, когда мы были молоды. Я в этой квартире люблю находиться, когда работаю с утра до вечера. Дома я папа и муж, а жесткий график требует собранности и концентрации. Дополнительную семейную нагрузку я могу не выдержать, это отразится на моем здоровье.

— И Ирина это понимает и принимает?

— Да, понимает, что сейчас такой период, и это моя работа. С ноября по март я папа и муж со всеми вытекающими, потому что не люблю сниматься зимой. Эта фишка у меня появилась последние лет пять. (Улыбается.) Понятно, что Ирине тяжело, сыну нужно иногда «подкрутить гайку». И лучше, чтобы это сделал я, просто потому что ей сложно тягаться с энергией, физикой Богдана.

— А что вы делаете в те пять месяцев, кроме того, что работаете папой и мужем?

— Треплю нервы своей жене. (Смеется.) Готовлю себя к следующему съемочному сезону, пытаюсь как-то отдохнуть, собраться. Читаю много.

— А какая у вас машина, если не секрет, престижная?

— Нет, я не гонюсь за такими дешевыми вещами, как престиж. Я выбираю машину по своим возможностям, но, как и все, по любви. Я женился по любви, у меня все женщины были не просто для секса, я их всех помню, интересуюсь их судьбой.

— Вы можете сказать, что сегодня вы счастливый человек? И это понятие для вас существует в мгновениях или в периодах?

— Я не сегодня, я вообще по жизни счастливый человек, везучий. Только я могу себя сделать счастливым, это все зависит от внутреннего настроя. Я благодарен всему, что случилось со мной, даже негативному, потому что я стал таким, какой я есть.